Как джордж оруэлл написал 1984

Осень 1948 года Оруэлл провёл в уединённой обстановке в доме на острове Джура. Его дневник — записи медленно умирающего: «Чувствую себя неважно», «Чувствую себя очень плохо, температура около 38 каждый вечер», «Боль в боку, очень сильная. На море штиль»… Туберкулёз преследовал Оруэлла много лет и почти совсем уже доконал его. Он опасался, что не успеет закончить работу над романом — главным в своей жизни. Но успел. В 1949 году «1984» увидел свет. Автор скончался, но ещё успел увидеть первые признаки всемирной славы своего труда — в первый же год книга разошлась тиражом почти в полмиллиона экземпляров.

А начинал Джордж Оруэлл (1903 — 1950) с трудом. Его настоящее имя — Эрик Артур Блэр. Сын чиновника, он родился в Британской Индии, и родители не желали ему писательской карьеры. Однако уже в молодости Оруэлл проявил два определивших его качества — чувство справедливости и тягу к литературе. В своём первом романе «Дни в Бирме» 1934 г. он критиковал колониализм, используя собственный опыт: в 1920-е Джордж служил в Бирме в британской полиции.

В 1930-е политика стала его ремеслом. Оруэлл писал о гражданской войне в Испании (в которой воевал на стороне республиканцев), о жизни рабочего класса, лондонских ночлежках, о коммунистах и Советском Союзе, о фашизме и т. д. Его работы объединяла одна идея — свобода. Оруэлл, который называл себя «демократическим социалистом», критиковал всякий режим, подавляющий свободу. В конце 1930-х он пришёл к выводу, что сталинский тоталитаризм не лучше фашизма, что советской строй — вовсе не социализм.

На Оруэлла повлияли те немногие, что знали и говорили правду о тоталитарных обществах. Особенное впечатление производили рассказы о Советском Союзе — правдивые репортажи оттуда были огромной редкостью. Но всё же они были: не все, как Лион Фейхтвангер или Уолтер Дюранти, восторженно писали об экономических чудесах сталинизма и социальных достижениях страны победившего пролетариата. Иные демонстрировали миру и другую, мрачную сторону советской медали. Они помогли Оруэллу понять тоталитарное общество. К примеру, на него оказали влияние Юджин Лайонс (он же Евгений Привин) и Гарет Джонс.

Г. Джонс. (galinfo.com.ua)

Первый — сын русских эмигрантов, журналист, который после нескольких лет работы корреспондентом в Москве издал «Командировку в утопию». В рецензии на книгу Лайонса в 1938 г. Оруэлл писал: «Система, которую описывает мистер Лайонс, судя по всему, мало отличается от фашизма. Вся реальная власть сосредоточена в руках двух или трёх миллионов людей, у городского пролетариата (…) отнято даже элементарное право на забастовку. (…) ГПУ повсюду, все живут в постоянном страже преследования, свобода речи и печати подавлена до такой степени, которую нам трудно вообразить. Террор идёт волнами (…) Тем временем невидимого Сталина восхваляют в словах, которые заставили бы покраснеть Нерона».

Второй, Джонс — журналист и фотограф, в 1933 г. совершил путешествие в СССР, чтобы взять интервью у Иосифа Сталина. С интервью не сложилось, зато в Москве он начал расследовать слухи о голоде на Украине и сумел получить разрешение отправиться туда. В пути Джонс сбежал от сопровождения из сытого правительственного вагона и увидел неприглядную картину: голод, трупы людей на улицах, каннибализм, и при этом — сдача зерна колхозами государству. Вернувшись, Джонс поведал о голодоморе всему миру, но Советский Союз всеми силами постарался дискредитировать Джонса, чтобы замолчать голод. Сцена лжи о голодающих затем оказалась в повести Оруэлла «Скотный двор».

Одна из публикаций Г. Джонса о голоде. (garethjones.org)

Оруэлл называл себя «демократическим социалистом»

На примере СССР Оруэлл видел, как идеи революции и социализма могут быть преданы, извращены и использованы для порабощения личности. Попытка свергнуть тиранию обернулась установлением ещё более ужасной тирании и властью «мерзкого убийцы» (так Оруэлл называл Сталина). Он говорил: «С 1930 года я не видел почти никаких признаков того, то СССР движется к социализму в истинном смысле этого слова. Напротив, по всем приметам он превращался в иерархическое общество.,».

Оруэлл задумал свои антиутопические работы, чтобы предостеречь мир от тоталитаризма, от общества, в котором человек перестаёт быть главной ценностью и уступает место государству. К 1940-м гг. он уже видел, что антиутопическая гипербола может быть гораздо убедительнее, чем документальная проза и публицистика.

В 1945 году Оруэлл написал первую антиутопию — повесть-притчу «Скотный двор», в которой история Ленина, Сталина, Троцкого и других русских революционеров передаётся через сюжет о бунте животных на английской провинциальной ферме. Освобождение от злого фермера заканчивается установлением куда более неприятной диктатуры борова и всеобщим несчастьем. Вопреки ожиданиям издателей, книга стала очень успешной и прославила Оруэлла. Разумеется, в СССР и ряде других государств «Скотный двор» запретили: метафоры и намёки автора лежали на поверхности и били, как говорится, не в бровь… Их понял бы даже пионер. Хотя бы тот факт, что большевиков Оруэлл назвал животными, а их лидеров сравнил со свиньёй, уже был достаточным основанием для запрета повести (в СССР «Ферму зверей» окрестили «гнуснейшей книгой» автора-троцкиста).

«Скотный двор», первое издание. (twitter.com)

«Все животные равны, но некоторые из них равнее»

Вторую антиутопию (и главную работу своей жизни) — роман «1984» — Оруэлл написал за пару лет до смерти, в 1948 году, и в следующем году опубликовал. Над книгой он трудился несколько лет, начал ещё до публикации «Скотного двора». В «1984» Оруэлл рисует постоянно воюющий мир, в котором каждый человек — под контролем; мир, в котором господствуют пропаганда, недоверие, цензура и недремлющее око «Большого брата»; мир, в котором большинство даже не подозревает о своём рабстве — так тотальна и искусна государственная манипуляция. Люди боятся думать, боятся «полиции мыслей», что стоит на страже идеологии. Гнёт партийной власти настолько силён, что человек мира «1984» готов следовать очевидно абсурдным лозунгам «Война — это мир», «Свобода — это рабство». В отличие от многих антиутопических произведений, «1984» не оставляет своим героям шанса — им не победить государство и не сбежать от него. Всё заканчивается по-настоящему антиутопично.

Как и в «Скотном дворе», гдё к катастрофе привели благие мысли о свободе, антиутопичный мир романа «1984» складывается на основе хорошей идеи, на основе стремления общества к безопасности. Но в обмен на неё государство забирает у человека всё остальное и превращает его в раба.

Обложка первого издания «1984». (urokiistorii.ru)

Дж. Оруэлл: «Свобода — это возможность сказать, что дважды два — четыре»

Хотя «1984» тоже в значительной степени навеян устройством Советского Союза, этот роман — продолжение разработки Оруэллом темы тоталитаризма вообще. Тоталитарный мир антиутопии включает в себя и черты фашистских государств, и черты нацистского Третьего Рейха. Неслучайно и то, что действие «Скотного двора» и «1984» происходит в Англии: Оруэлл показывает, что «англоговорящие народы ничуть не лучше прочих» и также могут стать жертвами тоталитаризма.

В условиях начавшейся «холодной войны» книга Оруэлла стала не просто бестселлером — а «библией» антикоммунизма. Её продавали на всех континентах, на 60 языках, миллионами экземпляров. Читатели несвободных стран узнавали в героях романа себя (к примеру, в СССР «1984» ходил по рукам «самиздатовскими» копиями с 1960-х), читатели демократических стран пытались постичь тех, кто жил за «железным занавесом» или в диктатурах «третьего мира».

«1984» до сих пор — одна из самых читаемых книг на планете

Антиутопия Оруэлла оставила колоссальный след в культуре и языке. Говоря о тоталитаризме, мы употребляем оруэлловские метафоры и выражения: «Большой брат», «полиция мыслей», «министерство правды», «двоемыслие», «мыслепреступление»… Оруэлл — один из творцов жанра, писатель одного ряда с Олдосом Хаксли («О дивный новый мир») и Евгением Замятиным («Мы»). Он лучше, чем кто бы то ни было, лучше множества журналистов и диссидентов, жертв и историков сумел внушить сотням миллионов людей на планете, что тоталитаризм — зло. Книги Оруэлла — предостережение, которое оберегает нас до сих пор.

Другие публикации

Мы не станем перечислять в статье нюансы, острые моменты и личные взгляды Оруэлла на политику. Точно не заговорим о тех деятелях, чьи образы, казалось бы, легко угадываются в одной из главных антиутопий мира. И тем более, не напомним о времени появления «1984» на прилавках магазинов, а также о речи Уинстона Черчилля, которая положила начало Холодной Войне и ввела в обиход словосочетания «Железный занавес» или «Империя зла».

Лишь попробуем понять: почему же книга, написанная автором «Скотного двора» семьдесят лет назад, актуальна и сейчас. И в силу каких обстоятельств именно этот роман стал пророческим.

Министерства Правды

В мире Океании и ангсоца (английского социализма) жизнь выстраивается вокруг бесконечной войны. Война есть Альфа и Омега, она животворящая и необходимая. Во время любого вооружённого конфликта народ должен сплотиться и выступить единым фронтом за «всё хорошее и против всего плохого». И если ради этого стоит переписать собственную историю, ещё не выветрившуюся из умов, то так тому и быть.

Оруэлл, описывая тоталитарность Океании, механизмы слежки, способы влияния на мысли, чувства и эмоции обычных граждан, прозревал будущее. Возможно, тогда многим казалось, что речь идёт об СССР, пусть книга и утверждала обратное. Но британский публицист невольно описал будущее, ставшее нашим с вами настоящим.

Мы живём под действием сразу нескольких МинПравов, борющихся за наше сознание, за наше отношение к одинаковым событиям, подаваемым под разными углами, и сами с удовольствием не отключаем телеэкраны. Министерства Правды, созданные глобальными корпорациями, верными слугами режимов или борцами за иллюзорную справедливость, потихоньку побеждают. Не верите?

Уинстон, герой «1984», переписывал и зачищал исторические документы, создавал правду, требуемую повестке дня Партии. Ему выплачивали необходимый минимум, отделили от пролов-пролетариев, поселили в средненьком районе. Он даже мог курить сигареты Уинстон, состоял на службе и имел возможность костерить правящую верхушку в беседах с самим собой.

Сейчас Уинстонов не нужно брать на службу, а в его роли выступает каждая третья условная личность в мире. Ежечасно, если не ежеминутно, заходя в Сеть, мы с вами боремся за «самую правдивую правду» по поводу пандемии, «золотого миллиарда», цен на сахар или истории взятия Берлина. Борьба идёт нешуточная, «бороды» комментариев иногда висят настоящими флагами, а накалу страстей в спорах позавидовали бы даже ребята, работавшие на Йозефа Геббельса. Не говоря о результатах таких споров, когда люди, родившиеся в одно время и месте, выходят с разгромленных цифровых площадей и ощущают горящую внутри жажду гражданской войны.

Несколько дней назад юная жительница США, всем сердцем выбравшая Джо Байдена, передала информацию об участии в штурме Капитолия своих ближайших родственников. Те, в свою очередь, оказались под следствием. Девушка неожиданно осталась без копейки для колледжа, но почти тут же набрала необходимую сумму донатами американцев, восхищённых её действиями. Всё бы ничего, но поступок Павлика Морозова, начиная с семидесятых, до сих пор считается синонимом предательства.

Министерство Правды есть лишь в выдуманной антиутопии? Точно?

Двоемыслие

Свобода – это рабство! Мир – это война! Джастин Бибер – талантливый певец! (вычеркнуто цензурой).

Сейчас, как никогда, двоемыслие «1984» в цене. Назовите белое чёрным, вложите денег в интернет-продвижение этого тезиса, и через месяц такими же «цветовыми» категориями начнут мыслить миллионы.

Возьмите любую бездарность или никчёмность, создайте флёр «уникальности», кристаллизованных правды/таланта/нужности вокруг этой личности, сделайте из неё/него проект, и вуаля – бездарность легко становится «поиском пути», лицемерие превращается «необходимый камуфляж для борьбы», а высказанные глупости приобретают милую окраску «альтернативного взгляда». Даже если речь о стрелке осциллографа. 

Он на самом деле наступил. И вовсе не в каких-то отдельно взятых государствах. «1984» наступил во всём мире сразу по поступлению в продажу первой партии доступных китайских смартфонов, с Интернетом, вошедшим в каждый дом, с Министерствами Правды и их сотрудниками, которые сейчас могут называться совершенно иначе. От крупных телеканалов до роликов современных блогеров. 

1984 год здесь и среди нас, заслонённый лишь кредитными автомобилями, ипотеками, поисками «внешнего врага» (вне зависимости от его происхождения), навязыванием культуры потребления. И уж особенно с приходом в нашу жизнь пандемии, то ли появившейся из-за чьего-то желания «сожрать летучую мышь», то ли из-за глобальной тренировки по ношению СИЗ.

Не обращайте внимания на отзывы агрегаторов или неизвестных вам сетевых критиков. Помните: «1984», как и любая другая хорошая книга, не имеет возраста, ведь меняются лишь декорации нашего странного театра, а вот мы, люди-актёры, остаёмся неизменными. И именно поэтому слова Оруэлла злободневны спустя семьдесят лет после создания одной из главных, наравне с «Мы» или «О дивный новый мир», антиутопий мира. 

Понравился материал? Читайте легендарный роман в новом переводе!

Активируйте промокод Orwelljournal и наслаждайтесь лучшими произведениями автора с 25% скидкой!

Что предшествовало роману «1984», сделавшему жанр популярным.

В финале «месяца антиутопии» на DTF мы не можем не вспомнить о книге, само название которой стало синонимом названия жанра. Это «1984» Джорджа Оруэлла. Однако было бы неправильно говорить только об одной книге в отрыве от остального творчества и жизни автора.

История жизни Эрика Артура Блэра (настоящее имя Оруэлла) и его творческий путь — это само по себе антиутопия. Автор девяти полноценных книг и бесчисленного множества эссе, очерков и рассказов, он получил признание и широкую известность уже в последние годы своей жизни, да и то лишь за два произведения. Большую же часть своих 46 лет он прожил в бедности, несчастье и необходимости постоянно соотносить собственные взгляды и убеждения с требованиями общества.

Рассказываем, как бывший полицейский чиновник — выпускник элитной английской школы, — стал самым известным автором жанра, и о том, какое литературное и интеллектуальное наследие он оставил миру.

Ранние годы и первые рассказы

Будущий писатель родился в 1903 году, в Индии, в семье британского колониального чиновника. А значит, жизненный путь его был заранее предопределён. Он был белым, он принадлежал к правящему классу по праву рождения. В колониальной стране это автоматически означало, что ему просто таки предначертано стать чиновником самому. Большую часть детства и юности он провёл в Англии, где получил очень приличное образование в престижном Итонском колледже. А в 1922 году — вернулся в британскую колонию Бирму и стал сотрудником колониальной полиции.

Вполне обычный путь для добропорядочного английского буржуа. Однако Оруэлл уже тогда чувствовал в этой предопределённости что-то неправильное. Это чувство подкреплялось ненавистью, которую местное население испытывало по отношению к европейским захватчикам (Бирма была насильно присоединена Британской Империей в 1885 году).

Воспоминания об этом периоде жизни лягут в основу его первых рассказов: «Казнь через повешение» и «Как я стрелял в слона». Это совсем короткие истории, однако уже они наполнены размышлениями о природе власти, насилия и смерти.

Фунты лиха в Париже

Несколько лет Оруэлл проработал на службе, которую искренне ненавидел, о чём позднее писал в нескольких автобиографических очерках. Так что в 1928 году, накопив некий первоначальный капитал, он вернулся в Лондон, шокировав этим поступком всех родных.

На службе он получал 33 фунта в месяц (около 150 тысяч современных рублей). Отказ от такого «хорошего места» очень плохо повлиял на его отношения с семьёй и, особенно — с отцом. Желание сына зарабатывать деньги интеллектуальным трудом казалось им чудачеством и блажью.

Оруэлл недолго задержался дома. Какое-то время он пытался снимать отдельное жильё в Лондоне, знакомясь со здешней окололитературной богемой. Но вскоре переехал в Париж, где гораздо дешевле жить — там его статьи и заметки действительно начали печатать в различных журналах и газетах.

Однако этого оказывается мало. Довольно скоро его сбережения подошли к концу, и он был вынужден работать посудомойкой (plongeur) за 500 франков в месяц (около 35 тысяч современных рублей) плюс кормёжку. Почти половину из этой суммы он отдавал за съёмную комнату.

Примерно в это же время у него случился «литературный выкидыш». В течение нескольких лет он писал роман, основанный на его собственном опыте жизни в Бирме. Книга должна была показать всю социальную несправедливость и порочность имперской системы господства европейцев в колониях. Однако ни одно из издательств, куда Оруэлл обратился, не захотело печатать такую книгу.

Работая по 12-14 часов в сутки, живя на грани бедности и пребывая в постоянном стрессе, автор не нашел ничего лучше, кроме как сжечь своё нерождённое творение.

Фунты лиха в Лондоне

По-видимому, на какое-то время Оруэлл оставил свои мечты стать писателем. Он вернулся в Англию, помирился с родителями и несколько лет жил вместе с ними, переезжая из одного провинциального городка в другой — по мере того, как скудели скромные финансы семьи.

Семья и знакомые помогали ему устроиться: то школьным учителем, то продавцом в книжном магазине. Так постепенно он восстановил расшатанные нервы, чтобы вновь начать писать. Парижский опыт его жизни вскоре превратился в «Дневник мойщика посуды» — полухудожественное автобиографическое описание его жизни в Париже, где он в компании русского эмигранта сначала соглашается писать статьи для большевиков, а потом устраивается работать в ресторан. Сегодня это назвали бы гонзо-журналистикой.

Оруэлл всё-таки не зря вращался в кругах творческой молодежи Лондона. Одна из его знакомых — Мейбл Фирц, — вышла на лондонского издателя Виктора Голланца, который был известен своей симпатией к социализму. Описания парижского дна и жизни бедноты ему понравились. Однако повесть получалась слишком короткой, и тогда Оруэлл решился на отчаянный шаг.

В течение многих недель он одевался в обноски и вливался в жизнь лондонских бедняков — спал в ночлежках или прямо на улице, ел один хлеб, курил найденные в урнах бычки, специально нанимался на самую низкооплачиваемую работу. Получившийся рассказ с первоначальным названием «Ночлежка» стал второй частью его будущей книги. Добавив в текст больше подробностей, он отослал текст издателю, не забыв добавить в него свои соображения о судьбе низших классов двух европейских столиц.

Голланц дал добро, и в 1933 году книга вышла под названием «Фунты лиха в Париже и Лондоне». Не желая стеснять своих родителей, для которых подобные увлечения сына были шоком, Эрик Блэр выбрал для издания псевдоним, с этого дня и навсегда войдя в литературу под именем Джордж Оруэлл.

Новый писатель

Итак, мечта сбылась. Оруэлл стал настоящим писателем. Однако за первый год продаж разошлось всего четыре тысячи экземпляров книги. Это означало, что зарабатывать одной только литературой, как мечталось, Оруэлл всё-таки не сможет.

Так что писателю пришлось вернуться к своей обычной работе. Но почти всё свободное время он писал новый роман. Эта вторая его книга — «Дни в Бирме», описывает опыт колониального чиновника. В ней есть и снобизм англичан, и ненависть местного населения к белым, и взаимная агрессия, и много другой социальной сатиры. А кроме того там есть безмерное одиночество главного героя Флори, в которого Оруэлл вложил свои собственные страхи и непонимание, для чего цивилизованным культурным европейцам необходимо железом и кровью удерживать контроль над чужой страной, где их все ненавидят.

Ни один английский издатель печатать антиколониальный роман не захотел. Большинство — по причине его «непатриотичности». А кто-то, как Голланц, опасался, что Оруэлл описывал собственный опыт, а значит, прототипы героев книги могли быть конкретными людьми, которые подали бы потом в суд.

Тогда через своего литературного агента писатель договорился о печати «Дней в Бирме» в США, где они вышли в октябре 1934 года в издательстве Harper and Brothers тиражом всего в три тысячи экземпляров. Это знакомство с цензурой со стороны вполне культурных и интеллектуальных людей, которые отказали ему по идеологическим соображениям или из страха, он позднее опишет и разовьет во многих своих эссе.

В конце 1934 года Оруэлл вновь переехал из провинции в Лондон. Теперь у него есть связи, и найти какую-то работу и жилье не представляется проблемой. 11 марта 1935-го вышла третья его книга — «Дочь священника» — единственная, где главной героиней является женщина.

Дороти Хэар — дочка деревенского пастора, — милая, добродушная и очень набожная девушка. Однако, пережив приступ амнезии, она вынуждена скитаться по стране с группой бродяг и нищих, отчего её внутренний мир полностью меняется. По счастливой случайности она возвращается в отчий дом. Однако ни веры в Бога, ни человеколюбия в её сердце почти не осталось.

В этом романе Оруэлл провёл мысленный эксперимент: насколько наше мышление зависит от обстоятельств, в которых мы живём. И выводы он делает самые пессимистичные.

«Да здравствует Фикус», последнее его крупное художественное произведение довоенного периода, вышло в апреле 1936 года. И опять книга получилась автобиографичной. Герой, Гордон Комсток, отпрыск обедневшей аристократической семьи, получил хорошее образование и хочет быть поэтом. Однако жизнь бедняка не очень-то располагает к такой мечте.

Роман получился этаким ответом Оруэлла на вопрос о том, что было, если бы ему так и не удалось издать свою первую книгу три года назад, и какую жизнь ему пришлось бы в таком случае вести. Но этот период для него теперь навсегда останется в прошлом. Имея за плечами четыре книги, наработанные связи и несколько лет непрерывной тяжёлой работы, он вплотную приблизился к тому, чтобы стать профессиональным интеллектуалом.

Оруэлл-публицист

С середины тридцатых Оруэлл активно публиковался в газетах и журналах — The Adelphi, The New English Weekly и других. Окончив Итон и будучи прирожденным букинистом, он отлично разбирался в литературе и скоро стал влиятельным критиком. Однако также его интересовала и политика.

В 1936 году, по заданию Голланца, он отправился в промышленный центр северной Англии, Манчестер, где написал большой документальный очерк о жизни рабочих — «Дорога к Уиганскому пирсу». Эта книга до 2018 года в России не издавалась. А, между тем, там красочно описана жизнь людей, которые позже станут прообразом пролов в «1984» — скотские условия жизни, скотские условия работы, мизерная плата за труд. В то время, как правящие классы получают за счёт этого труда огромные барыши.

Оруэлл, который имел и собственный опыт бедности, всё больше политизировался и сближался с социалистами. Однако ему не нравился социализм, который предлагали в Советском Союзе.

В 30-х годах в среде западных интеллектуалов было модно любить СССР. Режим, который провозглашал своей целью осуществление марксистской утопии, у многих вызывал самые восторженные чувства. Особенно на фоне Великой депрессии и кризиса западной политики и экономики. Немногие ещё знали про чистки, лагеря, а также способы, которыми осуществлялась коллективизация и индустриализация. Немногие понимали, что диктатура пролетариата постепенно превращается в диктатуру одного человека.

Оруэлл, однако, был знаком с несколькими людьми, которые лично бывали в СССР и отнюдь не разделяли общей эйфории. Больше советского коммунизма их пугал, пожалуй, только немецкий нацизм.

В 1936 году вспыхнула гражданская война в Испании. Гитлер и Муссолини, не стесняясь в методах, поддерживали генерала Франко, чья идеология очень близка к их собственной. На стороне республики же неожиданно оказался только Советский Союз.

Сталин предоставил левому социалистическому правительству финансовую помощь, оружие и военных советников с тем условием, что республиканская Испания будет вести просоветскую политику и установит у себя советский режим — такой, каким его понимали в Москве, то есть однопартийную диктатуру.

Сложность здесь заключалась в том, что изначально фашистам противостояла широкая коалиция Народного фронта, в которой кроме коммунистов были социал-демократы, левые либералы, анархисты и прочие левые партии и организации всех форм и расцветок. В качестве добровольца одной из таких организаций — Рабочей партии марсксистского единства (исп. Partido Obrero de Unificación Marxista (POUM), в декабре 1936 года Оруэлл прибыл в Испанию.

«Памяти Каталонии»

За последние три года, будучи журналистом, он вёл активную политическую полемику и нажил себе немало врагов. Консерваторов он не любил, потому что они оправдывали империализм и фашизм. А большинство левых превозносили сталинский СССР. И те, и другие отвечали ему взаимной неприязнью. Однако мало кто и из них отправился защищать свои взгляды на войну. А Оруэлл отправился.

Поначалу он был в восторге от того, что увидел в стане республиканцев. В письме своему школьному другу Сириллу Конноли он пишет: «впервые по-настоящему поверил в социализм». В добровольческих отрядах собрались сотни волонтёров из десятков стран. Она наравне делили тяготы армейской службы, вели общий скромный быт и одинаково верили, что общество не должно угнетать отдельного человека. Ради этой веры они и сражались.

Однако POUM были анархистами. И официальное республиканское правительство видело в нём угрозу. Руководителей партии начали постепенно отжимать от руководящих постов, а военные отряды тем или иным способом старались ослабить. Одновременно закрутилось и колесо пропаганды, которая стала обвинять анархистов во всяческих грехах, и в первую очередь — в тайной работе на Франко.

В мае 1937 года в Барселоне произошли настоящие стычки между правительственными войсками и отрядами POUM. Оруэлл в этот момент находился в увольнении и потому участия в столкновениях не принимал. Во второй половине месяца он вернулся на арагонский фронт и там во время боёв получил тяжёлое ранение в горло.

Несколько недель он провёл в госпиталях. Помимо прочего, от жизни в окопах обострились его хронические болячки в лёгких. Очевидно, что дальше в войне принимать участия он не мог, однако даже уехать из страны для него стало проблемой.

Нескольких друзей Оруэлла арестовали по подозрению в шпионаже. В его отсутствие в гостиничном номере провели обыск — изъяли все документы, рукописи и письма читателей. Несколько дней он скрывался от полиции в трущобах Барселоны, пока британское консульство срочно готовило новый паспорт, по которому он мог бы покинуть страну — вот где пригождается прежний опыт бродяжничества.

Наконец, он и ещё четверо англичан покинули Испанию. И вовремя! 13 июля в Барселоне коммунисты провели трибунал, на котором среди десятков прочих добровольцев POUM Эрик Блэр заочно обвинялся в шпионаже и измене родине.

Увиденное и пережитое повергло его в шок. Оруэлл был готов сражаться и убивать фашистов на фронте, но не был готов к тому, что убийства, аресты, пытки и заговоры совершаются в это же время в тылу, и что делают это люди, которые объявляют себя антифашистами. «В чём же тогда разница между Гитлером и Сталиным, — спрашивает он. — Если при всех идеологических различиях, они используют одинаковые методы?». Эта мысль останется с ним до конца жизни и станет определяющей для всего последующего творчества.

Сразу по возвращении из Испании он сел писать книгу воспоминаний «Памяти Каталонии», в которой изложил собственное видение испанской гражданской войны. Однако его постоянный издатель Виктор Голланц отказался печатать книгу с критикой коммунистов, так как это плохо бы отразилось на репутации всего антифашистского движения и могло повлиять на ход войны в Испании.

По той же причине многие из журналов и газет, с которыми обычно сотрудничал писатель, отказывались публиковать также его статьи и колонки. Он мог уйти к правым. Многие из профашистских издателей с удовольствием напечатали бы критику Сталина и коммунистов. Но к ним Оруэлл не желал идти из принципа.

Тем не менее, были у него и единомышленники. Издательство Time and Tide выпустило его рецензию на работу Франца Боркенау «Испанская арена», в которой автор популяризирует придуманный в фашистской Италии термин «тоталитаризм» и проводит параллели между тоталитарными режимами различных стран.

К весне 1938 года для «Памяти Каталонии» наконец-то нашёлся издатель. Им стал Фредерик Уорбург — один из основателей молодого просоциалистического издательства Secker & Warburg. Однако здесь судьба сыграла с Оруэллом злую шутку. Поскольку Уорбург только начинал своё дело, у него почти не было средств на рекламу и продвижение, из-за чего книга провалилась на рынке. В 1938 году из напечатанного полуторатысячного тиража удалось продать меньше половины.

Этот провал вместе с непрекращающимися нападками в левой прессе и серьёзными проблемами со здоровьем, привели к резкому ухудшению состояния Оруэлла. У него идёт горлом кровь. И летом 1938 года он попадает в больницу с подозрением на туберкулёз в обоих легких. В борьбе с болезнью он и проводит почти всё время до начала большой войны.

Вторая мировая война и работа на Би-би-си

В августе 1939-го Германия и СССР заключили пакт о ненападении. У Гитлера были развязаны руки для вторжения в Польшу. Англия и Франция слишком поздно поняли, к чему привела политика умиротворения агрессора.

Тем не менее, подобно многим англичанам, Оруэлл испытывал небывалый патриотический подъём. Его страна наконец-то будет сражаться с фашизмом не на словах, а на деле. Он планировал записаться в действующую армию, но последствия болезни всё ещё сказывались, так что медицинская комиссия признала его негодным к службе. Тогда он с удвоенной силой вернулся к публицистике.

После пакта Молотова-Риббентропа многие английские интеллектуалы пересмотрели свои симпатии к Советскому Союзу. Так что теперь у Оруэлла было больше единомышленников, чем противников, и он мог нормально работать.

С начала войны вышли самые известные его эссе: «Моя страна, правая она или левая», «Литература и тоталитаризм», «Мысли в пути» и так далее. Также Оруэлл записался в лондонское ополчение, где в свободное время передавал наспех набранным гражданским добровольцам свой опыт, полученный в Испании.

До 1941 года в Англии всерьёз опасались морского десанта Германии, а воздушные налёты и бомбёжки продолжались практически до самого конца войны. Этот эпизод Оруэлл впоследствии использует для описания быта Военно-воздушной зоны №1 в «1984».

В 1941 году он написал большое эссе «Лев и единорог: социализм и английский гений», в котором размышлял о том, что, несмотря на сложности всех предыдущих попыток построить социализм, у Англии, в которой сильны старые демократические традиции, возможно получилось бы примирить централизованную экономику, справедливое распределение благ и индивидуальную свободу. В этой брошюре впервые мелькает термин «английский социализм» — тогда ещё он не был окрашен тем зловещим циничным оттенком, каким предстал в «1984».

Тогда же Оруэлл познакомился с Артуром Кестлером. У этого немецкоязычного писателя еврейского происхождения была крайне насыщенная биография. В студенчестве он был ярым леваком, членом коммунистической партии Германии.

После прихода Гитлера к власти он эмигрировал в Париж, потом предпринял большое путешествие по СССР. После начала гражданской войны в Испании приехал туда военным журналистом, был схвачен франкистами и приговорён к смертной казни, однако после его обменяли на жену франкистского офицера. Тогда Кестлер вернулся во Францию и в последний момент перед самым немецким вторжением успел бежать в Англию.

Под влиянием всех этих событий Кестлер написал книгу «Слепящая тьма» (Darkness at Noon), которая произвела на Оруэлла самое глубокое впечатление. История повествует о вымышленном политическом деятеле некой неназванной коммунистической страны — Николае Рубашове, который во имя партийной идеологии вынужден жертвовать товарищами, соратниками, любимой женщиной, а под конец всё равно попадает за решетку по обвинению в госизмене и перед расстрелом добровольно даёт на самого себя показания.

Тюремная часть «1984» во многом копирует «Слепящую тьму», из чего можно вывести, что роман Кестлера оказал на Оруэлла гораздо более сильное впечатление, чем прочие книги подобного жанра. С замятинским «Мы» он познакомился уже после того, как начал работу над романом. А «Дивный новый мир» Хаксли хоть и читал ещё в молодости, но не воспринимал всерьёз.

Ещё одним кирпичиком будущего главного романа в жизни Оруэлла становится работа на Би-би-си. Зная антиколониальную и антиимпералистическую позицию писателя, его приглашают готовить эфир передач, вещающих на индийские колонии.

Черчилль обещал после конца войны предоставить Индии независимость. Однако местные националисты требовали права на самоопределение уже здесь и сейчас, что вынудило Великобританию проводить репрессии против индийской оппозиции. Ситуация в колонии была очень напряжённой. И боссы Би-би-си надеялись, что репутация Оруэлла окажет влияние на местную интеллигенцию и позволит поддержать статус-кво ещё хотя бы несколько лет.

Получив возможность сделать что-то для победы в войне, Оруэлл согласился на предложение. Он старался разнообразить эфиры, приглашать на передачи людей с разными взглядами. Иногда это ссорило его как с начальством, для которого подобные «выходки» были слишком радикальными, так и с той частью левой интеллигенции, которая считала работу на правительственной радиостанции предательством. И хотя последних было совсем немного, сам Оруэлл относился к своей службе довольно скептически.

В ноябре 1943 года, когда в войне наметился очевидный перелом в пользу союзников, Оруэлл оставил радио и решил сосредоточиться на публицистике и новой книге, которую он теперь видел в форме сказки.

«Скотный двор»

В жизни у Оруэлла было два главных интереса — литература и политика. И вот, после ухода из Би-би-си, он загорелся идеей написать художественное произведение на политическую тему. Тему вполне конкретную — перерождение революции и установление тоталитаризма под внешним социалистическим фасадом.

Это должно было стать его манифестом. Однако для того, чтобы любой манифест подействовал, его должно услышать достаточно много людей. А история с «Памятью Каталонии» показала, что с этим могут быть проблемы. И тогда Оруэлл решил облечь свою идею в традицию сказочной сатиры, которая со времён Свифта была в Англии в большом почёте.

По легенде, которую писатель изложил в предисловии к изданию, сказка родилась, когда однажды за городом он увидел, как мальчик лет десяти гонит по узкой тропинке громадную упряжную лошадь и хлещет её всякий раз, когда она хотела свернуть. «Мне пришло в голову, — пишет он, — что если бы такие животные осознали свою силу, мы потеряли бы над ними власть, и что люди эксплуатируют животных примерно так же, как богатые эксплуатируют пролетариат».

Так родилась притча о судьбе русской революции. Только вместо реальных исторических персонажей революцию против жестокого фермера-эксплуататора подняли животные, провозгласившие свою собственную звериную республику, где все животные свободны и равны.

На освобождённой от людей ферме они организовали свои порядки. Однако, как оказалось, жажда власти оказалась свойственна не только людям, но и свиньям, которые постепенно захватили власть на ферме.

Это сравнение сталинского окружения со свиньями особенно не нравилось издателям, к которым Оруэлл принёс свою сказку. Ведь в мире всё ещё шла война, и сталинский СССР на восточном фронте теснил огромные силы вермахта, приближая общую победу союзников.

Голланц и другие рекомендовали внести правки и заменить свиней на каких-нибудь других животных. Однако Оруэлл, который раньше послушно уступал издателям, в этот раз упёрся и заявил, что «Скотный двор» должен выйти именно в том виде, в котором он его задумал.

Не желая сидеть без дела, Оруэлл принял приглашение журнала Observer отправиться в освобождённую Европу военным корреспондентом. Следуя за войсками союзников, он прибыл в Париж, где не бывал со времён своей молодости, а затем поехал уже в саму Германию — в Кёльн, где надеялся дождаться выхода своей новой книги.

Однако даже Уорбург, который раньше помог ему напечатать «Памяти Каталонии», по всяческим причинам оттягивал выпуск «Скотного двора» до осени 1945-го. Оруэлл боялся, что издание снова провалится и окажется никому не нужным, но на волне победы над фашизмом оно получило просто фантастический успех.

Первое английское издание насчитывало четыре с половиной тысячи экземпляров и разлетелось буквально за неделю. Тогда Secker & Warburg напечатали второй тираж — вдвое больше. И он тоже распродался моментально. В Америке влиятельный литературный клуб назвал «Скотный двор» книгой месяца и за 1946 год произведение опубликовали суммарным тиражом в шестьсот тысяч экземпляров — большим, чем все предыдущие книги Оруэлла вместе взятые.

Чистый гонорар от продаж составил несколько десятков тысяч долларов. Такая бурная реакция, сравнимая с прорвавшейся плотиной, кажется, превзошла его самые смелые ожидания и, пожалуй, даже немного напугала. Можно было ожидать, что пришедшая, наконец, слава станет причиной звёздной болезни. Однако у Оруэлла была уже вполне земная болезнь.

Полученный ранее туберкулёз так и не отпустил его окончательно, медленно подтачивая силы и здоровье. Сохранилась его большая переписка с друзьями, где он не раз говорит о том, что по всем прогнозам ему осталось жить максимум несколько лет.

Поэтому на вырученные деньги он лишь снял дом на небольшом острове Джура у берегов Шотландии, где намеревался прожить эти несколько лет отшельником. Однако от чего он не собирался отказываться — это от публицистики и литературы.

Последние годы и «1984»

В 1947 году Оруэлл перебрался на остров, где после трёхмесячного перерыва, вызванного новым приступом болезни, продолжил журналистскую работу. Прошедший после выхода «Скотного двора» год оказался самым плодотворным в его жизни. Оруэлл написал сто тридцать статей и рецензий, то есть по две-три статьи в неделю. Помимо журналов Polemic, Horizon и Partisan Review он регулярно писал в четыре газеты: Tribune, Evening Standard, Observer и Manchester Evening News.

Из статей и эссе этого периода особо стоит отметить «Писатели и Левиафан» — о том, как опасно для творческих людей подстраивать свои произведения под какие-то идеологические рамки. А также «Заметки о национализме», в которых он описывал, как идеологические догмы изменяют восприятие и сознание людей.

Однако, несмотря на всю занятость, главной его работой в эти годы стало написание нового последнего романа.

Глядя на детали биографии Оруэлла невольно в голову приходит мысль, что вся его жизнь была подготовкой к написанию этой книги. Все события, переживания, размышления за все предыдущие годы нашли своё отражение в «1984» даже в мелочах: детство, служба в Бирме, бродяжничество, война в Испании, работа на Би-би-си, литературные и интеллектуальные интересы, круг знакомств.

Ошибаются те, кто подобно певице Loun’е говорят, что главную свою книгу писатель «увидел во сне» или создал посредством одного лишь воображения. Сырьё для такого творчества в первой половине ХХ века было разбросано повсюду. Нужно было лишь суметь его разглядеть и собрать вместе.

Пересказывать сюжет романа не имеет смысла. Во-первых, потому что любое произведение в пересказе звучит нелепо, будь то хоть Шекспир, хоть Оруэлл, хоть Толстой. А во-вторых, потому что о произведении тиражом в миллионы экземпляров на десятках языков каждый хоть что-нибудь да слышал.

Достаточно сказать, что такие термины и понятия как «двоемыслие», «новояз», «большой брат» и многие другие стали нарицательными. В черновом рабочем варианте она называлась «Последний человек в Европе». И это название лучше всего передавало безысходность мира, объединившем в себе худшие проявления тоталитаризма, которые Оруэллу довелось увидеть в своей жизни, и возведшем их в энную степень.

К концу 1947-го черновик был готов. И, как будто дожидаясь этого часа, организм Оруэлла сдался под напором болезни. Несколько месяцев с декабря 1947-го по август 1948-го он безвылазно провёл в больницах и санаториях, сражаясь с туберкулёзом. К осени ему как будто стало лучше, и он вернулся на остров, чтобы переписать роман набело. Но и тогда ему приходилось работать в постели. Это последнее усилие окончательно надломило его.

И после того, как в декабре Оруэлл отослал распечатанный на машинке экземпляр издателю, он слёг уже окончательно. Оставшиеся два года жизни он провёл в больничных палатах. Однако финал жизненного пути Оруэлла оказался скорее светлым, чем печальным.

«1984» вышла в свет 8 июня 1949 года. 26 тысяч экземпляров в Англии и 460 тысяч в США только за первый год. Это был полный успех. И главным для писателя здесь были даже не деньги, к которым за короткий срок своей славы он так и не успел привыкнуть, а то, что его предостережение увидит как можно больше людей.

Прямо в больницу ему приходило множество писем — как от простых читателей, так и от коллег-интеллектуалов. Сам Олдос Хаксли, который когда-то преподавал юному Эрику Блэру курсы английской литературы в Итоне, писал, что хотя он и считает свой вариант будущего, представленный в «Дивном новом мире» более вероятным, это не отменяет того, что «1984» — замечательная и важная книга.

В последних своих эссе Оруэлл вывел и опубликовал два условия, которые должны соблюдаться, чтобы воспрепятствовать торжеству тоталитаризма во всём мире. Во-первых, это технический прогресс, без которого не может обходиться уже ни одно государство, и для поддержания которого нужны люди с хорошим образованием.

Во-вторых, это существование на планете сильных государств с либеральной политической традицией, которые одним фактом своего существования будут вынуждать тоталитарные и авторитарные страны оглядываться на эту традицию.

Если бы правители всех стран мира, по сговору или из-за какой-нибудь крайней необходимости, согласились раз и навсегда установить тиранию и погрузиться в варварство, только тогда по Оруэллу на планете мог бы восторжествовать тоталитаризм — такой, каким он описан в «1984».

К концу 1949 года Оруэлл страшно ослабел, и уже не мог работать. Последним из опубликованных им текстов стала рецензия на биографию британского премьер-министра Уинстона Черчилля. В ночь на 21 января 1950 года у писателя снова начался сильный приступ болезни, пошла горлом кровь. Врачи ничего не смогли сделать. И той же ночью Эрика Артура Блэра не стало.

Штрихи к портрету и оруэлловское наследие

Официальные биографы на Западе и в России часто представляют Оруэлла рыцарем, который практически в одиночку отражал атаки полчищ советских агентов и шпионов, желавших погубить западную цивилизацию. Это, разумеется, не совсем так. О чём говорит хотя бы невероятный успех «Скотного двора» и «1984», показавший, что спрос на антитоталитарную и антисоветскую литературу в западном обществе всё-таки был, и был немаленьким.

Неправильно было бы также считать Оруэлла святым подвижником, положившим жизнь на алтарь литературы. Были у него вполне человеческие радости, и даже грешки. В 1936 году перед самым отбытием на фронт в Испании он женился на филологе Эйлин О’Шонесси, и на протяжении всех последующих десяти лет брака регулярно изменял жене, о чём сохранилось немало свидетельств.

Также можно припомнить печально знаменитый «Список Оруэлла», с фамилиями симпатизирующих коммунизму людей, который уже находившийся при смерти Оруэлл передал через свою подругу британской правительственной структуре.

Однако в последнем случае те, кто пытаются вменить ему этот список в вину, осознанно или неосознанно воспроизводят логическую ловушку: «Любая левая идеология может быть только коммунистической». Это очень удобно советским коммунистам, но фактически в корне неверно.

Почти вся жизнь Оруэлла после Испании была посвящена поиску варианта общественного устройства, который совмещал бы преимущества социализма и демократических свобод. Об этом буквально кричит почти каждая его статья о политике, написанная после 1938 года. И всерьёз думать о том, что Оруэлл предал сочувствующих советскому коммунизму, могут лишь те, кто плохо знаком с его взглядами и текстами.

К тому же, все указанные в списке люди были довольно известными. Это писатели, журналисты, актёры и другие деятели культуры, которые декларировали свою позицию совершенно открыто. Так что даже простого раскрытия личной тайны тут нет.

В Советском Союзе его активно не любили ещё со времён участия в гражданской войне в Испании. К концу сороковых к этой антипатии прибавилось также то, что экземпляры своих книг он активно пытался переправить в СССР. Неслучайно, например, одним из первых иностранных переводов «Скотного двора» стал украинский.

В современной России к Оруэллу относятся двояко. Люди, не знакомые ни с чем, кроме «1984», как правило, превозносят его чуть ли не как пророка и кричат: «Всё так и есть!». Те, кто знаком с антиутопией как с жанром, наоборот, критикуют его за то, что предложенная им модель не такая реалистичная, как, например, у Хаксли или Воннегута.

На мой взгляд, чтобы лучше отражать вклад Оруэлла литературу и в культуру в принципе, следует ознакомиться с другими его произведениями и эссе, которые сплошь построены на его личном опыте.

Отказавшись от достатка и статуса, которые давала британская имперская машина, он неизбежно был обречён на бедность. Бедствуя и бродяжничая, он неизбежно пришел к левым социалистическим убеждениям, которые выстрадал буквально на собственной шкуре. Однако как мыслящий человек он не мог не видеть, что советский вариант коммунизма странно мутировал, и уже мало был похож на ту всеобщую утопию, которую обещали, и о которой мечтали левые.

Фактически Оруэлл и те, кто в 30-40-е годы, как и он, думали о том, как же построить социализм «с человеческим лицом», по сути, заложили базу для умеренной левой идеологии, которая на рубеже ХХ и ХХI веков возобладала во многих странах Европы. Рыночная экономика, но без дикого капитализма. Социальные обязательства, но без тоталитарного контроля.

О достоинствах и недостатках современной европейской цивилизации можно спорить. Однако нельзя спорить с тем, что какой бы она ни была, это в любом случае лучший вариант, чем гротескный тоталитаризм из середины ХХ века, понимание и описание которого стало делом всей жизни Оруэлла и его наследием для всего будущего человечества.

В споре о том, какое местоимение больше подходит автору классической рецензии — скромное «мы» или громкое «я» — победителей нет, тут все зависит от той книги, которую ты взялся рецензировать. Если речь о произведении классика британской литературы Джорджа Оруэлла, антиутопическом романе «1984», вот уже более полувека не покидающем первую десятку списков самых читаемых в мире книг, то это та самая книга, из-за которой любой рецензент готов покинуть многолетнее убежище множественного числа. Книга англичанина Оруэлла адресована каждому, кто готов отстаивать свое «я», а их число растет всякий раз, как только годы благополучия сменяются годами лихолетья.

По пути к антиутопии

Когда-то я мечтал оказаться отрезанным от цивилизации то ли обильным снегопадом, то ли неожиданным вирусом, в каком-нибудь средневековом замке, в библиотеке, составленной несколькими поколениями аристократов духа. Фанат Борхеса, я не представлял себе рая без библиотеки. Неслучайно, наверное, в 90-е судьба привела меня в книжный магазин-салон «Летний сад», в отдел букинистики. Прошло всего полтора года, и обилие книг начало утомлять меня. Однако я полагал, что явление это временного характера и продолжал тянуть с полки то одну, то другую книгу, оставляя их не прочитанными до конца. И однажды налетел на небольшое эссе Джорджа Оруэлла, в котором писатель делился воспоминаниями о том, как он работал когда-то в букинистическом магазине. Стоит ли говорить, что-то была встреча, полная дружеских откровений. Оруэлл писал о той поре, через которую проходят все торговцы старыми книгами. Как тут было не вспомнить его максиму: «Все лучшие книги говорят о том, что ты знаешь». После эссе «Воспоминания книготорговца» я пообещал себе прочесть всего Оруэлла. Обещание не сдержал, но главные его книги прочел. От «1984» испытал практически тот же шок, что и от «Архипелага ГУЛАГа» Солженицына, с той лишь только разницей, что Оруэлл смог мне объяснить, почему случаются ГУЛАГи.

Из магазина «Летний сад» я вскоре уволился — в точности так, как учил меня книготорговец Оруэлл: не сожалея ни о чем, составив себе личное счастье и небольшую личную библиотеку. Второй раз мы встретились с ним через много лет, уже на воображаемом Арагонском фронте, благодаря книге военного историка Энтони Бивора «Гражданская война в Испании 1936−1939».

От книги Бивора до книги Оруэлла «Памяти Каталонии» было рукой подать. «Памяти Каталонии» — не просто книга воспоминаний о гражданской войне в Испании, она безжалостно вскрывает ложь, манипуляции и политические интриги как справа, так и слева, свидетелем которых стал ополченец Оруэлл. Кроме того, «Памяти Каталонии» — одна из лучших книг о том, что же на самом деле происходило в Испании в те годы, и как велась война, разжигаемая Гитлером, Муссолини и Сталиным одновременно. Книга была напечатана в апреле 1938 года издательством «Секкер и Уорбург». Несмотря на то, что появление ее было сразу отмечено несколькими положительными рецензиями, она все-таки не обрела того успеха, который заслуживала: почти за двенадцать лет было продано всего лишь шестьсот ее экземпляров. Правдивые описания той войны оказались мало кому нужны, в особенности тем, кто сам воевал в Испании. Один высокопоставленный республиканец, сокрушаясь о том, как же мало книг было написано о революционной Барселоне, прочитав оруэлловскую «Памяти Каталонии», воскликнул в сердцах: «Лучше бы ее не было». Но если бы не было «Памяти Каталонии», не появились бы и две другие книги Оруэлла, составившие писателю немеркнущую славу — «Скотный двор» и «1984», притчи в духе Джонатана Свифта и романа-антиутопии в кильватере «Мы» Евгения Замятина и «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли.

На стороне свободы и правды

Писатель, журналист, историк и биограф Норман Маккензи, старинный друг Джорджа Оруэлла, знавший его еще со времен, когда тот писал под свои настоящим именем Эрик Блэр, вспоминал, что он смотрелся консерватором во всем, что не касалось политики. Кроме того, он был человеком настолько независимым и настолько честно относился ко всему происходящему в мире, что «левые» и «правые» то считали его своим и боролись за него, то вдруг разом теряли интерес или начинали отчаянно бранить.

Джордж Оруэлл родился в в Индии в 1903 году. Отец его служил в британском опиумном департаменте (в те времена торговля опиумом была легальной, специальные службы занимались производством и хранением опиума для продажи в Китай). В Британии будущий писатель оказался в возрасте восьми лет. Ходил, по словам самого Оруэлла, в «правильную школу» святого Киприана, где его готовили для поступления в Итон, там будущий писатель впервые столкнулся с нюансами сословного общества. В дальнейшем Оруэлл действительно поступил в Итонский колледж, где его преподавателем французского оказался не кто-нибудь, а Олдос Хаксли. В возрасте девятнадцати лет он вступил в ряды британской колониальной полиции и отправился служить, можно сказать, в родную Бирму — там долгое время жила его мать. Об этих днях он вспоминает в романе «Дни в Бирме», а также в небольшом эссе «Как я стрелял в слона». Там, в Бирме, Оруэлл вынес главный для себя урок: «Становясь тираном, белый человек наносит смертельный удар по свой свободе». А еще, будучи на должности полицейского, он понял, что нельзя обрести свободу, не говоря всей правды. Иначе — лицо твое срастется с маской, и ты начнешь убивать одного слона за другим.

В двадцать четыре года Оруэлл возвращается на британский остров. В течение двух лет он по собственному желанию находится буквально на самом дне лондонской и парижской жизни. Работает, где придется, бродяжничает. Трудно сказать, было ли это своеобразным актом искупления, желанием загладить вину после пяти лет, проведенных в Бирме на службе полицейским. Итогом этого «хождения в низы» стала его книга «Фунты лиха в Париже и Лондоне», которую Эрик Блэр впервые подписал псевдонимом Джордж Оруэлл (Оруэлл — название реки, где находилось одно из его любимых мест в Англии).

С самого начала его остро волнуют вопросы социального переустройства. В начале своей писательской карьеры Оруэлл был самопровозглашенным «анархистом-консерватором», позже он называл себя не иначе как «демократическим социалистом». В 1936 году, взвалив на себя обязательства «демократического социалиста», писатель отправляется в город Уиган, расположенный в северо-западной Англии, где-то между Ливерпулем и Манчестером. Там он спускается в шахты, общается с английскими шахтерами, всматривается в их подлинную жизнь, после чего возвращается на юг и пишет книгу «Дорога на Уиган-Пирс». Первая часть ее была посвящена шахтерам, вторая часть представляла собой рассуждения автора о социализме, которые можно было рассматривать, как критику «левых». Ответ «левых» не заставил себя долго ждать. Их нападки и обвинение писателя в клевете не могли его не задеть, он понял: когда дело касается незыблемых основ, «левые» и «правые» неразличимы. Но главное разочарование ждало Оруэлла впереди, в Каталонии.

18 июля 1936 года в трещавший по швам эфир была вброшена странная фраза: «Над всей Испанией безоблачное небо». Загадка разрешилась скоро — это был сигнал к франкистскому мятежу против республики. События в Испании всколыхнули весь мир. Тысячи европейцев и американцев ринулись в Испанию добровольцами, чтобы встать на защиту республики.

В декабре 1936 года вдохновленный установившимся в Каталонии духом свободы Джордж Оруэлл, которого взяли на работу в газету военным корреспондентом, вступил в ополченческие подразделения ПОУМ (POUM) — Рабочей партии марксистского объединения. Партия выступала против сталинского влияния и боролась с фалангистами.

Все творчество Джорджа Оруэлла пронизано презрением к авторитаризму, будь то воспоминания о детстве и юности, размышление о службе полицейским в колониальной Бирме или о сталинских спецах, брошенных в Испанию — Михаиле Кольцове, Александре Орлове и их товарищах. Позднее он полагал, что любое насильственное свержение власти, любая революция, какой бы милосердной она ни казалась, открывает врата на пути к тирании.

В какой-то момент, благодаря вероломной хитрости и немыслимому цинизму большевиков, республиканское правительство выступило против своих же, в том числе и против отрядов ПОУМ. Анархисты, троцкисты и антисталинисты, на стороне которых сражался Джордж Оруэлл, вскоре стали заклятыми врагами не только фалангистов, но и республиканцев. Членов ПОУМа чуть ли не напрямую клеймили нацистскими диверсантами, не прекращались повсеместные аресты. Тюрьмы были настолько забиты, что под камеры использовали складские помещения и магазины.

В Испании Оруэлл провел около полугода, пока не был ранен немецким снайпером в шею. Писатель вспоминал:

«Какая нелепость! Получить ранение даже не в бою, а в убогом окопе из-за неосторожности. Я успел подумать и о ранившем меня человеке — кто он? Испанец или иностранец? Понял он, что попал в цель? Я не держал на него зла. Если он фашист, я тоже мог его убить, но если б в тот момент его подвели ко мне как пленного, поздравил бы с метким выстрелом».

Чудом оставшись в живых, он так же чудом обрел и голос (некоторое время ему приходилось говорить шепотом из-за перебитых пулей связок.) Когда он пошел на поправку, на него и его товарищей началась охота. Приходилось скрываться: если бы республиканские полицейские под руководством советских энкавэдэшников нашли бы его, то незамедлительно отправили бы в тюрьму и, скорее всего, расстреляли, как тысячи других. В такой ситуации Оруэллу оставалось лишь бежать, и как можно скорее. Но в Испании Оруэлл находился со своей женой (Айлин работала в Барселоне секретарем руководителя Независимой рабочей партии Джона Макнэра, который координировал прибытие в Испанию британских добровольцев), и это добавляло дополнительных сложностей. Однако прежде чем жандармы вышли на их след, им удалось через британское консульство получить необходимые бумаги и пересечь границу с Францией.

Когда Оруэлл вернулся в Британию, его раздирали противоречия: с одной стороны, он радовался привычному укладу жизни, с другой — всеми мыслями, всей душой находился в Каталонии. Он начал писать новую книгу — отчет о своих наблюдениях, об опыте гражданской войны в Испании, чтобы отдать дань уважения Каталонии. Испанцы тоже не забыли о его участии в гражданской войне и в конце 90-х годов назвали одну из площадей в Барселоне в его честь. Правда, сами же потом шутили, что, видно, не случайно, именно этой площади было доверено почетное право испытать первые камеры наблюдения за людьми.

В эссе «Зачем я пишу» Оруэлл так писал о своей книге «Памяти Каталонии»:

«Моя книга о гражданской войне в Испании, „Памяти Каталонии“, — конечно, откровенно политическая книга, но и она, по большей части, написана с определенным отстранением и вниманием к форме».

Эта книга подвела его напрямую к антиутопии, сделавшей Оруэлла известным на весь мир.

Роман о наступившем будущем, написанный на века

Следует отметить, что, в отличие от многих коллег-интеллектуалов, стремясь душою к социалистическому преобразованию общества, Оруэлл всегда трезво относился к сомнительными экспериментами Страны Советов. Будучи романистом-антиутопистом, он знал о Советах столько всего разного, что невольно задаешься вопросом: откуда писатель почерпнул эти сведенья? В Испании? От бывших военнопленных? Ведь сколько бы ни писали у нас о том, что его великий роман лишь отчасти напоминает СССР, что даже действие его происходит в Лондоне, и что вообще-то Оруэлл был далек от цели изобличить советский строй — все это не более чем политесное вальсирование. В романе «1984» Оруэлл, конечно же, был нацелен именно на Советский Союз. И это хорошо чувствовала советская партийная элита, поэтому книга и находилась под запретом в СССР столь долгие годы. Напечатали роман в переводе Виктора Голышева буквально за несколько лет до крушения империи Советов, в 1989 году, в нескольких номерах журнала «Новый мир». И что примечательно — под одной обложкой с «Розой мира» лагерника Даниила Андреева.

То, что система советской власти, сам принцип ее организации, как и принцип организации однопартийной власти, идея переписывания истории, борьба культурных направлений чрезвычайно занимали Джорджа Оруэлла, можно почувствовать со всей очевидностью уже в его «Скотном дворе». Критики справедливо говорят и о том, что Оруэлл вдохновлялся романом Евгения Замятина «Мы». И все же это не объясняет, откуда у Оруэлла столь полная информация об образе жизни в СССР. Вопрос о том, откуда автор почерпнул такие сведения, остается открытым.

К тому же, роман Замятина, которого многие историки литературы считают основоположником жанра романа-антиутопии, был написан на двадцать девять лет раньше оруэлловского. При всей его прозорливости, в пору написания своего романа Замятин не мог ничего знать о Второй мировой войне и о двух самых страшных в истории человечества диктаторских режимах. И, может статься, именно в силу этого обстоятельства антиутопия Замятина несколько уступает роману Оруэлла в своей глубине, в своей объемности (я сейчас не о количестве страниц). Вообще же Евгений Иванович Замятин прямо или косвенно повлиял на многих европейских авторов: от Олдоса Хаксли, уверявшего, что никогда не держал в руках книжки «Мы», с Джорджем Оруэллом, точно читавшим книгу и отрецензировавшим ее, до Фридриха Дюрренматта с его «Зимней войной в Тибете» и Энтони Берджесса с его «Заводным апельсином».

То, что книги Замятина и Хаксли были Оруэллом внимательнейшим образом изучены, видно по рецензии на роман «Мы». Вот, к примеру, что писал Оруэлл в своей рецензии:

«Замятин вовсе и не думал избрать советский режим главной мишенью своей сатиры. Он писал еще при жизни Ленина и не мог иметь в виду сталинскую диктатуру, а условия в России в 1923 году были явно не такие, чтобы кто-то взбунтовался, считая, что жизнь становится слишком спокойной и благоустроенной. Цель Замятина, видимо, не изобразить конкретную страну, а показать, чем нам грозит машинная цивилизация».

Совершенно не правы те, кто считает, что если бы ЦРУ не использовало бы книги Оруэлла «Скотный двор» и «1984» в борьбе против СССР, они не стали бы знаменитыми. Разумеется, стали бы. И не только в силу того обстоятельства, что они разоблачают любую диктатуру. Книги эти написаны большим писателем, соткавшим полотно живой жизни, а не конструктор и памфлет, вот почему в некоторых странах, где и ныне правят диктаторы, эти книги запрещены до сих пор.

Если считать от первого посыла, датой рождения романа «1984» окажется 1943-й год. Сам Оруэлл в письме к своему издателю Фреду Уорбургу сообщал, что первая мысль о книге возникла у него именно тогда. Причины, по которым автор остановился на именно таком названии романа, нам неизвестны. Однако есть мнение, будто бы год действия романа был избран автором в результате перестановки последних двух цифр года его написания. То есть 1948 год стал у Оруэлла 1984 годом. Так он и назвал свою книгу, хотя тому же Фреду Уорбургу название это не сильно понравилось. Кроме этого, у Оруэлла было еще два рабочих названия романа — «Последний человек в Европе» и «Живые и мертвые». Возник даже спор, но Джордж Оруэлл был непреклонен в своем выборе и оказался прав. Напоследок еще один аргумент — почему бы не воспользоваться опытом Виктора Гюго, с его «Девяносто третьим годом», и не назвать роман так же просто?

Разница в тридцать шесть лет оказалась незаметной для первых читателей романа и знаковой для потомков. Даже те, кто бережно хранит в своей памяти оба этих года, не замечают большой разницы между ними. Положим, Оруэлл, конечно, не видел из своего времени наш настоящий 1984-й год. Не видел, как стал генсеком Константин Черненко, как вступили в затяжные шахматные баталии Карпов с Каспаровым, ничего не слышал о том, как в Японском море столкнулись советская атомная подводная лодка «К-314» и американский авианосец «Китти Хок», как поступил в продажу первый Apple Macintosh… Но Джордж Оруэлл, с его опытом, нажитым в Испании, безусловно предвидел, насколько безнадежными окажутся попытки человечества избавиться от Старших Братьев. А значит, крути счетчик с любого года, космическое будущее не обойдется без тиранов и «звездных войн». Почему же, в таком случае, он выбрал цифру, столь недалеко отстоящую? Почему, к примеру, не переставил две первые цифры, получив совсем футуристический 9148? Что же остановило его? Непредставимо далекая перспектива, никому не дано заглянуть в такую даль? Или просто не хотел выходить за рамки жанра? Следует учитывать, что ядро любого антиутопического романа всегда связано с определенным событием и определенными людьми. Действие романа «1984» точно указывает, на какие именно события читателю следует ориентироваться. Авторитарные режимы Сталина и Гитлера — события не такие уж далекие, что придает роману еще большую остроту и правдоподобие.

Незадолго до смерти Оруэлл так «объяснял» свою книгу:

«Мой роман не направлен против социализма или британской лейбористской партии (я за нее голосую), но против тех извращений централизованной экономики, которым она подвержена и которые уже частично реализованы в коммунизме и фашизме. Я не убежден, что общество такого рода обязательно должно возникнуть, но я убежден (учитывая, разумеется, что моя книга — сатира), что нечто в этом роде может быть. Я убежден также, что тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде, и я попытался проследить эту идею до логического конца. Действие книги я поместил в Англию, чтобы подчеркнуть, что англоязычные нации ничем не лучше других и что тоталитаризм, если с ним не бороться, может победить повсюду».

В этом пассаже много важных указаний, но, пожалуй, самое важное — что идея тоталитаризма живет в сознании каждого интеллектуала, и что автор постарался проследить ее до логического конца.

В наше время

Что бы и когда бы не происходило в значительном литературном произведении, все это происходит с нами и сейчас. Это знает и на это рассчитывает писатель, это знает и на это надеется читатель. Остается только задать вопрос: что же делает книгу значительной? Вероятно, то же самое, что делает ее живой. Образы, текстура, магнетизм, дыхание, отводы, сцепки… Все, чем является жизнь, все, чем является человек, страстно желающий сбыться.

Со своим главным героем Оруэлл знакомит читателя в первом же абзаце:

«Был холодный ясный апрельский день, и часы пробили тринадцать. Уткнув подбородок в грудь, чтобы спастись от злого ветра, Уинстон Смит торопливо шмыгнул за стеклянную дверь жилого дома „Победа“, но все-таки впустил за собой вихрь зернистой пыли».

Итак, главного героя романа зовут Уинстон Смит. Ему тридцать девять лет, он родился и живет в Лондоне, работает в Министерстве правды и является членом внешней партии. (Есть еще внутренняя — ее высший эшелон.) Министерство правды — на новоязе миниправ — ведает образованием, информацией, досугом и искусством. Министерство, отвечающее за правду, делает все, чтобы ее исказить или соскоблить на веки вечные. Вообще же министерств четыре: нагоняющее страх министерство любви, подстрекающее к войне министерство мира и доводящее народ до голода министерство изобилия. С одной стороны, Смит работает на партию, на Старшего/Большого брата, с другой — его тонкая душа, душа сомневающегося интеллектуала, не верит ни партии, ни ее лозунгам: «ВОЙНА — ЭТО МИР», «СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО», «НЕЗНАНИЕ — ЭТО СИЛА». Ему чертовски надоело курить сигареты «Победа», пить джин «Победа», работать в здании «Победа»… Он одинок, у него нет ничего, кроме дневника, который он ведет, чтобы «выпустить пар», к примеру, записать пять раз подряд: «ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА». Долой-то долой, но Смит не уверен даже в том, что Старший брат, по описанию сильно напоминающий Сталина, существует. То, что он глядит на всех с установленных повсюду телеэкранов, еще ничего не значит. С другой стороны, дневник и записанные в нем мысли — единственная реальная вещь в мире двоемыслия.

«Мелкими корявыми буквами он вывел:

„4 апреля 1984 года“

И откинулся. Им овладело чувство полной беспомощности. Прежде всего он не знал, правда ли, что год — 1984-й. Около этого — несомненно: он был почти уверен, что ему 39 лет, а родился он в 1944-м или 45-м; но теперь невозможно установить никакую дату точнее, чем с ошибкой в год или два».

Уинстон, конечно же, прекрасно понимает, какой опасности подвергает себя, записывая свои мысли в дневник, и панический страх порой наваливается на него. Но не делать этого он тоже не может, хотя хорошо осознает бесполезность своей затеи. Уж он-то хорошо знает, как работают в Океании телеэкраны, жучки и доносчики.

«Напишет он ДОЛОЙ СТАРШЕГО БРАТА или не напишет — разницы никакой. Полиция мыслей так и так до него доберется».

Как мы уже говорили, действие романа происходит в Лондоне, главном городе военно-воздушной зоны № 1, то есть в бывшей Великобритании, которая, в свою очередь, является третьей по величине провинцией тоталитарного государства Океания. Океания находится в состоянии постоянной войны с двумя другими тоталитарными сверхдержавами, поделившими мир между собою, — Евразией и Остазией. После того, как Россия поглотила Европу, а Соединенные Штаты — Британскую империю, фактически сложились две из них. Третья, Остазия, оформилась как единое целое лишь спустя десятилетие, наполненное беспорядочными войнами.

В книге изображена тоталитарная система, пришедшая на смену капитализму. При этом новое общество полностью отрицает свободу и автономию личности. Дружеские отношения между людьми не поощряются. Все известные виды любви — от агапической до эротической — так же находятся под строжайшем контролем партии и правительства. Открыто сексом разрешено заниматься только «пролам» — так в книге называют пролетариев, которых партийцы считают никчемными людьми. Партия в стране одна, называется она «ангсоц» и полностью контролирует Океанию, образованную из Великобритании и США. «Ангсоц» пришла к власти в результате революции, которую возглавили Большой Брат и Эммануэль Голдстейн. Последний, на момент действия романа, уже стал главным врагом Большого брата, партии «ансонг» и всего народа Океании, первым изменником и осквернителем партийной чистоты. В свое время он был приговорен к смертной казни, но сбежал. И если Большой брат напоминает нам Сталина, то Эммануэль Голдстейн — точно Троцкий. Ежедневные двухминутки ненависти активно внедряют образ врага-Голдстейна в головы обитателей Океании.

«Программа двухминутки каждый день менялась, но главным действующим лицом в ней всегда был Голдстейн».

Книга начинается с двух очень важных вещей: во-первых, с описания того, как Уинстон ведет дневник и что он в нем пишет, во-вторых, с двухминутки ненависти, посвященной все тому же ренегату Эммануэлю Голдстейну, на которой мы знакомимся с двумя персонажами от которых будет зависеть судьба главного героя, а значит и ход самого романа. Это товарищ О’Брайен — член внутренней партии, который занимает столь высокий пост, что Уинстон имеет о нем довольно смутное представление, и Джулия — молодая женщина, которую Уинстону суждено страстно полюбить. Благодаря такому насыщенному началу Оруэллу удается с первых же страниц погрузить читателя в реальность романа.

Как это часто бывает и с женщинами, и с мужчинами, поначалу Джулия ему не понравилась. Уинстон часто встречал ее в коридорах, но имени ее не знал. Она работала в отделе литературы, обслуживала одну из машин для сочинения романов.

«Она была веснушчатая, с густыми темными волосами, лет двадцати семи; держалась самоуверенно, двигалась по-спортивному стремительно. Алый кушак — эмблема Молодежного антиполового союза, — туго обернутый несколько раз вокруг талии комбинезона, подчеркивал крутые бедра».

Уинстону она не понравилась еще и потому, что от нее веяло духом «хоккейных полей, холодных купаний, туристических вылазок и вообще проверенности». С другой стороны, он вообще не любил женщин, в особенности хорошеньких, и не только потому, что они рождали в нем желание. Почти все женщины Океании были фанатичными приверженцами «Ангсоца» и первыми ценителями ангсоцевских плакатов, сопровождаемых идиотскими текстами. Это они вынюхивали повсюду ересь, доносили на своих родителей, искали повсюду шпионов Эммануила Голдстейна. И Джулия, казалось, была такой же, как все. Уинстон сам видел, как на двухминутке ненависти она, крикнув отражению Голдстейна на большом телеэкране три раза: «Подлец! Подлец! Подлец!», запустила в него тяжелым словарем новояза. Но в какой-то момент Уинстон начинает чувствовать, что она другая, не такая, как все.

Он, она и его дневник

Оруэлл очень точно передает магнетизм зарождающегося чувства, невидимую работу тех скрытых человеческих органов, что вопреки всему, включая здравый смысл (как мы его себе представляем) сближает, выводит на запланированную свыше дистанцию мужчину и женщину. В антураже антиутопии это производит на читателя особенно сильное впечатление. У Оруэлла момент, когда Джулия, пока еще «девица из отдела литературы», по всей видимости, как бы случайно встречается с Уинстоном на улице, выписан с той удивительной простотой и естественностью, с какой обычно пишет большой писатель, не пытаясь «городить» всевозможные приемы. Джулия проходит мимо Уинстона, смотрит прямо ему в глаза, долго не отводя взгляда, и он понимает, что их близкое знакомство теперь неизбежно, что она будет такой же его пожизненной ошибкой, как и дневник, который он завел, понимая, что в Океании он неминуемо приведет его большой беде. Но это для Уинстона, для читателя же и его встреча с Джулией, и дневник, напротив, большое везение. Так же, как и Книга Голдстейна, которой зачитывается Уинстон, не подозревая, что на самом деле ее написал партийный босс О’Брайен. Из дневника Уинстона Смита мы узнаем многое о том мире, в котором он живет. К примеру, что партия может запросто запустить руку в прошлое и сделать так, будто того или иного события никогда не было. Мы узнаем, что войны в Океании продолжаются беспрерывно и ведутся где-то там, на границе воющих государств, потому что война — это лучший способ держать народ в подчинении. Неважно, с кем Океания воюет сейчас, с Евразией или с Остазией, самое страшное — когда ты вдруг понимаешь, что у тебя начинают сдавать нервы, и ты можешь какой-нибудь мелочью случайно выдать себя. И тогда Полиция мыслей займется тобой и доведет дело до полного «распыления» твой личности — будет не «мы», не «я», а кто-то со всем согласный и всегда готовый к двухминутке ненависти.

Если не считать одной мимолетной встречи, когда они обменялись торопливыми взглядами в столовой Министерства правды, во второй раз Джулия и Уинстон встретились как бы случайно. Джулия шла ему навстречу по коридору министерства с рукою на перевязи, а потом вдруг упала, и он помог ей встать, а она успела за это время вложить ему в руку записку. В туалетной комнате Уинстон сумел незаметно расправить листок, он знал, что и здесь за телеэкранами за ним наблюдают. Но только через некоторое время за своим рабочим столом он смог прочесть то, что там было написано крупным, неустоявшимся почерком: «Я вас люблю». Теперь ему нужно было как-то связаться с Джулией и условиться о встрече. Снова министерская столовка, металлические столы и стулья, гнутые ложки, щербатые подносы, сальные поверхности и кисловатый запах скверного джина… Они ели жидкое рагу или скорее суп с фасолью. Им повезло — столик был один на двоих и, размеренно черпая похлебку, он и она смогли договориться о встрече.

Он, она и О’Брайен

Как многие мужчины, судьба которых оказывается в руках женщин намного моложе них, он начал совсем не с того, с чего надо бы. Начал зачем-то говорить, что женат и не может избавиться от жены. Но если молодая женщина выбрала для себя мужчину, ее уже не остановить ни женой, ни расширенными венами, ни пятью вставными зубами. Джулия выбрала Уинстона. Роман начался, и отменить его не смог бы даже автор.

У них было все — первая связь на природе, дружеский разговор уже после всего, что было. Она призналась ему, что, хотя и состоит в Молодежном Антиполовом Союзе, на самом деле очень даже любит этим заниматься. Первым ее мужчиной был партиец в шестнадцать лет, потом еще и еще. И Уинстону нравилась ее откровенность. А еще ему нравилось, как она об этом говорила. В небольшой комнатке на втором этаже антикварной лавки, в которую любил захаживать Уинстон, они начали регулярно встречаться — до тех пор, пока не были обнаружены спецслужбами Большого Брата. Уинстон с Джулией оказываются схваченными по навету торговца антиквариатом.

Это случилось неожиданно. В какой-то момент он и она стали верить, что в стране все же есть сопротивление, некое тайное общество, в задачу которого входило свалить Старшего Брата и вернуться к дореволюционной жизни. Непонятно почему, но Уинстон решил, что человек, который возглавляет тайное общество, это О’Брайен. И Уинстон пошел к О’Брайену записываться в Сопротивление, а Джулия пошла за ним.

С этой минуты чуткий читатель, нет-нет, да и вспомнит о «Бесах» Федора Михайловича Достоевского: а не читал ли Оруэлл так же внимательно, как и Замятина, еще и Достоевского? Больше всего Уинстон Смит боится предать Джулию, но именно это и просходит.

«Больше они не разговаривали. Она не то чтобы старалась от него отделаться, но шла быстрым шагом, не давая себя догнать. Он решил, что проводит ее до станции метро, но вскоре почувствовал, что тащиться за ней по холоду бессмысленно и невыносимо. Хотелось не столько даже уйти от Джулии, сколько очутиться в кафе „Под каштаном“ — его никогда еще так не тянуло туда, как сейчас».

Их не стали уничтожать, их просто «восстановили», выветрив из их непослушных голов все то лишнее, нежелательное, вольнодумное, связанное с идеями справедливого общества, чего так опасалась партийная номенклатура Океании.

Есть в самом жанре антиутопии какая-то удивительная кинематографичность. Быть может, это связано с игрою воображения, которая, как известно, бежит от всего лишнего, переполняющего сюжетную канву. Роман «1984» в этом смысле не исключение. Его экранизировали несколько раз, были телевизионные и театральные постановки, радиоадаптации. Однако наиболее успешным считается фильм режиссера Майкла Рэдфорда, символично снятый в 1984 году. Фильм посвятили памяти Ричарда Бертона, британского актера, голливудской звезды, сыгравшего у Рэдфорда партийца О’Брайена, — эта совсем не простая роль оказалась для актера последней. Практически все кинокритики высоко оценили работы трех исполнителей главных ролей: Джона Херта, его до сих пор считают идеальным Уинстоном Смитом, Сюзанну Гамильтон, сыгравшую Джулию, и Ричарда Бертона, подарившего нам блистательный образ вероломного партийца О’Брайена. Фильм получил награду «Лучший британский фильм года» и премию «Золотой тюльпан» на Стамбульском международном кинофестивале 1985 года.

А ведь казалось — любовь не гарантирует ничего

Оруэлл очень точно отметил основные черты, присущие трем тоталитарным режимам — нацизму, фашизму и большевизму. Все их базовые образы отыграл до конца.

Общество у Оруэлла выглядит не столь нарочито утрированным, как у Замятина с Хаксли. Оно правдоподобно, порою, настолько, что до сих пор напоминает происходящее в некоторых странах с точностью до цитирования. Это свидетельствует о том, что власть Больших Братьев, описанные Оруэллом. Главное действующее лицо романа Уинстон Смит — не такой фанатик, как цифровой герой Замятина, он более человечный, вследствие чего, наверное, читателю проще сопереживать ему и обживаться на страницах книги. Переживания Уинстона Смита хорошо понятны отечественным читателям, а некоторым даже близки, в особенности тем, кто половину своей жизни или чуть меньше прожил в СССР.

В романе Джорджа Оруэлла градус повествования смещен от общественной жизни в сторону обычной человеческой. В этом смысле Оруэлл не так супрематичен и холодно-нейтрален, как Замятин, и не так графичен, бесстрастен и излишне назидателен, как Хаксли.

Финал книги «1984» предсказуем и в некотором смысле печален. Но тут уж ничего не поделаешь, в антиутопиях чаще всего так и бывает. Вот чего у Оруэлла не наблюдается совсем, так это юмора, быть может, даже спасительного юмора, из-за чего читателя романа не покидает чувство безысходности в особенности ближе к концу книги, когда рушится история любви Уинстона и Джулии. Однако Оруэлл все-таки оставляет читателю надежду на будущее. Он видит ее в женщине, развешивающей на улице белье и напевающей одну и ту же модную песенку. Эта женщина символизирует собою круг жизни, разомкнуть который не дано ни Большому Брату, ни двухминутке ненависти, ни эпохе сожжения книг, потому что эта женщина, развешивающая белье, поет, и поет о любви, как птица, от «я» до «мы».

Афанасий Мамедов Нашу беседу я хотел бы начать с вопроса: что для тебя, как писателя, гражданина сначала СССР, затем Российской Федерации, роман «1984»? Не секрет ведь, что у этой книги есть недоброжелатели, искренне недоумевающие, почему оруэлловский роман считается великим, а есть и такие, кто полагает, что текст его напичкан ложью, что в основе его — примитивный донос. Что ты думаешь по этому поводу?

Дмитрий Бавильский Роман Оруэлла «1984» я, прежде всего, напрямую связываю как со своей собственной жизнью, так и с историей своей страны. Если ты помнишь, три знаменитые антиутопии — «О дивный новый мир» Хаксли, «Мы» Замятина и «1984» —появились в СССР практически в одно и то же время. Хаксли, кажется, в «Иностранной литературе», Замятин вышел книгой, а «1984» — в «Новом мире», правда, переведен он был Виктором Голышевым задолго до публикации.

АМ И до того хорошо погулял в самиздате.

ДБ Да. Но уже в те перестроечные годы, о которых мы с тобой говорим (я тогда вернулся из армии и учился в университете на филфаке) все три романа были включены в программу обучения, и мы их изучали. Это был залп накануне распада империи!

АМ То было лучшее время для романов-антиутопий, все говорили: вот видите!.. И хорошо понимали, для чего были написаны эти романы-предостережения.

ДБ Но, что интересно, тогда роман Оруэлла казался мне взглядом назад, в прошлое, а никак не в будущее. Потому что наша страна в те годы переживала небывалый духовный подъем, и всем нам казалось, что назад уже дороги нет. Тогда роман воспринимался широко, а сейчас — уже. Мы считали, что уже через все прошли, что теперь мы навсегда станем лучше. И уж совершенно точно не будем второй раз наступать на те же грабли.

АМ А как ты вообще относишься к антиутопии как жанру?

ДБ Наверное, из-за того, что я познакомился с ними в перестроечное время, в моем отношении к антиутопиям, с одной стороны, сквозит ирония, с другой — снисходительность. Теперь-то мы знаем, как оно бывает: мы думали, что уже выбрались на широкий и светлый путь, и что больше с нами ничего дурного не случится, но оказалось все несколько иначе. Так что теперь я понимаю, антиутопия — это, прежде всего, разговор о закольцованности времени.

АМ Я рад, что мы с тобой, не сговариваясь, сошлись в оценке подобного рода романов.

ДБ Кроме того, мне кажется, что это еще и разговор о развитии той или иной страны, отдельно взятого народа или исторического отрезка, который он проходит. И в случае с Оруэллом все это норовит принять какие-то чудовищные, отвратительные формы. Человечеству необходимо хорошо потрудиться, затратить немало сил для того, чтобы остаться на плаву, не сгинуть в пучине антиутопического пространства.

АМ То есть, оказывается, что художественное произведение, в частности, антиутопический роман, может принести реальную пользу?

ДБ Думаю, может — напоминая нам о превратностях судьбы той или иной страны и даже всей цивилизации. Такие романы служат нам предупреждением… Они, как колокольчик, звонят даже на пике успешности, ведь никто не знает, что будет завтра, в какой штопор мы уйдем и по какой причине.

АМ На очередной круг цивилизации?

ДБ Или — спирали… Многое ведь меняется — от оружия массового уничтожения до средств информации и гаджетов. Неизменным остается только характер человека, природа человеческая. Поэтому, чтобы взойти на следующую эволюционную ступень, нам необходимо помнить о том, что с нами было когда-то. Вот нас все время мучает бесполезность литературы, которая зачастую рассказывает какие-то легкие, непритязательные истории, стараясь тем самым развлечь читателя. И не замечаем, что неподалеку от нас прекрасный пример того, как литература может принести человечеству существенную пользу.

АМ Это когда авторское напоминание становится общественно значимым жестом?

ДБ Когда беллетристический текст переходит некую границу, со всею очевидностью становясь политическим актом. Во всех трех романах — Оруэлла, Хаксли и Замятина — этот политический акт просматривается со всей очевидностью.

АМ А вот скажи мне, коли мы рассматриваем три антиутопических романа вместе. Какой из трех текстов тебе все-таки ближе, какого автора ты считаешь выше по литературному мастерству?

ДБ Поскольку я — читатель пристрастный, обращающий внимание, в первую очередь, на то, как написан текст, как он исполнен писателем, то, конечно же, двум другим авторам я предпочитаю Замятина. Его роман «Мы» лучше лег на мое восприятие.

АМ С чем это связано?

ДБ Тут все просто. Любой перевод, каким бы хорошим он ни оказался в итоге, это всего лишь адаптация авторского текста. Таких адаптаций может быть сколь угодно много, а вот оригинал всего один. И этим все сказано.

АМ Другой напрашивающийся вопрос: где граница между антиутопией и научной фантастикой, и есть ли она вообще?

ДБ Я думаю, что если мы не будем проводить четких границ между этими жанрами, то тогда «Войну миров» Герберта Уэллса тоже можно назвать романом-антиутопией, да еще какой! От которой без преувеличения перехватывает дыхание.

АМ Когда я готовил материал об Оруэлле, мне почему-то очень хотелось связать «1984» с еще одним произведением — «Татарской пустыней» Дино Буццати, хотя оно тоже не проходит по ведомству антиутопического романа.

ДБ «Татарскую пустыню» я тоже очень люблю. И слышал, что Джон Кутзее, к примеру, вдохновлялся именно этой вещью, когда писал свою книгу «В ожидании варваров». Вот ты вспомнил сейчас о Буццати, а я хочу напомнить еще и о книгах братьев Стругацких. Мне кажется, все эти произведения, включая вышеперечисленные антиутопии, смело можно назвать фантастическими. Тут все зависит от устанавливаемых нами границ.

АМ Значит, действительно, не стоит так далеко разводить в стороны схожие литературные жанры?

ДБ Когда речь идет о жанрах и их границах, мы должны знать стартовую точку того или иного произведения, когда автор решает для себя, что пришедшая к нему идея стоит затраченных усилий. Ведь сначала возникает идея, и только потом романист ищет нарративные ходы, чтобы с максимальной точностью воплотить ее в реальность текста.

АМ Если мы говорим о «1984», такой стартовой точкой могло стать революционное прошлое Оруэлла, который вообще-то сражался за испанский народ и чуть было не погиб в Испании, а потом еще и написал замечательную книгу воспоминаний об этой войне, о боях в Барселоне.

ДБ Естественно, антиутопический текст Оруэлла является продолжением его гражданско-политической позиции. Меня сильно потряс его дневник, где он описывал бои на площади Каталонии, на Рамбле — в местах, которые многие из нас видели своими глазами, по которым ходили. Но больше всего меня поразило, что он увидел море только через неделю после того, как приехал в Барселону.

АМ Когда замечательный американист, переводчик с английского Алексей Зверев знакомил советского читателя с романом «1984», он утверждал (вынужденно, конечно, ведь роман долгое время был запрещен в СССР), что у событий, в нем отраженных, вообще-то мало общего с советской действительностью. К слову сказать, Зверев и о романе Генри Миллера «Тропик Рака» говорил, что это, в первую очередь, антибуржуазная книга. Времена меняются, и пока что нам нет нужды так уж сильно сглаживать углы. Советская действительность все же явлена, отражена Оруэллом в его антиутопии?

ДБ У этого вопроса есть два аспекта. Во-первых, это репутация Оруэлла в Советском Союзе, где писателя еще в 1947 году считали троцкистом, исходя из чего любая новая публикация его произведений была обречена. Я хорошо помню, застал еще, как гулял Оруэлл в самиздате вместе с Кьеркегором и Ошо. А во-вторых, все зависит от восприятия. Оруэлл описывает матрицу, которая действительно приложима к разным тоталитарным моделям, потому что она универсальна. И как писатель он достигает выдающихся обобщений и точных предсказаний. Другое дело, что наши сотечественники не могут прочесть этот роман иначе, потому что наша оптика и рефлексия настроены на соответствующее восприятие, связанной с историей нашей страны. Литературный текст и в особенности беллетристика, поскольку мы сейчас говорим о ней, ведь очень зависит от контекста, от знаков и образов, с помощью которых мы вычитываем из текста то, что в нем сокрыто.

АМ Хотел бы задать тебе еще один, писательский вопрос. Мы с тобой знаем, сколько выверенной, точной информации необходимо собрать писателю, чтобы создать подобный роман. Откуда Оруэлл черпал информацию о стране, которая в его время для всего мира была закрыта? В каком аналитическом отделе, в каких ведомствах ждали его нужные сведения о происходящем в СССР?

ДБ Интересный вопрос, точный ответ на который ты вряд ли получишь от кого-либо. Я думаю, что он сочетал информированность с полетом писательской мысли. Для примера, откуда Владимир Сорокин в «Дне опричника» или в «Сахарном Кремле» мог знать эпоху, о которой писал? Оруэлл был в Испании, там он мог встречаться с разного рода советскими людьми — от Кольцова до белоэмигрантов первой волны, для которых бунинские «Окаянные дни» или «Петербургские дневники» Гиппиус были не просто летописным свидетельством. Оруэлл не мог не знать, что тот же Кольцов, вернувшись на родину, впал в немилость и сгинул. Ему не составляло никакого труда сопоставить эти факты.

АМ Кроме того, как мы знаем, Оруэлл работал на радио BBC, а значит, существовал в мощном информационном потоке, поле.

ДБ И имел возможность сравнить свои каталонские наблюдения с той официальной пропагандой, которая шла из Советского Союза бесперебойно, в том числе, и на английском языке. Он также не мог не знать, что Договор Молотова-Риббентропа — это начало передела мира, а значит, начало той самой беспрерывной войны, о которой столько говорится в романе Оруэлла. И не мог не сочувствовать тем странам, которые оказались в связи с этим пактом заложниками Германии и СССР.

АМ Оруэлл блестяще работает с фундаментальными образами сталинского режима, ни один из них не брошен, не оставлен, все работает в романе, как часы.

ДБ Он уже тогда понимал, как работают механизмы подавления личности и смог сформулировать их сначала для себя, потом для других. Я бы хотел еще сказать, что роман этот у Оруэлла очень хорошо проработан. Он и писал его долго, обдумывал все детали, перепечатывал сам на машинке — в заключительной стадии, по-моему, два раза.

АМ «1984» — это еще и роман о любви?

ДБ Большой писатель знает, что свои идеи он может провести только через своих персонажей, а они живут в романе своей жизнью, и, естественно, влюбляются, встречаются, расходятся, а иногда и предают друг друга. Если всего этого не будет, получится что-то схоластическое, отвлеченное, неживое.

АМ То есть ты считаешь, что лирическая линия в романе — это скорее писательская стратегия?

ДБ Конечно. Оруэлл, как человек в высшей степени изощренный, не мог не знать, что большой книги не бывает без истории большой любви. Кстати, вспомним все знаменитые лозунги из романа: «ВОЙНА — ЭТО МИР», «СВОБОДА — ЭТО РАБСТВО», «НЕЗНАНИЕ — СИЛА». Они тоже возникают из жизни. Мы не замечаем многих очевидных вещей как раз в силу того, что они очевидны. Достижение Оруэлла в том и состоит, что он сделал их не только зримыми, но и метафорически насыщенными. Ведь одно дело написать документальный роман о тоталитарных процессах и совершенно другое — вывести эти процессы на уровень символического обобщения, аллегории.

АМ Подумал сейчас о «Процессе» Кафки, вот где и обобщения, и аллегории… Благодарю тебя за беседу!

ДБ Спасибо, всегда к услугам читателей Лабиринта.