Как говорил заратустра кто написал - Правописание и грамматика

«Так говорил Заратустра.

Книга для всех и ни для кого»

Friedrich Nietzsche «Also Sprach Zarathustra»

Часть первая

Предисловие Заратустры

1

Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся этим. Но наконец изменилось сердце его – и в одно утро поднялся он с зарею, стал перед солнцем и так говорил к нему:

«Великое светило! К чему свелось бы твое счастье, если б не было у тебя тех, кому ты светишь!

В течение десяти лет подымалось ты к моей пещере: ты пресытилось бы своим светом и этой дорогою, если б не было меня, моего орла и моей змеи.

Но мы каждое утро поджидали тебя, принимали от тебя преизбыток твой и благословляли тебя.

Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне.

Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные – богатству своему.

Для этого я должен спуститься вниз: как делаешь ты каждый вечер, окунаясь в море и неся свет свой на другую сторону мира, ты, богатейшее светило!

Я должен, подобно тебе, закатиться, как называют это люди, к которым хочу я спуститься.

Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье!

Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады!

Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком».

– Так начался закат Заратустры.

2

Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:

«Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он; но он изменился.

Тогда нес ты свой прах на гору; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары поджигателю?

Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует?

Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих?

Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать свое тело?»

Заратустра отвечал: «Я люблю людей».

«Разве не потому, – сказал святой, – ушел и я в лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей?

Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня».

Заратустра отвечал: «Что говорил я о любви! Я несу людям дар».

«Не давай им ничего, – сказал святой. – Лучше сними с них что-нибудь и неси вместе с ними – это будет для них всего лучше, если только это лучше и для тебя!

И если ты хочешь им дать, дай им не больше милостыни и еще заставь их просить ее у тебя!»

«Нет, – отвечал Заратустра, – я не даю милостыни. Для этого я недостаточно беден».

Святой стал смеяться над Заратустрой и так говорил: «Тогда постарайся, чтобы они приняли твои сокровища! Они недоверчивы к отшельникам и не верят, что мы приходим, чтобы дарить.

Наши шаги по улицам звучат для них слишком одиноко. И если они ночью, в своих кроватях, услышат человека, идущего задолго до восхода солнца, они спрашивают себя: куда крадется этот вор?

Не ходи же к людям и оставайся в лесу! Иди лучше к зверям! Почему не хочешь ты быть, как я, – медведем среди медведей, птицею среди птиц?»

«А что делает святой в лесу?» – спросил Заратустра.

Святой отвечал: «Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я Бога.

Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?»

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: «Что мог бы я дать вам! Позвольте мне скорее уйти, чтобы чего-нибудь я не взял у вас!» – Так разошлись они в разные стороны, старец и человек, и каждый смеялся, как смеются дети.

Но когда Заратустра остался один, говорил он так в сердце своем: «Возможно ли это! Этот святой старец в своем лесу еще не слыхал о том, что Бог мертв».

3

Придя в ближайший город, лежавший за лесом, Заратустра нашел там множество народа, собравшегося на базарной площади: ибо ему обещано было зрелище – плясун на канате. И Заратустра говорил так к народу:

Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?

Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?

Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека: посмешищем или мучительным позором.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя, Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из обезьян.

Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке!

Сверхчеловек – смысл земли. Пусть же ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!

Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители, все равно, знают ли они это или нет.

Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля: пусть же исчезнут они!

Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю – самое ужасное преступление, так же как чтить сущность непостижимого выше, чем смысл земли!

Некогда смотрела душа на тело с презрением: и тогда не было ничего выше, чем это презрение, – она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным. Так думала она бежать от тела и от земли.

О, эта душа сама была еще тощей, отвратительной и голодной; и жестокость была вожделением этой души!

Но и теперь еще, братья мои, скажите мне: что говорит ваше тело о вашей душе? Разве ваша душа не есть бедность и грязь и жалкое довольство собою?

Поистине, человек – это грязный поток. Надо быть морем, чтобы принять в себя грязный поток и не сделаться нечистым.

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – это море, где может потонуть ваше великое презрение.

В чем то самое высокое, что можете вы пережить? Это – час великого презрения. Час, когда ваше счастье становится для вас отвратительным, так же как ваш разум и ваша добродетель.

Час, когда вы говорите: «В чем мое счастье! Оно – бедность и грязь и жалкое довольство собою. Мое счастье должно бы было оправдывать само существование!»

Час, когда вы говорите: «В чем мой разум! Добивается ли он знания, как лев своей пищи? Он – бедность и грязь и жалкое довольство собою!»

Час, когда вы говорите: «В чем моя добродетель! Она еще не заставила меня безумствовать. Как устал я от добра моего и от зла моего! Все это бедность и грязь и жалкое довольство собою!»

Час, когда вы говорите: «В чем моя справедливость! Я не вижу, чтобы был я пламенем и углем. А справедливый – это пламень и уголь!»

Час, когда вы говорите: «В чем моя жалость! Разве жалость – не крест, к которому пригвождается каждый, кто любит людей? Но моя жалость не есть распятие».

Говорили ли вы уже так? Восклицали ли вы уже так? Ах, если бы я уже слышал вас так восклицающими!

Не ваш грех – ваше самодовольство вопиет к небу; ничтожество ваших грехов вопиет к небу!

Но где же та молния, что лизнет вас своим языком? Где то безумие, что надо бы привить вам?

Смотрите, я учу вас о сверхчеловеке: он – эта молния, он – это безумие! —

Пока Заратустра так говорил, кто-то крикнул из толпы: «Мы слышали уже довольно о канатном плясуне; пусть нам покажут его!» И весь народ начал смеяться над Заратустрой. А канатный плясун, подумав, что эти слова относятся к нему, принялся за свое дело.

4

Заратустра же глядел на народ и удивлялся. Потом он так говорил:

Человек – это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, – канат над пропастью.

Опасно прохождение, опасно быть в пути, опасен взор, обращенный назад, опасны страх и остановка.

В человеке важно то, что он мост, а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель.

Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.

Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу.

Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою – а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.

Я люблю того, кто живет для познания и кто хочет познавать для того, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек. Ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели.

Я люблю того, кто любит свою добродетель: ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски.

Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.

Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть: ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более.

Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо она в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть.

Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее: ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя.

Я люблю того, кто стыдится, когда игральная кость выпадает ему на счастье, и кто тогда спрашивает: неужели я игрок-обманщик? – ибо он хочет гибели.

Я люблю того, кто бросает золотые слова впереди своих дел и исполняет всегда еще больше, чем обещает: ибо он хочет своей гибели.

Я люблю того, кто оправдывает людей будущего и искупляет людей прошлого: ибо он хочет гибели от людей настоящего.

Я люблю того, кто карает своего Бога, так как он любит своего Бога: ибо он должен погибнуть от гнева своего Бога.

Я люблю того, чья душа глубока даже в ранах и кто может погибнуть при малейшем испытании: так охотно идет он по мосту.

Я люблю того, чья душа переполнена, так что он забывает самого себя, и все вещи содержатся в нем: так становятся все вещи его гибелью.

Я люблю того, кто свободен духом и свободен сердцем: так голова его есть только утроба сердца его, а сердце его влечет его к гибели.

Я люблю всех тех, кто являются тяжелыми каплями, падающими одна за другой из темной тучи, нависшей над человеком: молния приближается, возвещают они и гибнут, как провозвестники.

Смотрите, я провозвестник молнии и тяжелая капля из тучи; но эта молния называется сверхчеловек.

5

Произнесши эти слова, Заратустра снова посмотрел на народ и умолк. «Вот стоят они, говорил он в сердце своем, – вот смеются они: они не понимают меня, мои речи не для этих ушей.

Неужели нужно сперва разодрать им уши, чтобы научились они слушать глазами? Неужели надо греметь, как литавры и как проповедники покаяния? Или верят они только заикающемуся?

У них есть нечто, чем гордятся они. Но как называют они то, что делает их гордыми? Они называют это культурою, она отличает их от козопасов.

Поэтому не любят они слышать о себе слово «презрение». Буду же говорить я к их гордости.

Буду же говорить я им о самом презренном существе, а это и есть последний человек».

И так говорил Заратустра к народу:

Настало время, чтобы человек поставил себе цель свою. Настало время, чтобы человек посадил росток высшей надежды своей.

Его почва еще достаточно богата для этого. Но эта почва будет когда-нибудь бедной и бесплодной, и ни одно высокое дерево не будет больше расти на ней.

Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!

Я говорю вам: нужно носить в себе еще хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос.

Горе! Приближается время, когда человек не родит больше звезды. Горе! Приближается время самого презренного человека, который уже не может презирать самого себя.

Смотрите! Я показываю вам последнего человека.

«Что такое любовь? Что такое творение? Устремление? Что такое звезда?» – так вопрошает последний человек и моргает.

Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий все маленьким. Его род неистребим, как земляная блоха; последний человек живет дольше всех.

«Счастье найдено нами», – говорят последние люди, и моргают.

Они покинули страны, где было холодно жить: ибо им необходимо тепло. Также любят они соседа и жмутся к нему: ибо им необходимо тепло.

Захворать или быть недоверчивым считается у них грехом: ибо ходят они осмотрительно. Одни безумцы еще спотыкаются о камни или о людей!

От времени до времени немного яду: это вызывает приятные сны. А в конце побольше яду, чтобы приятно умереть.

Они еще трудятся, ибо труд – развлечение. Но они заботятся, чтобы развлечение не утомляло их.

Не будет более ни бедных, ни богатых: то и другое слишком хлопотно. И кто захотел бы еще управлять? И кто повиноваться? То и другое слишком хлопотно.

Нет пастуха, одно лишь стадо! Каждый желает равенства, все равны: кто чувствует иначе, тот добровольно идет в сумасшедший дом.

«Прежде весь мир был сумасшедший», – говорят самые умные из них, и моргают.

Все умны и знают все, что было; так что можно смеяться без конца. Они еще ссорятся, но скоро мирятся – иначе это расстраивало бы желудок.

У них есть свое удовольствьице для дня и свое удовольствьице для ночи; но здоровье – выше всего.

«Счастье найдено нами», – говорят последние люди, и моргают.

Здесь окончилась первая речь Заратустры, называемая также «Предисловием», ибо на этом месте его прервали крик и радость толпы. «Дай нам этого последнего человека, о Заратустра, – так восклицали они, – сделай нас похожими на этих последних людей! И мы подарим тебе сверхчеловека!» И все радовались и щелкали языком. Но Заратустра стал печален и сказал в сердце своем:

«Они не понимают меня: мои речи не для этих ушей.

Очевидно, я слишком долго жил на горе, слишком часто слушал ручьи и деревья: теперь я говорю им, как козопасам.

Непреклонна душа моя и светла, как горы в час дополуденный. Но они думают, что холоден я и что говорю я со смехом ужасные шутки.

И вот они смотрят на меня и смеются, и, смеясь, они еще ненавидят меня. Лед в смехе их».

6

Но тут случилось нечто, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным. Ибо тем временем канатный плясун начал свое дело: он вышел из маленькой двери и пошел по канату, протянутому между двумя башнями и висевшему над базарной площадью и народом. Когда он находился посреди своего пути, маленькая дверь вторично отворилась, и детина, пестро одетый, как скоморох, выскочил из нее и быстрыми шагами пошел во след первому. «Вперед, хромоногий, – кричал он своим страшным голосом, – вперед, ленивая скотина, контрабандист, набеленная рожа! Смотри, чтобы я не пощекотал тебя своею пяткою! Что делаешь ты здесь между башнями? Ты вышел из башни; туда бы и следовало запереть тебя, ты загораживаешь дорогу тому, кто лучше тебя!» – И с каждым словом он все приближался к нему – и, когда был уже на расстоянии одного только шага от него, случилось нечто ужасное, что сделало уста всех немыми и взор неподвижным: он испустил дьявольский крик и прыгнул через того, кто загородил ему дорогу. Но этот, увидев, что его соперник побеждает его, потерял голову и канат; он бросил свой шест и сам еще быстрее, чем шест, полетел вниз, как какой-то вихрь из рук и ног. Базарная площадь и народ походили на море, когда проносится буря: все в смятении бежало в разные стороны, большею частью там, где должно было упасть тело.

Но Заратустра оставался на месте, и прямо возле него упало тело, изодранное и разбитое, но еще не мертвое. Немного спустя к раненому вернулось сознание, и он увидел Заратустру, стоявшего возле него на коленях. «Что ты тут делаешь? – сказал он наконец. – Я давно знал, что черт подставит мне ногу. Теперь он тащит меня в преисподнюю; не хочешь ли ты помешать ему?»

«Клянусь честью, друг, – отвечал Заратустра, – не существует ничего, о чем ты говоришь: нет ни черта, ни преисподней. Твоя душа умрет еще скорее, чем твое тело: не бойся же ничего!»

Человек посмотрел на него с недоверием. «Если ты говоришь правду, – сказал он, – то, теряя жизнь, я ничего не теряю. Я немного больше животного, которого ударами и впроголодь научили плясать».

«Не совсем так, – сказал Заратустра, – ты из опасности сделал себе ремесло, а за это нельзя презирать. Теперь ты гибнешь от своего ремесла; за это я хочу похоронить тебя своими руками».

На эти слова Заратустры умирающий ничего не ответил; он только пошевелил рукою, как бы ища, в благодарность, руки Заратустры. —

7

Тем временем наступил вечер, и базарная площадь скрылась во мраке; тогда рассеялся и народ, ибо устают даже любопытство и страх. Но Заратустра продолжал сидеть на земле возле мертвого и был погружен в свои мысли: так забыл он о времени. Наконец наступила ночь, и холодный ветер подул на одинокого. Тогда поднялся Заратустра и сказал в сердце своем:

«Поистине, прекрасный улов был сегодня у Заратустры. Он не поймал человека, зато труп поймал он.

Жутко человеческое существование и к тому же всегда лишено смысла: скоморох может стать уделом его.

Я хочу учить людей смыслу их бытия: этот смысл есть сверхчеловек, молния из темной тучи, называемой человеком.

Но я еще далек от них, и моя мысль не говорит их мыслям. Для людей я еще середина между безумцем и трупом.

Темна ночь, темны пути Заратустры. Идем, холодный, недвижный товарищ! Я несу тебя туда, где я похороню тебя своими руками».

8

Сказав это в сердце своем, Заратустра взял труп себе на спину и пустился в путь. Но не успел он пройти и ста шагов, как человек подкрался к нему и стал шептать ему на ухо – и гляди-ка, тот, кто говорил, был скоморох с башни. «Уходи из этого города, о Заратустра, – говорил он, – слишком многие ненавидят тебя здесь. Ненавидят тебя добрые и праведные, и они зовут тебя своим врагом и ненавистником; ненавидят тебя правоверные, и они зовут тебя опасным для толпы. Счастье твое, что смеялись над тобою: и поистине, ты говорил, как скоморох. Счастье твое, что ты пристал к мертвой собаке; унизившись так, ты спас себя на сегодня. Но уходи прочь из этого города – или завтра я перепрыгну через тебя, живой через мертвого». И сказав это, человек исчез; а Заратустра продолжал свой путь по темным улицам.

У ворот города повстречались ему могильщики; они факелом посветили ему в лицо, узнали Заратустру и много издевались над ним: «Заратустра уносит с собой мертвую собаку: браво, Заратустра обратился в могильщика! Ибо наши руки слишком чисты для этой поживы. Не хочет ли Заратустра украсть у черта его кусок? Ну, так и быть! Желаем хорошо поужинать! Если только черт не более ловкий вор, чем Заратустра! – Он украдет их обоих, он сожрет их обоих!» И они смеялись и шушукались между собой.

Заратустра не сказал на это ни слова и шел своей дорогой. Он шел два часа по лесам и болотам и очень часто слышал голодный вой волков; наконец и на него напал голод. Он остановился перед уединенным домом, в котором горел свет.

«Голод нападает на меня, как разбойник, – сказал Заратустра. – В лесах и болотах нападает на меня голод мой и в глубокую ночь.

Удивительные капризы у моего голода. Часто наступает он у меня только после обеда, и сегодня целый день я не чувствовал его; где же замешкался он?»

И с этими словами Заратустра постучался в дверь дома. Появился старик; он нес фонарь и спросил: «Кто идет ко мне и нарушает мой скверный сон?»

«Живой и мертвый, – отвечал Заратустра. – Дайте мне поесть и попить; днем я забыл об этом. Тот, кто кормит голодного, насыщает свою собственную душу: так говорит мудрость».

Старик ушел, но тотчас вернулся и предложил Заратустре хлеб и вино. «Здесь плохой край для голодающих, сказал он, – поэтому я и живу здесь. Зверь и человек приходят ко мне, отшельнику. Но позови же своего товарища поесть и попить, он устал еще больше, чем ты». Заратустра отвечал: «Мертв мой товарищ, было бы трудно уговорить его поесть». «Это меня не касается, – ворча произнес старик, – кто стучится в мою дверь, должен принимать то, что я ему предлагаю. Ешьте и будьте здоровы!» —

После этого Заратустра шел еще два часа, доверяясь дороге и свету звезд: ибо он был привычный ночной ходок и любил всему спящему смотреть в лицо. Но когда стало светать, Заратустра очутился в глубоком лесу, и дальше уже не было видно дороги. Тогда он положил мертвого в дупло дерева на высоте своей головы – ибо он хотел защитить его от волков – и сам лег на землю, на мох. И тотчас уснул он, усталый телом, но с непреклонной душою.

9

Долго спал Заратустра, и не только утренняя заря, но и час дополуденный прошли по лицу его. Но наконец он открыл глаза: с удивлением посмотрел Заратустра на лес и тишину, с удивлением заглянул он внутрь самого себя. Потом он быстро поднялся, как мореплаватель, завидевший внезапно землю, и возликовал: ибо он увидел новую истину. И так говорил он тогда в сердце своем:

«Свет низошел на меня: мне нужны спутники, и притом живые, – не мертвые спутники и не трупы, которых ношу я с собою, куда я хочу.

Мне нужны живые спутники, которые следуют за мною, потому что хотят следовать сами за собой – и туда, куда я хочу.

Свет низошел на меня: не к народу должен говорить Заратустра, а к спутникам! Заратустра не должен быть пастухом и собакою стада!

Сманить многих из стада – для этого пришел я. Негодовать будет на меня народ и стадо: разбойником хочет называться Заратустра у пастухов.

У пастухов, говорю я, но они называют себя добрыми и праведными. У пастухов, говорю я, но они называют себя правоверными.

Посмотри на добрых и праведных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника – но это и есть созидающий.

Посмотри на правоверных! Кого ненавидят они больше всего? Того, кто разбивает их скрижали ценностей, разрушителя, преступника – но это и есть созидающий.

Спутников ищет созидающий, а не трупов, а также не стад и не верующих. Созидающих так же, как он, ищет созидающий, тех, кто пишут новые ценности на новых скрижалях.

Спутников ищет созидающий и тех, кто собирал бы жатву вместе с ним: ибо все созрело у него для жатвы. Но ему недостает сотни серпов; поэтому он вырывает колосья и негодует.

Спутников ищет созидающий и тех, кто умеет точить свои серпы. Разрушителями будут называться они и ненавистниками добрых и злых. Но они соберут жатву и будут праздновать.

Созидающих вместе с ним ищет Заратустра, собирающих жатву и празднующих вместе с ним ищет Заратустра: что стал бы он созидать со стадами, пастухами и трупами!

И ты, мой первый спутник, оставайся с благом! Хорошо схоронил я тебя в дупле дерева, хорошо спрятал я тебя от волков.

Но я расстаюсь с тобою, ибо время прошло. От зари до зари осенила меня новая истина.

Ни пастухом, ни могильщиком не должен я быть. Никогда больше не буду я говорить к народу: последний раз говорил я к мертвому.

К созидающим, к пожинающим, к торжествующим хочу я присоединиться: радугу хочу я показать им и все ступени сверхчеловека.

Одиноким буду я петь свою песню и тем, кто одиночествует вдвоем; и у кого есть еще уши, чтобы слышать неслыханное, тому хочу я обременить его сердце счастьем своим.

Я стремлюсь к своей цели, я иду своей дорогой; через медлительных и нерадивых перепрыгну я. Пусть будет моя поступь их гибелью!»

10

Так говорил Заратустра в сердце своем, а солнце стало уже на полдень; тогда он вопросительно взглянул на небо: ибо услышал над собою резкий крик птицы. И он увидел орла: описывая широкие круги, несся тот в воздух, а с ним – змея, но не в виде добычи, а как подруга: ибо она обвила своими кольцами шею его.

«Это мои звери!» – сказал Заратустра и возрадовался в сердце своем.

«Самое гордое животное, какое есть под солнцем, и животное самое умное, какое есть под солнцем, – они отправились разведать.

Они хотят знать, жив ли еще Заратустра. И поистине, жив ли я еще?

Опаснее оказалось быть среди людей, чем среди зверей, опасными путями ходит Заратустра. Пусть же ведут меня мои звери!»

Сказав это, Заратустра вспомнил слова святого в лесу, вздохнул и говорил так в сердце своем:

«Если б я мог стать мудрее! Если б я мог стать мудрым вполне, как змея моя!

Но невозможного хочу я; попрошу же я свою гордость идти всегда вместе с моим умом!

И если когда-нибудь мой ум покинет меня – ах, он любит улетать! – пусть тогда моя гордость улетит вместе с моим безумием!» —

– Так начался закат Заратустры.

Источник

Thus Spoke Zarathustra: A Book for All and None

Title page of the first three-book edition
Author	Friedrich Nietzsche
Original title	Also sprach Zarathustra: Ein Buch für Alle und Keinen
Country	Germany
Language	German
Publisher	Ernst Schmeitzner
Publication date	1883–1892
Media type	Print (Hardcover and Paperback)
Preceded by	The Gay Science
Followed by	Beyond Good and Evil
Text	Thus Spoke Zarathustra: A Book for All and None at Wikisource

Thus Spoke Zarathustra: A Book for All and None (German: Also sprach Zarathustra: Ein Buch für Alle und Keinen), also translated as Thus Spake Zarathustra, is a work of philosophical fiction written by German philosopher Friedrich Nietzsche; it was published in four volumes between 1883 and 1885. The protagonist is nominally the historical Zoroaster.

Much of the book consists of discourses by Zarathustra on a wide variety of subjects, most of which end with the refrain, «Thus spoke Zarathustra.». The character of Zarathustra first appeared in Nietzsche’s earlier book The Gay Science (at §342, which closely resembles §1 of «Zarathustra’s Prologue» in Thus Spoke Zarathustra).

The style of Zarathustra has facilitated varied and often incompatible ideas about what Zarathustra says. Zarathustra’s «[e]xplanations and claims are almost always analogical and figurative.»^[1] Though there is no consensus with what Zarathustra means when he speaks, there is some consensus about that which he speaks. Thus Spoke Zarathustra deals with ideas about the Übermensch, the death of God, the will to power, and eternal recurrence.

Origins[edit]

Nietzsche wrote in Ecce Homo that the central idea of Zarathustra occurred to him by a «pyramidal block of stone» on the shores of Lake Silvaplana.

Nietzsche’s first note on the «eternal recurrence», written «at the beginning of August 1881 in Sils-Maria, 6000 ft above sea level and much higher above all human regards! -» Nachlass, notebook M III 1, p. 53.

Nietzsche was born into, and largely remained within, the Bildungsbürgertum, a sort of highly cultivated middleclass.^[2] By the time he was a teenager, he had been writing music and poetry.^[3]^[4] His aunt Rosalie gave him a biography of Alexander von Humboldt for his 15th birthday, and reading this inspired a love of learning «for its own sake».^[5] The schools he attended, the books he read, and his general milieu fostered and inculcated his interests in Bildung, or self-development, a concept at least tangential to many in Zarathustra, and he worked extremely hard. He became an outstanding philologist almost accidentally, and he renounced his ideas about being an artist. As a philologist he became particularly sensitive to the transmissions and modifications of ideas,^[6] which also bears relevance into Zarathustra. Nietzsche’s growing distaste toward philology, however, was yoked with his growing taste toward philosophy. As a student, this yoke was his work with Diogenes Laertius. Even with that work he strongly opposed received opinion. With subsequent and properly philosophical work he continued to oppose received opinion.^[7] His books leading up to Zarathustra have been described as nihilistic destruction.^[7] Such nihilistic destruction combined with his increasing isolation and the rejection of his marriage proposals (to Lou Andreas-Salomé) devastated him.^[7] While he was working on Zarathustra he was walking very much.^[7] The imagery of his walks mingled with his physical and emotional and intellectual pains and his prior decades of hard work. What «erupted» was Thus Spoke Zarathustra.^[7]

Nietzsche has said that the central idea of Zarathustra is the eternal recurrence. He has also said that this central idea first occurred to him in August 1881: he was near a «pyramidal block of stone» while walking through the woods along the shores of Lake Silvaplana in the Upper Engadine, and he made a small note that read «6,000 feet beyond man and time.»^{[clarification needed]}^[8]

A few weeks after meeting this idea, he paraphrased in a notebook something written by Friedrich von Hellwald about Zarathustra.^[9] This paraphrase was developed into the beginning of Thus Spoke Zarathustra.^[9]

A year and a half after making that paraphrase, Nietzsche was living in Rapallo.^[9] Nietzsche claimed that the entire first part was conceived, and that Zarathustra himself «came over him», while walking. He was regularly walking «the magnificent road to Zoagli» and «the whole Bay of Santa Margherita».^[10] He said in a letter that the entire first part «was conceived in the course of strenuous hiking: absolute certainty, as if every sentence were being called out to me».^[10]

Nietzsche returned to «the sacred place» in the summer of 1883 and he «found» the second part».^[9]

Nietzsche was in Nice the following winter and he «found» the third part.^[9]

According to Nietzsche in Ecce Homo it was «scarcely one year for the entire work», and ten days each part.^[9] More broadly, however, he said in a letter: «The whole of Zarathustra is an explosion of forces that have been accumulating for decades».^[10]

In January 1884 Nietzsche had finished the third part and thought the book finished.^[9] But by November he expected a fourth part to be finished by January.^[9] He also mentioned a fifth and sixth part leading to Zarathustra’s death, «or else he will give me no peace».^[10] But after the fourth part was finished he called it «a fourth (and last) part of Zarathustra, a kind of sublime finale, which is not at all meant for the public».^[10]

The first three parts were initially published individually and were first published together in a single volume in 1887.^{[citation needed]} The fourth part was written in 1885 and kept private.^[9] While Nietzsche retained mental capacity and was involved in the publication of his works, forty-five copies of the fourth part were printed at his own expense and distributed to his closest friends, to whom he expressed «a vehement desire never to have the Fourth Part made public».^[9] In 1889, however, Nietzsche became significantly incapacitated. In March 1892 the four parts were published in a single volume.^[9]

Zarathustra[edit]

In the 1888 Ecce Homo, Nietzche explained what he meant by making the Persian figure of Zoroaster the protagonist of his book:^[11]^[12]

People have never asked me as they should have done, what the name of Zarathustra precisely meant in my mouth, in the mouth of the first immoralist; for that which distinguishes this Persian from all others in the past is the very fact that he was the exact reverse of an immoralist. Zarathustra was the first to see in the struggle between good and evil the essential wheel in the working of things. The translation of morality into the realm of metaphysics, as force, cause, end-in-itself, is his work. But the very question suggests its own answer. Zarathustra created this most portentous of all errors,—morality; therefore he must be the first to expose it. Not only because he has had longer and greater experience of the subject than any other thinker,—all history is indeed the experimental refutation of the theory of the so-called moral order of things,—but because of the more important fact that Zarathustra was the most truthful of thinkers. In his teaching alone is truthfulness upheld as the highest virtue—that is to say, as the reverse of the cowardice of the «idealist» who takes to his heels at the sight of reality. Zarathustra has more pluck in his body than all other thinkers put together. To tell the truth and to aim straight: that is the first Persian virtue. Have I made myself clear? … The overcoming of morality by itself, through truthfulness, the moralist’s overcoming of himself in his opposite—in me—that is what the name Zarathustra means in my mouth.

— Ecce Homo, «Why I Am a Fatality»

Thus, «[a]s Nietzsche admits himself, by choosing the name of Zarathustra as the prophet of his philosophy in a poetical idiom, he wanted to pay homage to the original Aryan prophet as a prominent founding figure of the spiritual-moral phase in human history, and reverse his teachings at the same time, according to his fundamental critical views on morality. The original Zoroastrian world-view interpreted being on the basis of the universality of the moral values and saw the whole world as an arena of the struggle between two fundamental moral elements, Good and Evil, depicted in two antagonistic divine figures [Ahura Mazda and Ahriman]. Nietzsche’s Zarathustra, in contrast, puts forward his ontological immoralism and tries to prove and reestablish the primordial innocence of beings by destroying philosophically all moralistic interpretations and evaluations of being».^[11]

Synopsis[edit]

First part[edit]

The book begins with a prologue which sets up many of the themes that will be explored throughout the work. Zarathustra is introduced as a hermit who has lived ten years on a mountain with his two companions, an eagle and a serpent. One morning – inspired by the sun, which is happy only when it shines upon others – Zarathustra decides to return to the world and share his wisdom. Upon descending the mountain, he encounters a saint living in a forest, who spends his days praising God. Zarathustra marvels that the saint has not yet heard that «God is dead».

Arriving at the nearest town, Zarathustra addresses a crowd which has gathered to watch a tightrope walker. He tells them that mankind’s goal must be to create something superior to itself – a new type of human, the Übermensch. All men, he says, must be prepared to will their own destruction in order to bring the Übermensch into being. The crowd greets this speech with scorn and mockery, and meanwhile the tightrope show begins. When the rope-dancer is halfway across, a clown comes up behind him, urging him to get out of the way. The clown then leaps over the rope-dancer, causing the latter to fall to his death. The crowd scatters; Zarathustra takes the corpse of the rope-dancer on his shoulders, carries it into the forest, and lays it in a hollow tree. He decides that from this point on, he will no longer attempt to speak to the masses, but only to a few chosen disciples.

There follows a series of discourses in which Zarathustra overturns many of the precepts of Christian morality. He gathers a group of disciples, but ultimately abandons them, saying that he will not return until they have disowned him.

Second part[edit]

Zarathustra retires to his mountain cave, and several years pass by. One night, he dreams that he looks into a mirror and sees the face of a devil instead of his own; he takes this as a sign that his doctrines are being distorted by his enemies, and joyfully descends the mountain to recover his lost disciples.

More discourses follow, which continue to develop the themes of the death of God and the rise of the Übermensch, and also introduce the concept of the will to power. There are hints, however, that Zarathustra is holding something back. A series of dreams and visions prompt him to reveal this secret teaching, but he cannot bring himself to do so. He withdraws from his disciples once more, in order to perfect himself.

Third part[edit]

While journeying home, Zarathustra is waylaid by the spirit of gravity, a dwarf-like creature which clings to his back and whispers taunts into his ear. Zarathustra at first becomes despondent, but then takes courage; he challenges the spirit to hear the «abysmal thought» which he has so far refrained from speaking. This is the doctrine of eternal recurrence. Time, says Zarathustra, is infinite, stretching both forward and backward into eternity. This means that everything that happens now must have happened before, and that every moment must continue to repeat itself eternally.

As he speaks, Zarathustra hears a dog howl in terror, and then he sees a new vision – a shepherd choking on a black serpent which has crept into his throat. At Zarathustra’s urging, the shepherd bites the serpent’s head off and spits it out. In that moment, the shepherd is transformed into a laughing, radiant being, something greater than human.

Zarathustra continues his journey, delivering more discourses inspired by his observations. Arriving at his mountain cave, he remains there for some time, reflecting on his mission. He is disgusted at humanity’s pettiness, and despairs at the thought of the eternal recurrence of such an insignificant race. Eventually, however, he discovers his own longing for eternity, and sings a song in celebration of eternal return.

Fourth part[edit]

Zarathustra begins to grow old as he remains secluded in his cave. One day, he is visited by a soothsayer, who says that he has come to tempt Zarathustra to his final sin – compassion (mitleiden, which can also be translated as «pity»). A loud cry of distress is heard, and the soothsayer tells Zarathustra that «the higher man» is calling to him. Zarathustra is alarmed, and rushes to the aid of the higher man.

Searching through his domain for the person who uttered the cry for help, Zarathustra encounters a series of characters representative of various aspects of humanity. He engages each of them in conversation, and ends by inviting each one to await his return in his cave. After a day’s search, however, he is unable to find the higher man. Returning home, he hears the cry of distress once more, now coming from inside his own cave. He realises that all the people he has spoken to that day are collectively the higher man. Welcoming them to his home, he nevertheless tells them that they are not the men he has been waiting for; they are only the precursors of the Übermensch.

Zarathustra hosts a supper for his guests, which is enlivened by songs and arguments, and ends in the facetious worship of a donkey. The higher men thank Zarathustra for relieving them of their distress and teaching them to be content with life.

The following morning, outside his cave, Zarathustra encounters a lion and a flock of doves, which he interprets as a sign that those whom he calls his children are near. As the higher men emerge from the cave, the lion roars at them, causing them to cry out and flee. Their cry reminds Zarathustra of the soothsayer’s prediction that he would be tempted into feeling compassion for the higher man. He declares that this is over, and that from this time forward he will think of nothing but his work.

Themes[edit]

This section needs expansion with: Each subsection implies that there is consensus. There is no consensus. You can help by adding to it. (April 2021)

Scholars have argued that «the worst possible way to understand Zarathustra is as a teacher of doctrines».^[13] Nonetheless Thus Spoke Zarathustra «has contributed most to the public perception of Nietzsche as philosopher – namely, as the teacher of the ‘doctrines’ of the will to power, the overman and the eternal return».^[14]

Will to power[edit]

Nietzsche’s thinking was significantly influenced by the thinking of Arthur Schopenhauer. Schopenhauer emphasised will, and particularly will to live. Nietzsche emphasised Wille zur Macht, or will to power.

Nietzsche was not a systematic philosopher and left much of what he wrote open to interpretation. Receptive fascists are said to have misinterpreted the will to power, having overlooked Nietzsche’s distinction between Kraft («force» or «strength») and Macht («power» or «might»).^[15]

Scholars have often had recourse to Nietzsche’s notebooks, where will to power is described in ways such as «willing-to-become-stronger [Stärker-werden-wollen], willing growth».^[16]

Übermensch[edit]

It is allegedly «well-known that as a term, Nietzsche’s Übermensch derives from Lucian of Samosata’s hyperanthropos».^[17] This hyperanthropos, or overhuman, appears in Lucian’s Menippean satire Κατάπλους ἢ Τύραννος, usually translated Downward Journey or The Tyrant. This hyperanthropos is «imagined to be superior to others of ‘lesser’ station in this-worldly life and the same tyrant after his (comically unwilling) transport into the underworld».^[17]
Nietzsche celebrated Goethe as an actualisation of the Übermensch.^[7]

Eternal recurrence[edit]

Nietzsche included some brief writings on eternal recurrence in his earlier book The Gay Science. Zarathustra also appeared in that book. In Thus Spoke Zarathustra, the eternal recurrence is, according to Nietzsche, the «fundamental idea of the work».^[18]

Interpretations of the eternal recurrence have mostly revolved around cosmological and attitudinal and normative principles.^[19]

As a cosmological principle, it has been supposed to mean that time is circular, that all things recur eternally.^[19] A weak attempt at proof has been noted in Nietzsche’s notebooks, and it is not clear to what extent, if at all, Nietzsche believed in the truth of it.^[19] Critics have mostly dealt with the cosmological principle as a puzzle of why Nietzsche might have touted the idea.

As an attitudinal principle it has often been dealt with as a thought experiment, to see how one would react, or as a sort of ultimate expression of life-affirmation, as if one should desire eternal recurrence.^[19]

As a normative principle, it has been thought of as a measure or standard, akin to a «moral rule».^[19]

Criticism of religion[edit]

Nietzsche studied extensively and was very familiar with Schopenhauer and Christianity and Buddhism, each of which he considered nihilistic and «enemies to a healthy culture».^[20] Thus Spoke Zarathustra can be understood as a «polemic» against these influences.^[20]

Though Nietzsche «probably learned Sanskrit while at Leipzig from 1865 to 1868»,^[20] and «was probably one of the best read and most solidly grounded in Buddhism for his time among Europeans»,^[20] Nietzsche was writing when Eastern thought was only beginning to be acknowledged in the West, and Eastern thought was easily misconstrued.^[20] Nietzsche’s interpretations of Buddhism were coloured by his study of Schopenhauer,^[20] and it is «clear that Nietzsche, as well as Schopenhauer, entertained inaccurate views of Buddhism».^[20] An egregious example has been the idea of śūnyatā as «nothingness» rather than «emptiness».^[20] «Perhaps the most serious misreading we find in Nietzsche’s account of Buddhism was his inability to recognize that the Buddhist doctrine of emptiness was an initiatory stage leading to a reawakening».^[20] Nietzsche dismissed Schopenhauer and Christianity and Buddhism as pessimistic and nihilistic, but, according to Benjamin A. Elman, «[w]hen understood on its own terms, Buddhism cannot be dismissed as pessimistic or nihilistic».^[20] Moreover, answers which Nietzsche assembled to the questions he was asking, not only generally but also in Zarathustra, put him «very close to some basic doctrines found in Buddhism».^[20] An example is when Zarathustra says that «the soul is only a word for something about the body».^[20]

Nihilism[edit]

It has been often repeated in some way that Nietzsche takes with one hand what he gives with the other. Accordingly, interpreting what he wrote has been notoriously slippery. One of the most vexed points in discussions of Nietzsche has been whether or not he was a nihilist.^[20] Though arguments have been made for either side, what is clear is that Nietzsche was at least interested in nihilism.

As far as nihilism touched other people, at least, metaphysical understandings of the world were progressively undermined until people could contend that «God is dead».^[7] Without God, humanity was greatly devalued.^[7] Without metaphysical or supernatural lenses, humans could be seen as animals with primitive drives which were or could be sublimated.^[7] According to Hollingdale, this led to Nietzsche’s ideas about the will to power.^[7] Likewise, «Sublimated will to power was now the Ariadne’s thread tracing the way out of the labyrinth of nihilism».^[7]

Style[edit]

This section needs expansion with: Nietzsche’s general style and epistemology at least. You can help by adding to it. (May 2021)

«On Reading and Writing.
Of all that is written, I love only that which one writes with one’s own blood.»^[21]
Thus Spoke Zarathustra, The Complete Works of Friedrich Nietzsche, Volume VI, 1899, C. G. Naumann, Leipzig.

The nature of the text is musical and operatic.^[9] While working on it Nietzsche wrote «of his aim ‘to become Wagner’s heir'».^[9] Nietzsche thought of it as akin to a symphony or opera.^[9] «No lesser a symphonist than Gustav Mahler corroborates: ‘His Zarathustra was born completely from the spirit of music, and is even «symphonically constructed»‘».^[9] Nietzsche

later draws special attention to «the tempo of Zarathustra’s speeches» and their «delicate slowness» – «from an infinite fullness of light and depth of happiness drop falls after drop, word after word» – as well as the necessity of «hearing properly the tone that issues from his mouth, this halcyon tone».^[9]

The length of paragraphs and the punctuation and the repetitions all enhance the musicality.^[9]

The title is Thus Spoke Zarathustra. Much of the book is what Zarathustra said. What Zarathustra says

is throughout so highly parabolic, metaphorical, and aphoristic. Rather than state various claims about virtues and the present age and religion and aspirations, Zarathustra speaks about stars, animals, trees, tarantulas, dreams, and so forth. Explanations and claims are almost always analogical and figurative.^[22]

Nietzsche would often appropriate masks and models to develop himself and his thoughts and ideas, and to find voices and names through which to communicate.^[23] While writing Zarathustra, Nietzsche was particularly influenced by «the language of Luther and the poetic form of the Bible».^[9] But Zarathustra also frequently alludes to or appropriates from Hölderlin’s Hyperion and Goethe’s Faust and Emerson’s Essays, among other things. It is generally agreed that the sorcerer is based on Wagner and the soothsayer is based on Schopenhauer.

The original text contains a great deal of word-play. For instance, words beginning with über (‘over, above’) and unter (‘down, below’) are often paired to emphasise the contrast, which is not always possible to bring out in translation, except by coinages. An example is untergang (lit. ‘down-going’), which is used in German to mean ‘setting’ (as in, of the sun), but also ‘sinking’, ‘demise’, ‘downfall’, or ‘doom’. Nietzsche pairs this word with its opposite übergang (‘over-going’), used to mean ‘transition’. Another example is übermensch (‘overman’ or ‘superman’).

Reception[edit]

This section needs expansion with: things more comprehensive and relevant. You can help by adding to it. (May 2021)

Nietzsche considered Thus Spoke Zarathustra his magnum opus, writing:

With [Thus Spoke Zarathustra] I have given mankind the greatest present that has ever been made to it so far. This book, with a voice bridging centuries, is not only the highest book there is, the book that is truly characterized by the air of the heights—the whole fact of man lies beneath it at a tremendous distance—it is also the deepest, born out of the innermost wealth of truth, an inexhaustible well to which no pail descends without coming up again filled with gold and goodness.

— Ecce Homo, «Preface» §4, translated by W. Kaufmann

In a letter of February 1884, he wrote:

With Zarathustra I believe I have brought the German language to its culmination. After Luther and Goethe there was still a third step to be made.^[9]

To this, Parkes has said: «Many scholars believe that Nietzsche managed to make that step».^[9] But critical opinion varies extremely. The book is «a masterpiece of literature as well as philosophy»^[9] and «in large part a failure».^[22]

The style of the book, along with its ambiguity and paradoxical nature, has helped its eventual enthusiastic reception by the reading public, but has frustrated academic attempts at analysis (as Nietzsche may have intended). Thus Spoke Zarathustra remained unpopular as a topic for scholars (especially those in the Anglo-American analytic tradition) until the latter half of the 20th century brought widespread interest in Nietzsche and his unconventional style.^[24]

The critic Harold Bloom criticized Thus Spoke Zarathustra in The Western Canon (1994), calling the book «a gorgeous disaster» and «unreadable.»^[25] Other commentators have suggested that Nietzsche’s style is intentionally ironic for much of the book.

Influence[edit]

Memorial[edit]

Nietzsche memorial stone with Zarathustra’s roundelay at Lake Sils.

Text from Thus Spoke Zarathustra (Zarathustra’s roundelay) constitutes the Nietzsche memorial stone that was erected at Lake Sils in 1900, the year Nietzsche died.

Musical[edit]

19th century[edit]

«Zarathustra’s Roundelay» was set as part of Gustav Mahler’s Third Symphony, originally under the title What Man Tells Me, or alternatively What the Night Tells Me (Of Man).
Richard Strauss composed the tone poem Also sprach Zarathustra, which he designated «freely based on Friedrich Nietzsche.»^[26]

20th century[edit]

Frederick Delius based his major choral-orchestral work A Mass of Life (1904–5) on texts from Thus Spoke Zarathustra. The work ends with a setting of «Zarathustra’s Roundelay» which Delius had composed earlier, in 1898, as a separate work.

Political[edit]

Elisabeth Förster-Nietzsche (Nietzsche’s sister) in 1910. Forster-Nietzsche controlled and influenced the reception of Nietzsche’s work.

In 1893, Elisabeth Förster-Nietzsche returned to Germany from administrating a failed colony in Paraguay and took charge of Nietzsche’s manuscripts. Nietzsche was by this point incapacitated. Förster-Nietzsche edited the manuscripts and fostered affiliations with the Nazis. The Nazis issued durable military editions of Zarathustra to soldiers.^[27]

Visual/film[edit]

Between 1995 and 1997 Lena Hades created a series of oil paintings, or «visual metaphors», based on and named after the book.

English translations[edit]

The first English translation of Zarathustra was published in 1896 by Alexander Tille.

Common (1909)[edit]

Thomas Common published a translation in 1909 which was based on Alexander Tille’s earlier attempt.^[28]

Kaufmann’s introduction to his own translation included a blistering critique of Common’s version; he notes that in one instance, Common has taken the German «most evil» and rendered it «baddest», a particularly unfortunate error not merely for his having coined the term «baddest», but also because Nietzsche dedicated a third of The Genealogy of Morals to the difference between «bad» and «evil.»^[28] This and other errors led Kaufmann to wonder whether Common «had little German and less English.»^[28]

The German text available to Common was considerably flawed.^[29]

From Zarathustra’s Prologue:

The Superman is the meaning of the earth. Let your will say: The Superman shall be the meaning of the earth!
I conjure you, my brethren, remain true to the earth, and believe not those who speak unto you of superearthly hopes! Poisoners are they, whether they know it or not.

Kaufmann (1954) and Hollingdale (1961)[edit]

The Common translation remained widely accepted until more critical translations, titled Thus Spoke Zarathustra, were published by Walter Kaufmann in 1954,^[30] and R.J. Hollingdale in 1961,^[31] which are considered to convey the German text more accurately than the Common version. The translations of Kaufmann and Hollingdale render the text in a far more familiar, less archaic, style of language, than that of Common. However, «deficiencies» have been noted.^[32]

The German text from which Hollingdale and Kaufmann worked was untrue to Nietzsche’s own work in some ways.^[29] Martin criticizes Kaufmann for changing punctuation, altering literal and philosophical meanings, and dampening some of Nietzsche’s more controversial metaphors.^[29] Kaufmann’s version, which has become the most widely available, features a translator’s note suggesting that Nietzsche’s text would have benefited from an editor; Martin suggests that Kaufmann «took it upon himself to become [Nietzsche’s] editor.»^[29]

Kaufmann, from Zarathustra’s Prologue:

The overman is the meaning of the earth. Let your will say: the overman shall be the meaning of the earth! I beseech you, my brothers, remain faithful to the earth, and do not believe those who speak to you of otherworldly hopes! Poison-mixers are they, whether they know it or not.

Hollingdale, from Zarathustra’s Prologue:

The Superman is the meaning of the earth. Let your will say: the Superman shall be the meaning of the earth!
I entreat you, my brothers, remain true to the earth, and do not believe those who speak to you of superterrestrial hopes! They are poisoners, whether they know it or not.

Wayne (2003)[edit]

Thomas Wayne, an English Professor at Edison State College in Fort Myers, Florida, published a translation in 2003. The introduction by Roger W. Phillips, Ph.D., says «Wayne’s close reading of the original text has exposed the deficiencies of earlier translations, preeminent among them that of the highly esteemed Walter Kaufmann», and gives several reasons.

Martin (2005)[edit]

This section needs expansion with: Something about this translation and not others. You can help by adding to it. (May 2021)

Parkes (2005) and Del Caro (2006)[edit]

This section needs expansion with: These two editions are favoured by Anglophone Nietzsche scholars. You can help by adding to it. (May 2021)

Graham Parkes describes his own 2005 translation as trying «above all to convey the musicality of the text.»^[33] In 2006, Cambridge University Press published a translation by Adrian Del Caro, edited by Robert Pippin.

Parkes, from Zarathustra’s Prologue:

The Overhuman is the sense of the earth. May your will say: Let the Overhuman be the sense of the earth!
I beseech you, my brothers, stay true to the earth and do not believe those who talk of over-earthly hopes! They are poison-mixers, whether they know it or not.

Del Caro, from Zarathustra’s Prologue:

The overman is the meaning of the earth. Let your will say: the overman shall be the meaning of the earth!
I beseech you, my brothers, remain faithful to the earth and do not believe those who speak to you of extraterrestrial hopes! They are mixers of poisons whether they know it or not.

Mastroniani (2022)[edit]

Mastroniani’s critical analysis of the various English translations/interpretations of Nietzsche’s works & words and their shortcomings. In his abstract «This paper will examine German and “Also sprach Zarathustra,” also referred to as “Thus Spoke Zarathustra” later on, and argue that “Beyond-Human” is the best translation of übermensch.»

References[edit]

Notes[edit]

Citations[edit]

^ Del Caro and Pippin, «Introduction» in Thus Spoke Zarathustra, Cambridge, 2006.
^ Blue, D. (2016), «Chapter 2: Half an orphan» in The Making of Friedrich Nietzsche, Cambridge University Press
^ Blue, D. (2016), «Chapter 3: The Discovery of Writing» in The Making of Friedrich Nietzsche, Cambridge University Press
^ Blue, D. (2016), «Chapter 4: The Discovery of Self» in The Making of Friedrich Nietzsche, Cambridge University Press
^ Blue, D. (2016), «Chapter 5: Soul-building: the theory» in The Making of Friedrich Nietzsche, Cambridge University Press
^ Blue, D. (2016), «Chapter 13: ‘Become what you are'» in The Making of Friedrich Nietzsche, Cambridge University Press
^ ^a ^b ^c ^d ^e ^f ^g ^h ⁱ ^j ^k Hollingdale, «Introduction» in Thus Spoke Zarathustra, Penguin
^ Gutmann, James. 1954. «The ‘Tremendous Moment’ of Nietzsche’s Vision.» The Journal of Philosophy 51(25):837–42. doi:10.2307/2020597. JSTOR 2020597.
^ ^a ^b ^c ^d ^e ^f ^g ^h ⁱ ^j ^k ^l ^m ⁿ ^o ^p ^q ^r ^s ^t ^u Parkes, «Introduction» in Thus Spoke Zarathustra, Oxford
^ ^a ^b ^c ^d ^e Nietzsche, cited in Parkes, «Introduction» in Thus Spoke Zarathustra, Oxford
^ ^a ^b «NIETZSCHE AND PERSIA». Encyclopaedia Iranica. Retrieved 2023-02-18.{{cite web}}: CS1 maint: url-status (link)
^ «The Project Gutenberg eBook of Ecce Homo, by Friedrich Nietzsche». www.gutenberg.org. Retrieved 2023-02-18.
^ Pippin, Robert B. (2019), «Figurative Philosophy in Beyond Good and Evil«, in The New Cambridge Companion to Nietzsche, pp. 195-221
^ Johnson, Dirk R. (2019), «Zarathustra: Nietzsche’s Rendezvous with Eternity», in The New Cambridge Companion to Nietzsche, pp. 173-194
^ Golomb, Jacob (2002). Nietzsche, Godfather of Fascism? On the Uses and Abuses of a Philosophy.
^ Dunkle, I.D. (2020). On the Normativity of Nietzsche’s Will to Power. The Journal of Nietzsche Studies 51(2), 188-211. https://www.muse.jhu.edu/article/773967.
^ ^a ^b Babich, Babette, «Nietzsche’s Zarathustra and Parodic Style: On Lucian’s Hyperanthropos and Nietzsche’s Übermensch» (2013). Articles and Chapters in Academic Book Collections. 56.
https://research.library.fordham.edu/phil_babich/56
^ Nietzsche, Friedrich (1911). Ecce Homo. Translated by Anthony M. Ludovici. Macmillan. p. 96.
^ ^a ^b ^c ^d ^e Sinhababu, N., & Teng, K.U. (2019). Loving the Eternal Recurrence. The Journal of Nietzsche Studies 50(1), 106-124. https://www.muse.jhu.edu/article/721006.
^ ^a ^b ^c ^d ^e ^f ^g ^h ⁱ ^j ^k ^l ^m Elman, B. A. (1983) Nietzsche and Buddhism, https://doi.org/10.2307/2709223
^ Parkes trans.
^ ^a ^b Pippin, «Introduction» in Thus Spoke Zarathustra, Cambridge
^ Kofman, Sarah And Yet It Quakes! (Nietzsche and Voltaire), https://doi.org/10.3366/para.2021.0358 accessed 9 Aug 2021
^
Behler, Ernst. 1996. «Nietzsche in the Twentieth Century.» Pp. 281–319 in The Cambridge Companion to Nietzsche, edited by Magnus and Higgins. Cambridge: Cambridge University Press.
^ Bloom, Harold (1994). The Western Canon: The Books and School of the Ages. New York: Riverhead Books. pp. 196, 422. ISBN 1-57322-514-2.
^ Bernard Jacobson. «Richard Strauss, Also Sprach Zarathustra, Op. 30 (1896)». American Symphony Orchestra: Dialogues and Extensions. Archived from the original on 2007-10-15. Retrieved 2007-12-11.
^ Pierpont, Claudia (March 31, 2002). «After God». The New Yorker. Retrieved November 3, 2022.
^ ^a ^b ^c Nietzsche, Friedrich. Trans. Kaufmann, Walter. The Portable Nietzsche. 1976, pp. 108–09.
^ ^a ^b ^c ^d Nietzsche, Friedrich. Trans. Martin, Clancy. Thus Spoke Zarathustra. 2005, p. xxxiii.
^ Nietzsche, Friedrich (1954). The Portable Nietzsche. trans. Walter Kaufmann. New York: Penguin.
^ Nietzsche, Friedrich. [1883–1885] 1961. Thus Spoke Zarathustra, translated by R. J. Hollingdale. Harmondsworth: Penguin Books.
^ q.v. #Wayne (2003)
^ Parkes, Graham. 2005. «Prologue.» In Thus spoke Zarathustra. p. xxxv.

External links[edit]

Wikisource has original text related to this article:

Thus Spoke Zarathustra at Standard Ebooks
Also sprach Zarathustra at Nietzsche Source
Project Gutenberg’s etext of Also sprach Zarathustra (the German original)
Project Gutenberg’s etext of Thus Spake Zarathustra, translated by Thomas Common
Thus Spake Zarathustra public domain audiobook at LibriVox