Как хочу так пишу

Волгоград на несколько дней стал площадкой для Всероссийского филологического форума. Специалисты со всей страны съехались, чтобы обсудить проблемы современного русского языка и сферы образования.

«АиФ-Волгоград» поговорил с одним из гостей — автором учебников по литературе для 5-9 и 11 классов Виктором Журавлёвым  — и попытался выяснить, из-за чего люди стали пренебрежительно относиться к правилам устной и письменной речи, как на ее качество влияет интернет, почему больше не принято писать стихи, а на смену «полезным советам» пришли «лайфхаки».

Вопрос тополей и склонений 

Наталия Гладкая, «АиФ-Волгоград»: Ученые часто говорят, что язык — это живой организм. Это, по-вашему, хорошо или плохо?

Виктор Журавлев: То, что язык живёт, меняется — это как раз не проблема. Это развитие. Это процесс сложный, противоречивый. И иногда сопротивляться этим изменениям не стоит. В начале прошлого века было дурным тоном говорить «тополя», только «тополи». Мы говорили «профессоры», а не профессора. Сейчас это норма.

— Тогда какие проблемы на самом деле существуют в языке? 

— К сожалению, всё чаще в СМИ мы слышим неправильные согласования времён, склонение числительных, неверные управления, неграмотные синтаксические  конструкции. И на это никто не обращает внимания.

Нельзя, конечно, сказать, что защита языка — это вторая Сталинградская битва. Но, безусловно, это защита страны, национальной идентичности.

Причем в школе наверняка и склоняли, и выполняли массу упражнений по склонению тех же числительных. Понимали, что прилагательные должны быть непременно в том же роде, числе и падеже, что и определяемое существительное, но … всё это было лишь в школе. В свободной речи вроде как и не обязательно строго придерживаться нормы. Когда это сложная, состоящая из многих слов конструкция и надо задуматься и просклонять каждое слово, зачем напрягаться? 

— Может быть, интернет виноват в этой лени? 

— В сети пишут как хотят, а иногда даже как «хочут». Повернуть, исковеркать слово — в этом некоторые видят особый шик. Этот небрежный словесный фон создаёт ощущение, что можно говорить по-всякому, что норма — это старомодно, несвободно и некреативно.

Но придерживаться правил, строить грамотно предложения, задумываться об ударениях — это вопрос желания быть интеллигентным, воспитанным, культурным. А вольное, легкое отношение к нормам языка и его богатству — это не просто неграмотность, это показатель жизненной позиции человека: не очень себя утруждать, поверхностно с ленцой относиться к языку, семье, людям. Эти ведь вещи одного порядка: уважение к языку — это уважение к родным, к своей стране.

Исковеркать слово — в этом некоторые видят особый шик. Этот небрежный словесный фон создаёт ощущение, что можно говорить по-всякому, что норма — это старомодно.

Нельзя, конечно, сказать, что защита языка — это вторая Сталинградская битва. Но, безусловно, это защита страны, национальной идентичности.

— А ещё и всякие заимствования, например, «лайфхак». Чем плохо было русское словосочетание «полезный совет»… 

— Да! Появились какие-то чудовищные варваризмы. Даже интонации стали ломаться, становясь чуждыми языку.

Дети и гаджеты 

— Влюблённые перестали писать стихи. Вообще мало попыток показать себя красиво через речь… 

— Интернет, sms выработали очень краткий, лаконичный стиль, где не надо задумываться. А краткие два-три нераспространённых предложения — это современно. Умение стихотворно или просто красиво изложить свое послание — это  труд. А к труду надо быть готовым: много читать, слушать, писать.

— Но, может быть, с возвращением в школьную программу сочинения ситуация изменится? 

— К счастью, возвращаются и литературные кружки, и литературные творческие студии, конкурсы прозы и поэзии, вернулось и само сочинение. Причём не только по литературе. Если мы посмотрим итоговую аттестацию по истории или географии, то там тоже увидим сочинения.

Дело в том, что система подготовки специалистов по разным направлениям столкнулась с неумением молодых кадров излагать мысли. Несколько лет назад академик Виктор Садовничий рассказывал об аспирантах-математиках, фантастически талантливых, но не умеющих писать. Видимо, эту проблему почувствовали люди самых разных специальностей в науке и технике, поэтому это стало общей болью.

Проблема в том, что мы не умеем разговаривать с детьми. Не секрет, чтоо они общаются больше с гаджетами, чем с мамой и папой.

— Это, правда, беда. Многие дети не могут не то что книжку пересказать, а даже описать увиденное и пережитое. Как их научить?

— Надо втягивать в беседу. Слушая, ребёнок начнёт говорить сначала односложные предложения, потом разговорится. Проблема в том, что мы не умеем разговаривать с детьми, не секрет, что они общаются больше с гаджетами, чем с мамой и папой.

Живые учебники 

— Вы — автор учебников по литературе. Что самое сложное в вашей работе? 

— Немногие понимают, что учебники живые, они развиваются и меняются, так же, как и язык. Между учебниками современными и созданными 10-15 лет назад — большая разница. Как только учебник выходит в свет, ты получаешь первый экземпляр, начинаешь работать над переизданием. Смотришь и анализируешь: насколько логично и последовательно всё выстроено, насколько учебник развивает, а не просто даёт информацию ребёнку, остаётся ли он на одном и том же уровне или идёт на усложнение в подаче материала и т.д.

Важны творческие задания, даже те же пересказы с творческими элементами. Например, пересказ от лица разных героев одного и того же события.

Сейчас важны творческие задания, даже те же пересказы с творческими элементами. Например, пересказ от лица разных героев одного и того же события. Учебники литературы 70-80-х годов прошлого столетия были нацелены на знание содержания и умение его пересказать. В современных реалиях этого мало. Нужно умение прочитать, понять, проанализировать и трактовать прочитанное. Недостаточно прочитать литературоведческую статью, принять и заучить, от детей требуют умения думать, сравнивать, приводить аргументы, отстаивать свою позицию.

— И у них получается?

— Да. Довольно долго я был членом жюри Всероссийской олимпиады по литературе. Какие сильные, интересные работы пишут старшеклассники! Конечно, на олимпиаду строгий отбор. Но я читал и сочинения ребят из обычных школ — и там уверенные работы! Убедительные, хорошо написанные сочинения становятся нормой.

— Так, может, мы зря ругаем детей, упрекая в лености по отношению к языку?

— Я не говорил, что они ленивые. Я считаю, что они не всегда понимают, как важно изъясняться чисто, красиво и грамотно. Они не понимают, зачем это нужно. И для того, чтобы донести понимание этой важности, нужен союз родителей и учителя, которые понимают и могут внушить это осознание ответственности перед языком. И посмотрите, пожалуй, ни один другой предмет не вызывает столько дискуссий в обществе, как русский язык и литература! Самые широкие слои населения обеспокоены состоянием филологического образования.  

— Наверное, люди пришли к осознанию того, как это важно? 

— Конечно. Без речи мы не можем ни в любви признаться, ни письмо сочинить, ни научную работу написать. И я рад, что наконец об этом задумались.

Писатель Кир Булычев вновь посетил Екатеринбург. На традиционном ежегодном фестивале фантастики «Аэлита» он вручил главные призы фестиваля молодым фантастам. Кир Булычев (Игорь Всеволодович Можейко) дал эксклюзивное интервью корреспонденту «Уральского рабочего».

— Игорь Всеволодович, Вас можно считать отцом «девочки из будущего» Алисы Селезневой. Литературным отцом. А кто у Алисы мама?

— Так как Алиса Селезнева – литературный персонаж, у нее не может быть настоящей мамы. И так как я пишу один, я в литературном смысле – отец-одиночка. А литературная мама у Алисы, конечно, есть, только она все время в отъезде: то строит дома на Плутоне, то еще где-нибудь…

— Ладно, конкретизируем вопрос: кто такая Кира Алексеевна?

— Ах вот Вы о ком! Да, у меня есть настоящая девочка Алиса – это моя дочка, Алиса Можейко, ныне Лютомская. И у нее, конечно, есть настоящая мама – это моя жена Кира Алексеевна, она архитектор. Алиса тоже избрала эту профессию, и муж ее, наш с Кирой зять – архитектор. Я в семье один какой-то не такой…

— Кира… Что-то это мне напоминает…

— Ну конечно! Мой литературный псевдоним образован из имени жены – Кира и фамилии мамы – Булычева. Остальные псевдонимы, которыми я пользуюсь, не имеют такой серьезной подоплеки. Вот, например: Иван Шлагбаум, Ю. Лесорубник, Сара Фан (С. Фан), Б. Тишинский (от названия переулка Большой Тишинский, где стоит мой дом).

— У Вас было трудное, военное детство. Ваша Алиса Селезнева, наверно, в какой-то мере компенсация за недополученное детское счастье. Это уже сублимация, а можете вспомнить какой-нибудь фантастический эпизод из своих детских лет?

— Второе мая 1945 года. Мама знала, что произойдет, и заранее вечером вывела меня на улицу. И я увидел, как в Москве зажглись все окна. Впервые за пять лет я узнал, что в городе, оказывается, бывают окна. Я прожил пять лет в Москве, и все это время на окнах нашей квартиры было затемнение, которое, правда, моя сестра к концу войны называла «просвещением» – столько в нем образовалось дырочек.

— Вы начинали с Алисы, с чудес в городе Гусляре, а сейчас пришли к жесткому циклу «Театр теней», Ваши первые романы этого цикла – «Вид на битву с высоты» и «Старый год» – почти хоррор. Что это? Отражение жестокости очень близкого нашего будущего? Попытка переквалифицироваться в «коммерческого» автора модных триллеров?

— Старенький стал, однако… А если серьезно… Что такое фантастика? Это самый актуальный вид литературы. Это попытка ответить на вопросы: что с нами происходит? что с нами будет? Поэтому я, естественно, если хочу дальше работать в этой сфере, не могу оставаться тем же Булычевым, который в 70-е годы писал «розовые» гуслярские рассказы. Хотя и в те годы я писал далеко не «розовые» вещи, но они до поры до времени лежали в столе, вот, например, «Осечка-67», которая издана только сегодня.

А насчет «коммерции»… Мне не нужно это. Деньги я могу заработать и без триллеров. Да ту же «Алису» можно продолжать бесконечно и, как в песне одной поется, «всю жизнь получать гонорар». А я хочу писать так, как мне хочется. При этом я сам изменяюсь вместе со временем, происходит моя эволюция как писателя, и никакого отношения к коммерции это не имеет.

Мне сегодня интересно писать роман «Река Хронос», три тома уже написал. Я не знаю, жесткая ли это вещь, жестокая ли, я пишу – как играю в «морской бой»: ба-бах! — и я вражеский крейсер утопил, ба-бах! — и у меня утонула подводная лодка. Эти три тома готовит к выпуску издательство «АСТ», они войдут в 10-12-томную серию «Миры Кира Булычева», а четвертым томом будет роман «Заповедник для академиков».

— Игорь Всеволодович, раз уж Вы начали бросать взгляды в будущее, основываясь на мрачных реалиях нашего времени…

— Фантаст может писать только о нашем времени! Если вы решите написать роман фантастический или исторический – все равно, — воссоздав скрупулезно антураж, образ жизни, речь персонажей прошлого или будущего века, — никто ваш роман читать не будет и правильно сделает. Вы должны, как Алексей Толстой в «Петре Первом», придумать современный мир, потому что читатель должен иметь возможность поставить себя на место героев вашего романа. То есть ваш герой должен быть реальным героем в абсолютно фантастическом антураже.

— Хорошо. Но в будущее Вы все равно заглядываете, и не только как писатель-фантаст, но и как ученый-историк. Можете ли Вы дать футуристический прогноз: Россия-2000?

— Конечно, нет! Это не могут сделать даже ученые профессионалы-футурологи и ненаучные профессионалы-гадалки. С моей стороны это было бы так же неприлично, как если бы я, не умея играть на скрипке, вышел бы перед полным залом «немного поиграть». Я вообще убежден, что ни один фантаст никогда ничего не мог предсказать. За исключением Ивана Ефремова, который предсказал находку кимберлитовых (алмазных) трубок в Якутии, потому что он был геологом и искал кимберлитовые трубки в Якутии.

— Игорь Всеволодович, Вы, Можейко, не геолог, но тоже, как Иван Антонович Ефремов – ученый, доктор наук, востоковед. И Вы уже не первый раз приезжаете на Урал, в Свердловск-Екатеринбург. Что, так полюбился Вам Урал? В таком случае, ответьте на вопрос: на Ваш взгляд, к чему ближе Урал – к Востоку или к Западу?

— Вопрос совершенно некорректный, подобный вопросу: «Любите ли Вы женщин?». Да, я представитель странного сексуального меньшинства – я лесбиянец, я люблю женщин. Знаете, как в том анекдоте: «Гоги, ты помидоры любишь? — Кушать люблю, а так – нет». Как можно спрашивать, люблю ли я Урал? Как можно говорить, Восток он или Запад? Урал – часть России, а Россия для меня – европейское государство.

— Но я все-таки конкретизирую вопрос: поскольку Вы жили несколько лет в Юго-Восточной Азии, знаете тамошние обычаи, — находите ли Вы в нашей сегодняшней жизни элементы восточной деспотии, например?..

— Так, подсказки пошли… Я не хочу проводить никаких аналогий, тем более, что мы, Россия, — особый мир, часть которого стремится к Европе, часть, скажем, к Китаю… К тому же, можно ли считать Россией Калмыкию, Татарстан или Калининград? Это все разные вещи. Нет, на этот вопрос даже политолог не ответит, а если и ответит, то я ему все равно не поверю.

— Игорь Всеволодович, в преддверии Дня космонавтики я как член Федерации космонавтики России хочу задать Вам «шкурный» вопрос: почему в Ваших произведениях, особенно для детей, так мало героев-космонавтов? Нельзя же назвать героем капитана Зеленого, даже учитывая его актуальнейший сегодня рефрен: «Ну, что у нас плохого?». А ведь вся фантастика началась с космонавтики…

— Нет, фантастика началась в тот момент, когда доисторические охотники пришли с охоты, и один из них нарисовал убитого медведя, это был реалист, а второй – медведя, которого он убьет завтра, этот охотник и стал фантастом. Так что до космонавтики фантастика прошла огромный путь, были еще и Гильгамеш, и Гоголь. А когда теоретически была обоснована возможность полететь к иным мирам, тогда и появились «Из пушки на Луну» и тому подобные произведения. Космонавтика – детище уже нашего века. И если посмотреть на историю современной фантастики с точки зрения ее подверженности моде, можно обнаружить несколько «волн»: в 50-е годы – романы о третьей мировой, атомной войне, в 60-е-70-е – о завоевании космоса, а как только появилось разочарование в космосе, фантастика переключилась на, скажем, биологию, генетику, затем на компьютерную, виртуальную реальность. Конечно, это деление условно. Но в каждой «волне» фантастика сохраняла свою основную функцию – предостережение.

— Игорь Всеволодович, Вы сегодня по стажу работы в фантастике…

— Угу, после Мафусаила – второй…

— … являетесь одним из старейшин этого писательского цеха. И вот Вы, член редколлегии журнала «Уральский следопыт» (тут мы с Вами коллеги), лауреат самого престижного в отечественной фантастике приза «Аэлита», вручили этот приз самому молодому в его 16-летней истории лауреату. Как Вы смотрите на поколение «next» в Вашей литературной профессии?

— Условно говоря, после войны в современной фантастике образовалось уже несколько поколений. Я себя отношу ко второму. Первое – это Ефремов, братья Стругацкие. А сегодняшний лауреат «Аэлиты» Сергей Лукьяненко в этой «табели» — по крайней мере, четвертое поколение. В этом поколении количество писателей резко увеличилось, потому что увеличились возможности печататься, соответственно, сама фантастика стала более разнообразной, появились коммерческая фантастика, русская фэнтези, все, что угодно. Единственное, что сократилось – это серьезная фантастика, социальная. Может быть, потому, что наш писатель, российский, лучше работает под определенным идеологическим прессом – когда есть с кем бороться. Как только пресса не оказывается, он, писатель, начинает зарабатывать деньги. То есть я считаю, что нынешнее поколение фантастов значительно более коммерчески ориентировано, чем то поколение, к которому принадлежу я.

А что касается новых писателей, которые мне нравятся… Вот я сейчас скажу, наверно, не для печати. Я сам по себе читатель. В свое время, много лет назад я прочитал книжку братьев Стругацких «Страна багровых туч» и понял, что это – мои писатели, и сколько лет я еще буду жить, всегда буду искать книги именно этих писателей. И всю жизнь я как читатель ищу для себя таких же писателей. И пока не нахожу. Есть отдельные книги, которые мне нравятся, но такого – родного – пока не нашел. Может, я не всех знаю, может, кого-то пропустил…

Я отдаю должное таланту Виктора Пелевина, но он не мой писатель, я не считаю его книги фантастикой как таковой, скорее это сюрреалистическая или постмодернистская проза. Я люблю многие вещи Михаила Успенского. То же самое относится к книгам Сережи Лукьяненко, Бориса Штерна, Славы Рыбакова, Володи Михайлова, но я не могу сказать, что прихожу от них в такой же священный трепет, как от книг Стругацких.

А есть еще много других молодых, которые очень бойко и во многом интересно описывают похождения героев с иностранными именами на иностранных планетах. Я не согласен с американизацией нашей русской литературы. Происходит это от коммерческого желания, как у Никиты Михалкова с его «Сибирским цирюльником», сделанным на 70 процентов на английском языке, — продать свою вещь на американском рынке. И получается сидение между двух стульев.

Я также против литературы, которая описывает жизнь «хорошего» бандита. Если бандит – наш, значит, он хороший, следовательно, он имеет право убить «плохого» бандита, не нашего. Следуя этой логике, «наши» могут убивать в Чечне, а американцы бомбить Сербию…

— Банальнейший вопрос Киру Булычеву: каковы Ваши творческие планы?

— С возрастом все меньше хочется писать… И я изменился, и ситуация изменилась. К примеру, мой город Гусляр вымер, утеряв свою пародийность. И я придумал город Веревкин. Только что у меня вышла большая повесть о нем в «Искателе». Веревкин серьезнее, чем Гусляр. И он тоже имеет свой реальный прототип: если Гусляр – это Великий Устюг, то Веревкин – это город Венев Тульской области. Как его разрушили во время войны, так до сих пор никто не догадался его восстановить, таким и живет – одни памятники стоят.

Очень хочется написать вторую часть «Подземелья ведьм». Этот роман для меня — незаконченная вещь. Вот у Симонова в одной из поэм есть такие слова: «Все романы недаром кончают на свадьбах, потому что не знают, что делать с героем потом». Это меня зацепило, и я стал думать: а что же могло статься с героями «Подземелья» потом? Кучу бумажек исписал по этому поводу. Но чтобы собрать разрозненные записки в цельный роман – то времени нет, то настроения…

— Дай Вам Бог и того, и другого…

— Спасибо.

— Вот напишете новую вещь, мы Вам это «спасибо» вернем.

Беседовал С. Казанцев

Правописание слов «также» и «так же» зависит от того, какая перед нами часть речи. Правило такое: союз пишется слитно, наречие с частицей – раздельно.

Раздельное написание

Правильно писать «так же», если «так» – это наречие, а «же» – частица. Их используют для сравнения объектов.

• Она во всем стремилась походить на подругу: так же ярко красила губы, подолгу крутилась перед зеркалом и манерно растягивала слова.
• Стоял апрель, а на улице все так же хлопьями валил снег.

Подсказка: попробуйте вставить после «так же» словосочетание «как и».

• Так же, как и я, она терпеть не может сливки.
• Животные так же, как и люди, умеют любить.

Слитное написание

«Также» представляет собой союз, который образовался путем сращения наречия с частицей. Писать его нужно слитно.

• Артист нервничал перед выступлением, в зале также ощущалось волнение.
• Доллар, как и евро, также продолжает стремительно расти.

Подсказка: союз «также» можно заменить другим союзом – «и».

• Артист нервничал перед выступлением, и в зале ощущалось волнение.
• И доллар, как евро, продолжает стремительно расти.

Задаем вопрос

Написание слова зависит еще и от вопроса. К наречию с частицей можно задать вопрос «как?». Зато с союзом такой номер не пройдет, поскольку это не самостоятельная часть речи.

Отбрасываем частицу

Рассмотрим такое предложение:

• Мой сегодняшний день прошел так же, как и вчера.

Помня о том, что частица «же» придает лишь эффект усиления, попробуем ее отбросить. Что у нас получилось?

• Мой сегодняшний день прошел так, как и вчера.

Предложение абсолютно не пострадало, значит, в данном случае «так же» следует написать раздельно.

Теперь другой пример:

• Мой друг любит суши и роллы, я также люблю японскую кухню.

Попробуем снова отбросить «же». И вот что у нас получится:

• Мой друг любит суши и роллы, я так люблю японскую кухню.

С предложением явно что-то не то! Еще бы, ведь в этом случае мы отбросили не частицу «же», а оторвали кусочек союза! Запоминаем: в такой ситуации наше слово пишется слитно.

В то же время, если заменить также на тоже – смысл не изменится. Это – убедительный повод для слитного написания.

• Мой друг любит суши и роллы, я тоже люблю японскую кухню.

Синонимы

Наречию с частицей “так же” соответствуют следующие синонимы:

1. таким же образом,
2. точно так же,
3. как и,
4. равно как и,
5. так же как,
6. подобно,
7. похоже,
8. одинаково,
9. аналогично.

Союз “также” можно заменить словами:

1. тоже,
2. в равной мере,
3. вместе с тем,
4. равным образом.

Помните о том, что правильно подобранный синоним способен разрешить целый ряд орфографических проблем.

Тяжелый случай

Бывают, правда, непростые ситуации, когда смысл можно определить лишь по широкому контексту, который включает в себя несколько предложений, либо по интонации.

• Девочка была так же очень красивая. (Эта девочка была такая же красивая, как и другая.)
• Настроен он был также решительно. (И настроен он был решительно.)

Пунктуация

Наши слова имеют свои пунктуационные особенности при оформлении на письме. Например, после наречия с частицей «так же» часто следует слово «как». Мы привыкли, что перед «как» обычно ставится запятая. Но это не всегда справедливо. Рассмотрим на примерах:

• Я, так же как и большинство студентов, рассчитываю на стипендию.

(= Я, равно как и большинство студентов, рассчитываю.)

• Я так же, как и большинство студентов, рассчитываю на стипендию.

(= Рассчитываю таким же образом, в такой же степени.)

Надеемся, наша статья помогла вам уяснить разницу между союзом «также» и наречием с частицей «так же». Всегда обращайте внимание на контекст – он поможет разрешить любые трудности. А также не забывайте руководствоваться правилами и подсказками. И на десерт – поучительная лингвистическая сказка.

О силе дружбы

Жили-были на свете наречие Так и частица Же. Так всегда сторонилась Же, потому что считала себя выше нее.

– Я самостоятельное слово! А она кто? – говорило Так вздернув нос.

Же молча сносила обиды и порой даже уходила из предложения, чтобы не оказаться рядом с высокомерным Так. Пожалуй, так бы они никогда и не подружились, если бы не один случай.

Союз И однажды сильно захворал. Настолько, что не мог встать с постели и занять свое законное место в предложении: «И дружба важна для нас». И ведь, как назло, все его ближайшие друзья разъехались – некому было подменить несчастного! Тогда слова решили собрать совет.

– Как же нам быть! Если И не встанет в предложение, оно потеряет смысл!

– Жаль бедолагу. Но мы все можем лишиться работы.

И все слова тихонечко заплакали. Как вдруг Так подошло к Же и опустив голову прошептало:

– Прости меня. Давай дружить. Я знаю, мы сможем помочь.

Же приветливо улыбнулась, протянула Так руку и сказала:

– Дружба также важна для нас.

И тут случилось чудо: предложение обрело смысл! Слова подняли удивленные глаза на бывших врагов и просияли. Они спасены!

С тех пор Так и Же стали такими друзьями, что водой не разольешь. А если и оказывались в предложении порознь, то все равно поддерживали друг друга.

***

© ПишемПравильно.ру

Автор: Садов Артур Александрович, лингвист-типолог

Перечень академических источников, использовавшихся при подготовке материалов.

Проверить еще слово: