Как написать философскую книгу

Как написать книгу: 10 реально работающих советов

Написать собственную книгу просто. Сложно в это поверить? Главное знать, что делать и уметь работать с материалом. Я хочу поделиться с вами 10 простыми, но реально работающими советами, после которых написать книгу не составит труда.

10. Написать книгу может каждый

Именно так. Помните как говорил легендарный Гюсто в мультфильме “Рататуй”: “Готовить может каждый”. Я заменю всего одно слово: “Писать может каждый”.

Мы пишем сочинения по литературе в школе, пишем письма и сообщения, ведем дневники и пишем курсовые и дипломные в университете. Выходит, я не ошиблась и мы реально можем писать. Только нам нужен тот, кто будет стоять над нами с палкой и подгонять.

9. Писательству нужно учиться

Я не отрицаю, что отдельные личности имеют большой талант. Но это вовсе не значит, что наличие таланта за нас решает все проблемы. Часто бывает так, что человек собственным трудом достигает большего результата, чем тот, кто имеет способности.

Писать хорошо с первой попытки просто невозможно. Если вам кажется, что Пушкин или Достоевский садились за стол и сразу писатели шедевры, то вы глубоко ошибаетесь. Пушкин очень часто делал правки и возвращался к неудачным местам после. А Достоевский во время работы над “Бесами” переделывал практически всю книгу.

8. Читайте книги осознанно

Человек, который много читает имеет больше шансов написать хорошую книгу. У него есть четкое представление о литературе в целом, об особенностях текста и о жанрах в отдельности.

Если вы читаете невнимательно или не придаете особого значения тексту, то такое чтение полезным назвать нельзя. Чтение книг должно быть осознанным. Для этого советую вам выделять наиболее яркие цитаты.

Также для тех, кто собирается сам стать писателем будет полезно такое упражнение: возьмите лист бумаги и разделите прочитанное вами произведение на части. Четко выделите завязку, кульминацию и развязку. Проанализируйте, как разные писатели раскрывают своих героев и выходят из сложных ситуаций.

7. Записывайте все, что видите!

Жизнь неиссякаемый источник идей. Если внимательно приглядеться к тому, что происходит вокруг, то можно найти сюжет не для одной, а сразу для 10, а то и сотни книг.

Для этого заведите блокнот и всегда носите его с собой. Записывайте интересные ситуации, яркие фразы, внешности и характеры. Возможно, при создании книги эта информация вам очень понадобится.

6. Прежде чем сесть за книгу, заранее все продумайте

На белом листе бумаге распишите все основные моменты. Особое внимание уделите началу, середине и концу. Обозначьте их, как основные точки. Остальные события должны вести к главным, раскрывать их и дополнять.

Продумайте, какими будут ваши герои. Для первого раза не пытайтесь раскрыть много персонажей. Пусть это будет один герой, но очень яркий. Второстепенные персонажи не должны быть лишними, они должны влиять на главного персонажа и раскрывать его.

5. Для того, чтобы писать, нужно писать

Если вы не начнете писать, то книги вам точно не видать. Заставляйте себя каждый день писать, хотя бы 1000-2000 знаков. Пусть это будут мысли, рассуждения, оценки, описания.

После написания материала, его нужно перечитать. Сначала полученный текст может показаться очень интересным, однако, торопиться не стоит. Подождите пару дней и перечитайте его снова. После чего внесите поправки.

Пишите даже если вам не хочется писать. Сначала будет получаться плохо, а затем все лучше и лучше. Не берите на себя то, что не сможете выполнить. Лучший способ отточить навык до мастерства – рассказы.

4. Пишите о том, что знаете

У каждого человека есть сильные стороны. Это то, что мы знаем, лучше других и в чем разбирается на “отлично”. Необязательно работать именно над художественным произведением, возможно, у вас получится отличная книга о науке для тех, кто в ней плохо разбирается.

Если вы врач, то пишите об организме человека так, чтобы было просто и интересно. Если учитель, рассказывайте интересные истории о детях и давайте советы. Если дворник, то пишите обо всем, что видите. Главное, научится замечать важное.

3. Оживите своих героев

Недостаточно придумать своего героя, его надо оживить. Герой должен быть таким, чтобы читатель верил в том, что он реально существует. Чтобы погружаясь в чтение, читатель мог любить и ненавидеть персонажа.

Чтобы герои были живыми, сделайте так, чтобы они были не только плохими или хорошими, а чтобы у них были, как положительные, так и отрицательные качества.

Проше всего описывать реальных людей с реальными характерами. Начните с себя. Пусть вы будете главным героем.

2. Не бойтесь переписывать!

Перед вами чистый лист и вот вы набираете или рукой выводите первую строчку. Затем появляется абзац, страница и вот готова первая глава.

Страшно, но перечитывать придется, причем точно не один раз. Если вы недовольны результатом, то перепишите, попробуйте разные варианты. Главное, не опускайте руки!

1. Доверяйте внутреннему голосу и верьте в себя!

Мнение других играет для нас огромное значение, но даже если близким что-то не нравится, это не значит, что вы бездарь и пора все бросать. Сначала результат может быть не таким, каким вы ожидали, но это не повод опускать руки.

Чтобы не терять силы и мотивацию, советую вам изучать биографии творческих людей. Они самый яркий пример того, как люди, в которых не верил никто, добились колоссальных успехов.

Пишите, учитесь, открывайте для себя все новое. Для писателя самыми важными являются такие навыки, как наблюдательность, умение выбирать главное и отсеивать ненужное, трудолюбие, любознательность и целеустремленность.

Спасибо, что дочитали до конца. Теперь вы можете начать писать собственную книгу. Для того, чтобы убедится в своих силах, предлагаю вам пройти простой тест, который покажет сможете ли вы написать свою книгу.

Источник статьи: http://zen.yandex.ru/media/nesclassica/kak-napisat-knigu-10-realno-rabotaiuscih-sovetov-5ee3208dfeea096b04375644

krylov

Всеобщий синопсис или Система мнений

Современный философский текст – по крайней мере, маде ин раша – обычно пишется с использованием трёх основных приёмов. С каковыми я и хочу ознакомить начинающих, чтобы они не тратили время зря на изобретение велика.

Во-первых, писать надо непонятно, но так, чтобы создавалось впечатление, что понять что-то всё-таки можно. Хороший тон – делать вполне понятным примерно треть текста (столько обычно даёт отыграть лоху профессиональный шулер). Ещё треть текста требует додумывать за автора. Остальное стоит оставлять непонятным, чтобы лох знал своё место и уважал.

Обычные средства достижения такого результата – это использование личного, на худой конец, тусовочного птичьего языка. Полезно изобретать всякие словечки, хитровырожденные ad hoc, «для данного конкретного случая», пусть-ка читатель поломает голову. Очень хорошо помогают сложные, изломанные фразы, разбиваемые короткими и многозначительными. Но всё это очень желательно разбодяживать чем-то знакомым и легко опознаваемым. Подчёркиваю – не ясным, а именно знакомым: например, фразочками из киношек, из рекламы, из бородатых анеков и так далее. Читатель должен чувствовать себя как на русских горках: из совсем непонятного он должен падать в какую-нибудь оскорбительно знакомую фразочку, а дальше снова удариться мордой о превыспренную хитровымудренность. И, конечно, всегда хороши слова и фразы на импортном языке без перевода.

Второе – это повышенная эмоциональность текста. Читатель должен почувствовать, что текст хоть и смутен, но очень важен, «раз автор так волнуется». Ясен пень, градус эмоциональности нужно повышать пропорционально непонятности.

Поэтому писать нужно не только непонятно, но и взволнованно, с пафосом, гневом и обязательно с иронией. Ирония уместна в любых количествах, потому что она явлется главным (а пожалуй что и единственным) признаком выдающегося ума. Обязательно нужно кого-нибудь и что-нибудь ниспровергать, желательно – непонятно как и за что. Обязательно нужно кого-нибудь хватить и кого-нибудь ругать, в идеале – хвалить тех, кто кого-нибудь удачно обругал. Для оживления текста очень хорошо работают каламбуры или псевдокаламбуры – то есть фразочки, построенные как «остроумные» (ну, когда видно, что тут у нас «игра слов», и обозначено, где оной игрой можно начинать восхищаться). И, конечно, всегда уместны выражения на импортном языке без перевода.

В-третьих, необходимо постоянно демонстрировать эрудицию, неважно в каких вопросах.

Самое очевидное – обильно цитировать других философов, создавая видимость «знания трудов». Но вообще-то можно выставлять напоказ свои познания в истории, богословии, медицине, психологии, ботанике и те пе. На самый худой конец – заниматься этимологизированием (“это греческое слово имеет сто сорок семь значений, из которых бытийственно важно двадцать шестое”). И, разумеется, фразы на импортном языке без перевода как нельзя лучше свидетельствуют о высокообразованности автора.

Правда, с цитированием нужно соблюдать одно условие: ни в коем случае не ставить других авторов выше себя. Никакого уважения ни к кому проявлять нельзя. С другой стороны, не стоит сразу говорить, что все говно – автора за это тоже не зачислят в дартаньяны. Поэтому нужно использовать всё те же горки: сначала сказать, что некто высказал очень важную мысль, а потом – что он “сам оказался недостойным своего достижения”, не дотянул, не понял, зассал и сдулся. Типа: “Хайдеггер подошёл к вопросу вплотную, но испугался размаха вопрошания”, “Платон не мог помыслить подлиннный горизонт своей мысли”, “Яннарас показал перспективу нового развёртывания смысла истины, которую, однако, попытался закрыть наивной апелляцией к вере”, и так далее. За этим нужно тщательно следить, а то читатель может случайно сравнить ваш текст и цитату из Платона, и сравнение будет не в вашу пользу. Однозначно почтительно относитесь только к тем, кто ругается или “выражает презрительное фэ”, и только пока он это делает. Тут, наоборот, следует восхищаться и называть любое попёрдывание “убийственно-точным”, “исчерпывающе-зачёркивающим” и так далее. Найдите какого-нибудь желчного мудака, и щедро его цитируйте, приговаривая, что оный желчный мудак “поставил точнейший, безжалостнейший диагноз нашей эпохе”. Это как в бильярде: бьёте по одному шару, чтобы тот скинул в лузу другой шар. Можно разыгрывать сложные комбинации – бить Гегелем по Бебелю, чтобы стукнуть в итоге Маркса. Но это уже высокий класс, для начала научитесь просто оставлять свои пахучие следы на всякой чужой мысли, метить её, как собачка метит дерево.

То же самое – о прочих цитатах, фактах и ином антураже: не забывайте систематически опускать тех, на чьи слова и мысли вы ссылаетесь. Это делает вашу эрудицию ещё более ценной: вы показываете, что относитесь к своим энциклопедическим познаниям иронично, а ирония, как уже было сказано – единственный признак выдающегося ума. Не забывайте о полезных штампах типа “наивный платонизм” или “догматичная схоластика”, не ленитесь их вставлять в текст. В общем, соблюдайте правило “всегда быть выше”, даже если вы ссылаетесь на какую-нибудь фигню, которую вы на самом деле совершенно не понимаете (типа теоремы Гёделя или машины Тьюринга). В конце концов, вы философ, а Тьюринга химически кастрировали, “и кто из вас круче”. Если остаются какие-то сомнения, заглушите их фразой на импортном языке без перевода.

Есть ещё всякие приёмы, но этих трёх аккордов достаточно, чтобы сбацать философский текст.

Получается примерно вот что:

Консерватура – это самость без эго, амплифицированная до эстетического целого у-топики, служащей ей, в свою очередь, операциональным основанием. Это чистая στοργή без гимера, актуальная нерепрезентативность, в которой фактичность отменена в горизонте возможного, чтобы быть утверждённой как альтернатива наивному платонизму. Но, как известно, альтернативности нет альтернативы, инаковость, возведённая в принцип, всегда отменяет подлинно-иное, которого всегда «не дано» и всегда не завезли. Urgrunt оказывается кикейоном, обычно используемым в качестве чечевичной похлёбки, вечно остывающей в ожидании Исава. Но Исав сегодня – это Годо. И тьюринговская амплификационная машина консерватуры – это романтизированная доде(како)фония тенденций, связанных постыдным секретом классового, хуже того – кассового рессентимента, различающихся лишь способом утаивания этого секрета. Однако секрет секрета состоит в его полишинельности. Это фальшивый аусвайс, по которому пытаются получить допуск к настоящей тайне, о чём столь презрительно-точно отзывался Мозес Шпонек в своих поздних дневниковых записях («dieser Gedanke ist die Pumpe» по поводу Огюста Маше). Спекулятивный реализм здесь обслуживает себя как спекуляцию реальностью.

Если нашпиговать цитатами из правильных авторов, глядишь, в каком-нибудь эмгеушном сборничке тиснут.

Источник статьи: http://krylov.livejournal.com/2248670.html

Как читать философски(е) книжки?

Как писать философские книги, никто не знает. Именно поэтому читателей философских книг больше, чем писателей. Не следует ли из этого, что то, как их читать, куда понятнее, нежели то, как их писать?

Что такое чтение? Действие или претерпевание? Однако вопрос о чтении «вообще» слишком абстрактный. Поэтому рассматривается определенное чтение, направленное чтение.

Не всякое дело имеет метод. Но метод — суть дела.

Можно читать, делая умный вид в метро, или увеличивая скорочтение. Но для этого не обязательно брать книги философские, достаточно взять толстые и с мелким шрифтом. Или, скажем, чтение может быть ведомо поиском особенностей использования сложно-подчиненного предложения с придаточным ирреального сравнения, или ведомо вопросом как функционирует местоимение «на». Но и это, скорее, филологический, а не собственный метод чтения философских книг. Каков же метод чтения философских трактатов?

Наблюдение показывает следующие пути.

Во-первых, читать — это значит найти общий смысл всей книги. Вопрос, выдающий такое чтение: «короче, про что здесь?».

Это самый распространенный путь чтения, даже не путь, а столбовая дорога. Так читает большинство тех, кто находится и остается в самом начале философского образования. Суть этого метода такова: свести всё содержание к одной общей формуле или фразе. Объединить весь ход рассуждений какой-либо одной (разумеется, существенной) целью. Например, суть гегелевской «Науки логики» в «единстве и борьбе противоположностей». Образец такого способа чтения — Философская Энциклопедия.

Однако этот метод груб. Читатель здесь, хоть и направлен на Другого, но жестко по принципу пользы. Т. е. дело не [221] в том, что читателя Другой собственно не интересует, дело в том, что и сам читатель озабочен чем-то несобственным.

Можно, конечно, взять растянутый вариант этого метода, по которому читать — это делать краткий конспект, таковы учебники по философии. Т. е. так читать это стремиться быть в курсе всех основных мыслей автора. Одно дело, «Критику» Канта обобщить единственным положением (типа «Учение Канта — агностицизм»), и другое дело — столькими, сколько у него в «Критике» глав. Этот путь также часто встречается, как и первый. С одной стороны, он имеет плюс, поскольку часто идеи великих писателей (например, М. Вебера) требуют основательной просушки от той «воды», которой так много в их книгах и, соответственно, в университетских библиотеках. Но с другой стороны, если бы в тексте были важны только два-три положения, то зачем было бы автору «разбавлять» их на сотнях страниц. В самом деле, есть книги, которые невозможно законспектировать. Например, Гегеля или Хайдеггера. Сделать конспект Гегелевской логики — это значит, переписать её (причем, вряд ли это получится «своими словами»). А за краткий конспект вполне сойдет само оглавление «Науки логики».

Как бы там ни было, но этот метод наибеднейший.

Второй путь обозначим условно так: изучающий метод, т. е. читать — это значит, изучать каждое слово.

Метод тотального изучения текста. Этот путь обратный первому, т. к. здесь читатель к Другому относится как к Богу, то ли по долгу службы, то ли по каким-либо личным интересам. Основная установка этого чтения: Другой доступен пониманию. Суть этого чтения заключается в постепенном уподоблении читающего писателю, т. е. читатель желает знать и понять всё содержание книги. Т. е. берется книжка и штудируется, штудируется, штудируется. Внимание обращается на всё. Например, возьмем положение Дж. Локка: все идеи происходят от ощущений и рефлексии. По этому пути у Локка высматривают ответы на следующие вопросы: что такое идеи? что такое ощущения? что такое рефлексия? что такое происходить? Составляется пространный комментарий. Уделяется внимание каждой запятой. Чрезвычайно важен правильный перевод и переводы на разные языки. Огромное значение приобретают предварительные записки и черновики автора данной книги. Этот метод — самый пассивный со [222] стороны читателя. Т. к. нелепо жить себе жить и, попав на философский факультет, вдруг горячо озаботиться, например, «Критикой чистого разума». Есть, конечно, оправдание этому: «изучать Канта — это профессия».

Иногда второй метод завершается тем, что читатель «отлично знает текст», т. е. знает «от корки до корки» всё содержание. Разбуди такого читателя ночью и спроси, про что идет речь в параграфе шестнадцатом «Критики чистого разума», он не задумываясь и правильно ответит.

Можно проделать много наблюдений того, как осуществляется этот изучающий метод у разных исследователей, посвятивших всю свою жизнь той или иной книжке или ряду книг. Ведь у каждого читателя свой интерес, свой сценарий, свои предрассудки, свои задачи, свое «историческое сознание» и мн. др., по которым изучаются книги и делается к ним комментарий. Но о вкусах не спорят…

Чаще встречается третий подход, по которому читать — это значит искать и выбирать в книге только то, что касается интересующей темы. Это дилетантский путь. Например, ученый озабочен вопросом, что такое общение. По этому пути он вычитывает в книге только то, что касается непосредственно общения, причем, неважно, о чем собственно сама книга. Любую теоретическую книгу он начинает читать с конца, с предметного указателя, где дается список страниц, на которых что-то толкуется об общении. Этот метод можно назвать коллекционным или культурологическим. Он никогда не приводит к связанному пониманию. Хотя можно пытаться чем-то связывать самые разные определения якобы одного и того же. У остроумных читателей получается калейдоскоп определений, но чаще «академическая манная каша», порой не лишенная научной грамотности и блестящей риторики (которую можно действительно изучать как образец научного стиля). Этот метод можно усовершенствовать четвертым.

Четвертый путь: читать — это значит искать и собирать не только то, что касается интересующей читателя темы, но и то, с чем он непосредственно согласен и солидарен.

Этот метод тот же, что и предыдущий, только здесь остается в стороне все, так или иначе непонятное читателю. [223] Может и проще следовать по этому пути. Т. к. все слова «заняты», омонимия и особенно синонимия в гуманитарных науках растет в геометрической прогрессии. Ведь многие слова приобретают не только совершенно разный смысл (одно дело, что пишет об искусстве Плеханов, и другое дело, что пишет об искусстве Хайдеггер), но и прямо противоположный смысл. Поэтому можно без конца и без толку приводить в соответствие разные имена исследуемой темы. Лучше уж сразу отбрасывать труднодоступные пониманию исследователя содержания. Этот метод присущ читателю, выражающему свой интерес. Т. е. здесь читатели коллекционируют и собирают только то, что им нравится. Это эклектика.

Этот метод освобождает от труда и беготни в историю той книги, из которой выцепляется то, что интересно (т. е. от герменевтики). В самом деле, какая разница что в действительности имел ввиду автор в написанном, главное читателю то, что он «понял». Другие пути чтения, наверно, порождены вопросом, а понятно ли то, что понятно?

Кстати, следует отметить, что этот путь часто приводит к тому, что чтение превращается в поиск чего-нибудь вообще новенького и интересненького, ранее никогда не встречавшегося. Имеется в виду, что, читая, читатель имеет цель обрести что-то удивительное вообще, а не только касающееся интересующей его темы. В этом случае читатель не направлен при выборе на определенную литературу. Он преследует эту цель, беря с полки любую книгу. На что это указывает: на многогранный вкус читателя или на полное отсутствие вкуса?

Согласно пятому методу, читать — это значит критиковать и искать ошибки.

Назовем его юношеским методом, т. е. методом того человеческого возраста, когда про человека говорят — максималист. В этом возрасте ума читатель как бы наслаждается, разрушая грядки с рассуждениями и выводами в огороде Другого. Он будто вкусивший радость молниеносной победы, ищет где бы её вновь и вновь обрести. Такой читатель забияка и задира, тем более, что нападать и ломать, как известно, всегда легче. Он ловко цепляется за всевозможные шероховатости, доходя до опровержения всего и вся на чем свет стоит. Как это обычно бывает, такой читатель ничего не может написать, [224] т. к. он и себя подвергает такой критике. Имея волшебную силу сокрушать всех, он от неё же страдает и гибнет. Однако можно на этом пути действовать мягче, и тогда читать это значит делать всё непонятным, проблематичным, загадочным. В отличии от критики, по этому методу не просто отрицается или делается отрицательным то или иное содержание, а показывается его несамособойразумеемость. И поэтому такой читатель ищет не столько ошибки, сколько очевиднейшие истины, которые помещает в свой контекст, что делает их подвешенными, скользкими, плавающими. Действительно, одно дело показывать, почему нет правоты, и другое дело, показывать, что правота правого хрупка, условна, относительна. Соблюдая формальности и правила игры университетских цехов, по этому пути можно дойти до вида ученого, который читая, например, Суареса, будет с многообещающим тоном замечать, что Суарес в своем шеститомном (каждый по 800 страниц) труде там-то не дал однозначного решения; тут-то не дал полного обзора; здесь-то дал неудачную аналогию; оставил не ясным и не раскрытым; не определил; не аргументировал; не сделал, а должен был бы; никак не оговаривает; использует непривычное; исходит из проблематичного; стоит на сомнительном; не ставил себе такой-то задачи; и т. д., и т. п.

Как бы там ни было, но если на этом пути читатель не останавливается на одной критике Другого, то доходит до самокритики и даже до «самоуничтожения». Возможно, последнее читателю не очень понравится. Тогда ему предлагается встать на противоположный критичности путь чтения. Таков шестой метод.

Шестой метод гласит: читать это значит додумывать почему написано так, а не иначе.

Здесь читатель по разным причинам выступает адвокатом и апологетом писателя. Принимая «презумпцию невиновности» последнего, он не только начинает с априорного признания безгрешности автора, но и доходит до его гениальности, какую бы простоту последний ни нес. Здесь читатель достаточно активен. Он не изучает, что автор имел ввиду, а думает, почему автор это имеет ввиду. И надо сказать, что читатель здесь думает больше, чем позволил себе думать автор, и как это часто бывает, находит много ума там, где его нет (например, найти в небезызвестном Феодосии Косом [225] легендарного русского философа). Если в изучающем методе была речь о последовательном уподоблении читателя писателю, то здесь читатель имеет дело уже с понятным, но дополнительно обосновывает его. Если взять для примера положение Дж. Локка: все идеи происходят от ощущений и рефлексии, то по этому методу должно вычитывать и досчитывать следующее: почему действительно идеи происходят от ощущений и рефлексии и никак иначе? Возможно, это уже не совсем чтение, а разновидность комментария, и следовательно, этот метод возможен только после метода «изучения».

Этот метод можно ещё определить так: совершенствование написанного как собственного. Т. е. читатель читает так, как будто это он сам написал. Однако есть философские книжки, которые далеки от того, чтобы быть очевидными и понятными. И тогда читать их этим методом не рекомендуется. Для этого имеется седьмой, всегда модный, путь.

Согласно ему, читать — это значит интерпретировать все непонятные места.

Сразу следует дать разность между комментарием и интерпретацией. Первое дело есть обоснование положения, связывание его с другими положениями, не выходящее за круг им общего, а второе дело есть перевод положения на другой род положений, как бы на другой «язык». Т. е. интерпретировать значит содержание одной рубрики опрокинуть на содержание другой, более понятной. Если суть изучающего метода была в уподоблении читателя писателю, то здесь основная установка иная: Другой недоступен непосредственному пониманию. Чтение здесь есть выражение читателя через писателя. Например, если взять русскую сказку про петуха и лису («Лиса-исповедница»), то интерпретация будет тогда, когда первый будет отождествлен, например, с «мыслителем», а второй с «ученым» и, таким образом, странные отношения между петухом и лисой в сказке будут прочитываться такими, каковы они между «мыслителем» и «ученым». Например, петух поет и будит всех на заре (т. е. мыслитель самодостаточен и начинает познание). А лиса всегда голодная, ищет поесть и живет за счет первого (т. е. ученый утилитарен и использует мышление для своего осуществления), но вот зачем петух пошел поздней осенью в лес погулять?! Этот вопрос ну никак из сказки не понять. И вот [226] тут-то интерпретация помогает, а именно, мышление только тогда осуществляется, когда противоречит устоявшемуся (домашнему), когда выходит на опасную границу понятного и непонятного… и т. д., и т. п. В итоге, можно считать себя понявшими глубинный смысл сказки. Пример здесь дан намеренно яркий, тогда как обычно интерпретация осуществляется достаточно тускло, мягко. Пример интерпретативных суждений: «красота — это энергия (сила)», «вода Фалеса — кровь в культуре», «шедевр — то, что причиняет максимум удовольствия», «истинное — это очевидное», «трагедия — это метод лечения». Наиболее успешные и убедительные интерпретаторы «находят» совершенно общие тезисы у Платона и Фрейда, Декарта и Пруста и т. д. Если взять юного (и вечно юного) читателя по этому методу, то он выказывает себя стандартной фразой: «об этом же ещё писал такой-то…». В самом деле, есть такие интерпретаторы, которые любого прочитывают через призму, например, Фихте. Т. е. их метод: «все философы модусы Фихте!» или в лучшем случае «все новейшие достижения философии — модификации древнейшего немецкого идеализма!» и т. п.

И всё же самый большой минус этого пути состоит в удвоении, в умножении одного и того же. Интерпретатор подобен идущему на ощупь. Он как находящийся в темноте «исследует» вещи путем соотнесения с тем, что было видено на свету, и путем составления из ему известного. Но философия имеет дело как раз с тем, что на свету, что яснее ясного. Поэтому этот метод не читателя-философа, а того, кто попал в беду или выступает выводящим из неё.

Встречается и восьмой путь чтения, по которому читать — это значит искать маргинальные моменты.

Здесь читатель выступает всеми видами психоаналитика или душеведа. Читая, он следит за писателем, пытается познать автора. Т. е. смотря в книгу, он видит… обнародованный автором диагноз. Или, например, оценивает текст на аффективность. Этот метод есть поиск интересного и удивительного, хоть и в тексте, но только не в отношении того, чем текст. Здесь обращают внимание не на то, что на главной магистрали чтения всегда считается как несущественнейшее, а на то, на что вообще не обращают внимание ни по какому другому ходу чтения. Например, обратить внимание на характер приводимых примеров. Или скажем, сделать предметом рассмотрения [227] интенсивность дефисного начертания слов у М. Хайдеггера (Подорога). Или анализировать характер упоминания авторов о себе (Например, Декарт, Спиноза, говоря от своего лица, говорят всегда «Я», Гегель — «мы», «нас», а скажем Лосский в некотором месте сам о себе рассказывает в третьем лице — «он»). Или например, обратить внимание на то, что диалектика Гегеля есть переименованная военная терминология, описывающая замаскированные батальные сцены, равно как и добродетель Гегель описывает на языке войны (например, «Добродетель уподобляется не только тому воину, для которого в борьбе все дело в том, чтобы содержать свой меч во всем его блеске, но она и в борьбу вступила только затем, чтобы сохранить оружие, и она не только не может пользоваться своим оружием, но должна также сохранить в целости оружие врага и оберегать его от себя самой, ибо всеоружие составляет благородную сторону добра…» 1 ).

В самом деле, какой диагноз можно поставить автору таких книг как «Страх и трепет», «Болезнь к смерти», «Несчастнейший» (даже не имея диплома психиатра)?

Но теперь пора бы приступить к рассмотрению претендентов на адекватный метод чтения философских трактатов.

Путь девятый. Читать — это значит схватывать композицию и выцеплять формы с того содержания книги, которое очевидно читателю. Т. е. во-первых, читать философски — это значит иметь дело с тем, что совершенно понятно. Этим условием отрешаются все проекты спасения. Это путь здорового мышления.

По этому пути выцепляется порядок обсуждаемого или определяемого в книге, характер его строения, а также, что важнее, принципы понятного содержания. Это действующий способ чтения. Чтобы можно было выцепить композицию, должно текст знать достаточно хорошо. Что касается форм очевиднейшего читателю, то, например, выцепим их из положения Дж. Локка: все идеи происходят от ощущений и рефлексии. Они таковы:

1. С чем-то можно обращаться как со всеми сразу.
2. Не только что-то, но и всё сразу может иметь причину.
3. Причин может быть две.
4. У одного могут быть противоположные причины.

Обсуждение этих принципов есть другое дело. Чтение же по этому пути лишь помогает снять, выцепить их с содержания. Самому обхватив голову руками их не «припомнишь». И т. к. первое условие такого чтения — понятность читаемого, то эти формы суть формы понятности «здесь и сейчас», или формы очевидности, которые принадлежат сугубо читателю. Отсюда можно и философски ответить на вопрос: почему все идеи действительно происходят от ощущений и рефлексии? А именно, потому что у чего-то может быть причина и не одна; потому что причину может иметь не только одно, но и всё; потому что о каких-то можно говорить сразу как обо всех и т. д. и т. п.… Кстати, если представить это положение Локка как очень маленькую философскую книгу, то все эти формы и есть образующие композицию этого положения, какова суть А и В причины всех С. Где В положительно противоположно А.

Путь десятый гласит: читать — это значит смотреть на типы определения, а также на характер связи между главными героями содержания.

Любая определенность имеет характер, или начало, объединяющее определяемых. Одно дело выцепить форму определения и другое дело выцепить характер формы. Возьмем, например, определение человека «человек — общественное существо». Это определение нейтральное и похоже на феноменологическое, поскольку «общение» — понятие нейтральное, относительное. Ведь можно драться, торговаться, играть, доказывать друг другу бытие Бога, и это все есть общение. А скажем, всем известное определение «человек образ и подобие Бога» скорее материально, в том смысле, что определяемое (человек) здесь оформляется Другим, т. е. выступает как бы материей Другого.

Или возьмем определение добродетели у Аристотеля: добродетель есть обладание серединой между двумя пороками, один из которых состоит в избытке, а другой — в недостатке. Оно также определение феноменологическое, поскольку «середина», «избыток», «недостаток» суть относительные понятия. А скажем, определение добродетели у Н.Ф. Федорова: «добродетель заключается в управлении слепыми силами природы» есть явно теологическое определение (теологическое не потому, что богословское, а потому что [229] определяемое выступает формой иного). Равно относительно определение Аристотелем фабулы трагедии: переход от счастья к несчастью положительного героя 2 , а в утерянной книге Аристотеля о комедии, комедия должна, видимо, определяться так: переход от счастья к несчастью отрицательного героя. Это нейтральное определение комедии, в том смысле, что неважно что такое хорошо и что такое плохо, как неважно и то, что такое счастье и несчастье, но смеяться по этому определению будет как грешник, так и праведник. Таким образом, по этому методу Аристотель — скорее феноменолог, в том смысле, что дает относительные определения.

Путь одиннадцатый. Читать — это значит набрасывать свой собственный вопрос не касающийся содержания, но при этом отвечать на него, исходя из содержания.

Этот метод также из действующих со стороны читателя. Опять же первое условие чтения по этому пути состоит в обращении с понятным книги. Второе условие состоит том, что текст автора служит средством читательского обращения, а не целью. Например, читателя интересует «начало». Берется любой текст (кроме того, где непосредственно начало обсуждается), в котором что-либо начинается, и на него набрасывается вопрос о начале. Например, «почему Кант начинает познание с опыта?», или «почему Декарт начинает с сомнения, а не с доказательства существования Бога?», или «почему Спиноза начинает свою «Этику» с определений». При этом, пытаясь найти ответы с помощью «Критики», «Размышлений», «Этики», основное внимание уделяется тем основаниям, по которым эти ответы выбираются. Таким образом, хотя автор ничего и не говорит о начале собственно, но читатель, подгоняя содержание автора под свое смутное представление о начале, как бы снимает форму с того, что было выбрано у автора, и эта выцепленная форма начала есть та суть начала, которая интересовало читателя.

Или, например, озабоченность методом. Берется, например, Платон, и вменяется ему вопрос: «Каков метод у Платона?». И хотя быть может никакого метода у Платона нет и не было (что скорее всего), всё же с помощью какого-нибудь его Диалога, искусственно подчиняя ход его рассуждений методичности, как бы «припоминаются» и эксплицируются принципы методичности (опять же не Платона, а читателя).

Или, скажем, интересует понятие совершенства. Берется, например, Спиноза и задается вопрос «какое из его первых восьми определений самое совершенное?». И отвечая на него можно найти множество принципов совершенства. Сделать тоже самое без Другого весьма сложно и скорее невозможно. Типа взять бумагу, ручку, сесть и написать трактат о совершенстве, о методе, о начале — будь это возможно, то не только читать не было бы смысла, но и писать тоже.

Попутно заметим, что этот метод пригоден не только для чтения, но и для бесед. Например, что обсуждается в платоновском «Протагоре»? Большинство читателей хором отвечают, что предмет обсуждения там: «можно ли научить добродетели?». Однако если учесть суть одиннадцатого метода, то Платон как раз идет по нему. «Добродетель» — это не предмет диалога, а его материя, т. е. тот материал, на котором рассматриваются типы единства (сущности). В диалоге по-разному показываются два типа единств, а именно: 1. когда части тождественны и между собой, и с целым (золото); 2. когда части не имеют ничего общего ни между собой, ни между собой и целым (лицо). Именно поэтому «Протагор» не является руководством по воспитанию юношества для педагогов.

Как же читать философские книжки? Действительно ли последние три — адекватные пути для этого занятия?

Источник статьи: http://anthropology.ru/ru/text/kariy-v/kak-chitat-filosofskie-knizhki

Современный философский текст — по крайней мере, маде ин раша — использует три стилистические приёма. С каковыми я и хочу ознакомить начинающих, чтобы они не тратили время зря на изобретение велика.

Во-первых, писать надо непонятно, но так, чтобы создавалось впечатление, что понять что-то всё-таки можно. Хороший тон — делать вполне понятным примерно треть текста (столько обычно даёт отыграть лоху профессиональный шулер). Ещё треть текста требует додумывать за автора. Остальное стоит оставлять непонятным, чтобы лох знал своё место и уважал.

Обычные средства достижения такого результата — это использование личного, на худой конец, тусовочного птичьего языка. Полезно изобретать всякие хитровырожденные словечки «для данного конкретного случая», пусть-ка читатель поломает голову. Очень хорошо помогают сложные, изломанные фразы, разбиваемые короткими и многозначительными. Но всё это очень желательно разбивать чем-то знакомым и легко опознаваемым. Подчёркиваю – не ясным, а именно знакомым: например, фразочками из киношек, из рекламы, из бородатых анеков и так далее. Читатель должен чувствовать себя как на русских горках: из совсем непонятного он должен падать в какую-нибудь оскорбительно знакомую фразочку, а дальше снова удариться мордой о превыспренную хитровымудренность. И, конечно, всегда хороши слова и фразы на импортном языке без перевода.

Второе — это повышенная эмоциональность текста. Читатель должен почувствовать, что текст хоть и смутен, но очень важен, «раз автор так волнуется». Ясен пень, градус эмоциональности нужно повышать пропорционально непонятности.

Поэтому писать нужно не только непонятно, но и взволнованно, с пафосом, гневом и обязательно с иронией. Ирония уместна в любых количествах, потому что она явлется главным (а пожалуй что и единственным) признаком выдающегося ума. Обязательно нужно кого-нибудь и что-нибудь ниспровергать, желательно — непонятно как и за что. Обязательно нужно кого-нибудь хватить и кого-нибудь ругать, в идеале – хвалить тех, кто кого-нибудь удачно обругал. Для оживления текста очень хорошо работают каламбуры или псевдокаламбуры – то есть фразочки, построенные как «остроумные» (ну, когда видно, что тут у нас «игра слов», и обозначено, где оной игрой можно начинать восхищаться). И, конечно, всегда уместны выражения на импортном языке без перевода.

В-третьих, необходимо постоянно демонстрировать эрудицию, неважно в каких вопросах.

Самое очевидное – обильно цитировать других философов, создавая видимость «знания дела». Но вообще-то можно выставлять напоказ свои познания в истории, богословии, медицине, психологии, ботанике и те пе. На самый худой конец – заниматься этимологизированием («это греческое слово имеет сто сорок семь значений, из которых бытийственно важно двадцать шестое»). И, разумеется, фразы на импортном языке без перевода как нельзя лучше свидетельствуют о высокообразованности автора.

Правда, с цитированием нужно соблюдать одно условие: ни в коем случае не ставить других авторов выше себя. Никакого уважения ни к кому проявлять нельзя. Поэтому везде следует оставлять фразочки типа «Хайдеггер подошёл к этой проблеме вплотную, но остановился на полпути», «Платон не смог даже увидеть эту перспективу», «Попандопулос показал перспективу вопрошания об этом, которую, однако, попытался закрыть наивной апелляцией к вере», и так далее. За этим нужно тщательно следить, а то читатель может случайно сравнить ваш текст и цитату из Платона, и сравнение будет не в вашу пользу. То же самое — о прочих цитатах, фактах и ином антураже: не забывайте слегка опускать тех, чьи слова используете. Это делает вашу эрудицию ещё более ценной: вы показываете, что относитесь к своим энциклопедическим познаниям иронично, а ирония, как уже было сказано — единственный признак выдающегося ума. Не забывайте о полезных штампах типа «наивный платонизм» или «догматичная схоластика», не ленитесь их вставлять в текст… В общем, соблюдайте правило «всегда быть выше», даже если вы ссылаетесь на какую-нибудь фигню, которую вы на самом деле совершенно не понимаете (типа теоремы Гёделя или машины Тьюринга). В конце концов, вы философ, а Тьюринга химически кастрировали, «и кто из вас круче». Если остаются какие-то сомнения, заглушите их фразой на импортном языке без перевода.

Есть ещё всякие приёмы, но этих трёх аккордов достаточно, чтобы сбацать философский текст.

Получается примерно вот что:

Консерватура – это самость без эго, амплифицированная до эстетического целого у-топики, служащей ей, в свою очередь, операциональным основанием. Это чистая στοργή без гимера, актуальная нерепрезентативность, в которой фактичность отменена в горизонте возможного, чтобы быть утверждённой как альтернатива наивному платонизму. Но, как известно, альтернативности нет альтернативы, инаковость, возведённая в принцип, всегда отменяет подлинно-иное, которого всегда «не дано» и всегда не завезли. Urgrunt оказывается кикейоном, обычно используемым в качестве чечевичной похлёбки, остывающей в ожидании Исава. И тьюринговская амплификационная машина консерватуры – это романтизированная доде(како)фония тенденций, связанных постыдным секретом классового, хуже того – кассового рессентимента, различающихся лишь способом утаивания этого секрета. Однако секрет секрета состоит в его полишенельности. Это фальшивый аусвайс, по которому пытаются получить допуск к настоящей тайне, о чём столь презрительно-точно отзывался Мозес Шпонек в своих поздних дневниковых записях («dieser Gedanke ist die Pumpe» по поводу Огюста Маше). Спекулятивный реализм здесь обслуживает себя как спекуляцию реальностью.

Если нашпиговать цитатами из правильных авторов, глядишь, в каком-нибудь эмгеушном сборничке тиснут.

) глянул тут кой-чего (

[220]

Как писать философские книги, никто не знает. Именно поэтому читателей философских книг больше, чем писателей. Не следует ли из этого, что то, как их читать, куда понятнее, нежели то, как их писать?

Что такое чтение? Действие или претерпевание? Однако вопрос о чтении «вообще» слишком абстрактный. Поэтому рассматривается определенное чтение, направленное чтение.

Не всякое дело имеет метод. Но метод — суть дела.

Можно читать, делая умный вид в метро, или увеличивая скорочтение. Но для этого не обязательно брать книги философские, достаточно взять толстые и с мелким шрифтом. Или, скажем, чтение может быть ведомо поиском особенностей использования сложно-подчиненного предложения с придаточным ирреального сравнения, или ведомо вопросом как функционирует местоимение «на». Но и это, скорее, филологический, а не собственный метод чтения философских книг. Каков же метод чтения философских трактатов?

Наблюдение показывает следующие пути.

Во-первых, читать — это значит найти общий смысл всей книги. Вопрос, выдающий такое чтение: «короче, про что здесь?».

Это самый распространенный путь чтения, даже не путь, а столбовая дорога. Так читает большинство тех, кто находится и остается в самом начале философского образования. Суть этого метода такова: свести всё содержание к одной общей формуле или фразе. Объединить весь ход рассуждений какой-либо одной (разумеется, существенной) целью. Например, суть гегелевской «Науки логики» в «единстве и борьбе противоположностей». Образец такого способа чтения — Философская Энциклопедия.

Однако этот метод груб. Читатель здесь, хоть и направлен на Другого, но жестко по принципу пользы. Т. е. дело не [221] в том, что читателя Другой собственно не интересует, дело в том, что и сам читатель озабочен чем-то несобственным.

Можно, конечно, взять растянутый вариант этого метода, по которому читать — это делать краткий конспект, таковы учебники по философии. Т. е. так читать это стремиться быть в курсе всех основных мыслей автора. Одно дело, «Критику» Канта обобщить единственным положением (типа «Учение Канта — агностицизм»), и другое дело — столькими, сколько у него в «Критике» глав. Этот путь также часто встречается, как и первый. С одной стороны, он имеет плюс, поскольку часто идеи великих писателей (например, М. Вебера) требуют основательной просушки от той «воды», которой так много в их книгах и, соответственно, в университетских библиотеках. Но с другой стороны, если бы в тексте были важны только два-три положения, то зачем было бы автору «разбавлять» их на сотнях страниц. В самом деле, есть книги, которые невозможно законспектировать. Например, Гегеля или Хайдеггера. Сделать конспект Гегелевской логики — это значит, переписать её (причем, вряд ли это получится «своими словами»). А за краткий конспект вполне сойдет само оглавление «Науки логики».

Как бы там ни было, но этот метод наибеднейший.

Второй путь обозначим условно так: изучающий метод, т. е. читать — это значит, изучать каждое слово.

Метод тотального изучения текста. Этот путь обратный первому, т. к. здесь читатель к Другому относится как к Богу, то ли по долгу службы, то ли по каким-либо личным интересам. Основная установка этого чтения: Другой доступен пониманию. Суть этого чтения заключается в постепенном уподоблении читающего писателю, т. е. читатель желает знать и понять всё содержание книги. Т. е. берется книжка и штудируется, штудируется, штудируется. Внимание обращается на всё. Например, возьмем положение Дж. Локка: все идеи происходят от ощущений и рефлексии. По этому пути у Локка высматривают ответы на следующие вопросы: что такое идеи? что такое ощущения? что такое рефлексия? что такое происходить? Составляется пространный комментарий. Уделяется внимание каждой запятой. Чрезвычайно важен правильный перевод и переводы на разные языки. Огромное значение приобретают предварительные записки и черновики автора данной книги. Этот метод — самый пассивный со [222] стороны читателя. Т. к. нелепо жить себе жить и, попав на философский факультет, вдруг горячо озаботиться, например, «Критикой чистого разума». Есть, конечно, оправдание этому: «изучать Канта — это профессия».

Иногда второй метод завершается тем, что читатель «отлично знает текст», т. е. знает «от корки до корки» всё содержание. Разбуди такого читателя ночью и спроси, про что идет речь в параграфе шестнадцатом «Критики чистого разума», он не задумываясь и правильно ответит.

Можно проделать много наблюдений того, как осуществляется этот изучающий метод у разных исследователей, посвятивших всю свою жизнь той или иной книжке или ряду книг. Ведь у каждого читателя свой интерес, свой сценарий, свои предрассудки, свои задачи, свое «историческое сознание» и мн. др., по которым изучаются книги и делается к ним комментарий. Но о вкусах не спорят…

Чаще встречается третий подход, по которому читать — это значит искать и выбирать в книге только то, что касается интересующей темы. Это дилетантский путь. Например, ученый озабочен вопросом, что такое общение. По этому пути он вычитывает в книге только то, что касается непосредственно общения, причем, неважно, о чем собственно сама книга. Любую теоретическую книгу он начинает читать с конца, с предметного указателя, где дается список страниц, на которых что-то толкуется об общении. Этот метод можно назвать коллекционным или культурологическим. Он никогда не приводит к связанному пониманию. Хотя можно пытаться чем-то связывать самые разные определения якобы одного и того же. У остроумных читателей получается калейдоскоп определений, но чаще «академическая манная каша», порой не лишенная научной грамотности и блестящей риторики (которую можно действительно изучать как образец научного стиля). Этот метод можно усовершенствовать четвертым.

Четвертый путь: читать — это значит искать и собирать не только то, что касается интересующей читателя темы, но и то, с чем он непосредственно согласен и солидарен.

Этот метод тот же, что и предыдущий, только здесь остается в стороне все, так или иначе непонятное читателю. [223] Может и проще следовать по этому пути. Т. к. все слова «заняты», омонимия и особенно синонимия в гуманитарных науках растет в геометрической прогрессии. Ведь многие слова приобретают не только совершенно разный смысл (одно дело, что пишет об искусстве Плеханов, и другое дело, что пишет об искусстве Хайдеггер), но и прямо противоположный смысл. Поэтому можно без конца и без толку приводить в соответствие разные имена исследуемой темы. Лучше уж сразу отбрасывать труднодоступные пониманию исследователя содержания. Этот метод присущ читателю, выражающему свой интерес. Т. е. здесь читатели коллекционируют и собирают только то, что им нравится. Это эклектика.

Этот метод освобождает от труда и беготни в историю той книги, из которой выцепляется то, что интересно (т. е. от герменевтики). В самом деле, какая разница что в действительности имел ввиду автор в написанном, главное читателю то, что он «понял». Другие пути чтения, наверно, порождены вопросом, а понятно ли то, что понятно?

Кстати, следует отметить, что этот путь часто приводит к тому, что чтение превращается в поиск чего-нибудь вообще новенького и интересненького, ранее никогда не встречавшегося. Имеется в виду, что, читая, читатель имеет цель обрести что-то удивительное вообще, а не только касающееся интересующей его темы. В этом случае читатель не направлен при выборе на определенную литературу. Он преследует эту цель, беря с полки любую книгу. На что это указывает: на многогранный вкус читателя или на полное отсутствие вкуса?

Согласно пятому методу, читать — это значит критиковать и искать ошибки.

Назовем его юношеским методом, т. е. методом того человеческого возраста, когда про человека говорят — максималист. В этом возрасте ума читатель как бы наслаждается, разрушая грядки с рассуждениями и выводами в огороде Другого. Он будто вкусивший радость молниеносной победы, ищет где бы её вновь и вновь обрести. Такой читатель забияка и задира, тем более, что нападать и ломать, как известно, всегда легче. Он ловко цепляется за всевозможные шероховатости, доходя до опровержения всего и вся на чем свет стоит. Как это обычно бывает, такой читатель ничего не может написать, [224] т. к. он и себя подвергает такой критике. Имея волшебную силу сокрушать всех, он от неё же страдает и гибнет. Однако можно на этом пути действовать мягче, и тогда читать это значит делать всё непонятным, проблематичным, загадочным. В отличии от критики, по этому методу не просто отрицается или делается отрицательным то или иное содержание, а показывается его несамособойразумеемость. И поэтому такой читатель ищет не столько ошибки, сколько очевиднейшие истины, которые помещает в свой контекст, что делает их подвешенными, скользкими, плавающими. Действительно, одно дело показывать, почему нет правоты, и другое дело, показывать, что правота правого хрупка, условна, относительна. Соблюдая формальности и правила игры университетских цехов, по этому пути можно дойти до вида ученого, который читая, например, Суареса, будет с многообещающим тоном замечать, что Суарес в своем шеститомном (каждый по 800 страниц) труде там-то не дал однозначного решения; тут-то не дал полного обзора; здесь-то дал неудачную аналогию; оставил не ясным и не раскрытым; не определил; не аргументировал; не сделал, а должен был бы; никак не оговаривает; использует непривычное; исходит из проблематичного; стоит на сомнительном; не ставил себе такой-то задачи; и т. д., и т. п.

Как бы там ни было, но если на этом пути читатель не останавливается на одной критике Другого, то доходит до самокритики и даже до «самоуничтожения». Возможно, последнее читателю не очень понравится. Тогда ему предлагается встать на противоположный критичности путь чтения. Таков шестой метод.

Шестой метод гласит: читать это значит додумывать почему написано так, а не иначе.

Здесь читатель по разным причинам выступает адвокатом и апологетом писателя. Принимая «презумпцию невиновности» последнего, он не только начинает с априорного признания безгрешности автора, но и доходит до его гениальности, какую бы простоту последний ни нес. Здесь читатель достаточно активен. Он не изучает, что автор имел ввиду, а думает, почему автор это имеет ввиду. И надо сказать, что читатель здесь думает больше, чем позволил себе думать автор, и как это часто бывает, находит много ума там, где его нет (например, найти в небезызвестном Феодосии Косом [225] легендарного русского философа). Если в изучающем методе была речь о последовательном уподоблении читателя писателю, то здесь читатель имеет дело уже с понятным, но дополнительно обосновывает его. Если взять для примера положение Дж. Локка: все идеи происходят от ощущений и рефлексии, то по этому методу должно вычитывать и досчитывать следующее: почему действительно идеи происходят от ощущений и рефлексии и никак иначе? Возможно, это уже не совсем чтение, а разновидность комментария, и следовательно, этот метод возможен только после метода «изучения».

Этот метод можно ещё определить так: совершенствование написанного как собственного. Т. е. читатель читает так, как будто это он сам написал. Однако есть философские книжки, которые далеки от того, чтобы быть очевидными и понятными. И тогда читать их этим методом не рекомендуется. Для этого имеется седьмой, всегда модный, путь.

Согласно ему, читать — это значит интерпретировать все непонятные места.

Сразу следует дать разность между комментарием и интерпретацией. Первое дело есть обоснование положения, связывание его с другими положениями, не выходящее за круг им общего, а второе дело есть перевод положения на другой род положений, как бы на другой «язык». Т. е. интерпретировать значит содержание одной рубрики опрокинуть на содержание другой, более понятной. Если суть изучающего метода была в уподоблении читателя писателю, то здесь основная установка иная: Другой недоступен непосредственному пониманию. Чтение здесь есть выражение читателя через писателя. Например, если взять русскую сказку про петуха и лису («Лиса-исповедница»), то интерпретация будет тогда, когда первый будет отождествлен, например, с «мыслителем», а второй с «ученым» и, таким образом, странные отношения между петухом и лисой в сказке будут прочитываться такими, каковы они между «мыслителем» и «ученым». Например, петух поет и будит всех на заре (т. е. мыслитель самодостаточен и начинает познание). А лиса всегда голодная, ищет поесть и живет за счет первого (т. е. ученый утилитарен и использует мышление для своего осуществления), но вот зачем петух пошел поздней осенью в лес погулять?! Этот вопрос ну никак из сказки не понять. И вот [226] тут-то интерпретация помогает, а именно, мышление только тогда осуществляется, когда противоречит устоявшемуся (домашнему), когда выходит на опасную границу понятного и непонятного… и т. д., и т. п. В итоге, можно считать себя понявшими глубинный смысл сказки. Пример здесь дан намеренно яркий, тогда как обычно интерпретация осуществляется достаточно тускло, мягко. Пример интерпретативных суждений: «красота — это энергия (сила)», «вода Фалеса — кровь в культуре», «шедевр — то, что причиняет максимум удовольствия», «истинное — это очевидное», «трагедия — это метод лечения». Наиболее успешные и убедительные интерпретаторы «находят» совершенно общие тезисы у Платона и Фрейда, Декарта и Пруста и т. д. Если взять юного (и вечно юного) читателя по этому методу, то он выказывает себя стандартной фразой: «об этом же ещё писал такой-то…». В самом деле, есть такие интерпретаторы, которые любого прочитывают через призму, например, Фихте. Т. е. их метод: «все философы модусы Фихте!» или в лучшем случае «все новейшие достижения философии — модификации древнейшего немецкого идеализма!» и т. п.

И всё же самый большой минус этого пути состоит в удвоении, в умножении одного и того же. Интерпретатор подобен идущему на ощупь. Он как находящийся в темноте «исследует» вещи путем соотнесения с тем, что было видено на свету, и путем составления из ему известного. Но философия имеет дело как раз с тем, что на свету, что яснее ясного. Поэтому этот метод не читателя-философа, а того, кто попал в беду или выступает выводящим из неё.

Встречается и восьмой путь чтения, по которому читать — это значит искать маргинальные моменты.

Здесь читатель выступает всеми видами психоаналитика или душеведа. Читая, он следит за писателем, пытается познать автора. Т. е. смотря в книгу, он видит… обнародованный автором диагноз. Или, например, оценивает текст на аффективность. Этот метод есть поиск интересного и удивительного, хоть и в тексте, но только не в отношении того, чем текст. Здесь обращают внимание не на то, что на главной магистрали чтения всегда считается как несущественнейшее, а на то, на что вообще не обращают внимание ни по какому другому ходу чтения. Например, обратить внимание на характер приводимых примеров. Или скажем, сделать предметом рассмотрения [227] интенсивность дефисного начертания слов у М. Хайдеггера (Подорога). Или анализировать характер упоминания авторов о себе (Например, Декарт, Спиноза, говоря от своего лица, говорят всегда «Я», Гегель — «мы», «нас», а скажем Лосский в некотором месте сам о себе рассказывает в третьем лице — «он»). Или например, обратить внимание на то, что диалектика Гегеля есть переименованная военная терминология, описывающая замаскированные батальные сцены, равно как и добродетель Гегель описывает на языке войны (например, «Добродетель уподобляется не только тому воину, для которого в борьбе все дело в том, чтобы содержать свой меч во всем его блеске, но она и в борьбу вступила только затем, чтобы сохранить оружие, и она не только не может пользоваться своим оружием, но должна также сохранить в целости оружие врага и оберегать его от себя самой, ибо всеоружие составляет благородную сторону добра…» 1).

В самом деле, какой диагноз можно поставить автору таких книг как «Страх и трепет», «Болезнь к смерти», «Несчастнейший» (даже не имея диплома психиатра)?

Но теперь пора бы приступить к рассмотрению претендентов на адекватный метод чтения философских трактатов.

Путь девятый. Читать — это значит схватывать композицию и выцеплять формы с того содержания книги, которое очевидно читателю. Т. е. во-первых, читать философски — это значит иметь дело с тем, что совершенно понятно. Этим условием отрешаются все проекты спасения. Это путь здорового мышления.

По этому пути выцепляется порядок обсуждаемого или определяемого в книге, характер его строения, а также, что важнее, принципы понятного содержания. Это действующий способ чтения. Чтобы можно было выцепить композицию, должно текст знать достаточно хорошо. Что касается форм очевиднейшего читателю, то, например, выцепим их из положения Дж. Локка: все идеи происходят от ощущений и рефлексии. Они таковы:

1. С чем-то можно обращаться как со всеми сразу.
2. Не только что-то, но и всё сразу может иметь причину.
3. Причин может быть две.
4. У одного могут быть противоположные причины.

[228]

Обсуждение этих принципов есть другое дело. Чтение же по этому пути лишь помогает снять, выцепить их с содержания. Самому обхватив голову руками их не «припомнишь». И т. к. первое условие такого чтения — понятность читаемого, то эти формы суть формы понятности «здесь и сейчас», или формы очевидности, которые принадлежат сугубо читателю. Отсюда можно и философски ответить на вопрос: почему все идеи действительно происходят от ощущений и рефлексии? А именно, потому что у чего-то может быть причина и не одна; потому что причину может иметь не только одно, но и всё; потому что о каких-то можно говорить сразу как обо всех и т. д. и т. п.… Кстати, если представить это положение Локка как очень маленькую философскую книгу, то все эти формы и есть образующие композицию этого положения, какова суть А и В причины всех С. Где В положительно противоположно А.

Путь десятый гласит: читать — это значит смотреть на типы определения, а также на характер связи между главными героями содержания.

Любая определенность имеет характер, или начало, объединяющее определяемых. Одно дело выцепить форму определения и другое дело выцепить характер формы. Возьмем, например, определение человека «человек — общественное существо». Это определение нейтральное и похоже на феноменологическое, поскольку «общение» — понятие нейтральное, относительное. Ведь можно драться, торговаться, играть, доказывать друг другу бытие Бога, и это все есть общение. А скажем, всем известное определение «человек образ и подобие Бога» скорее материально, в том смысле, что определяемое (человек) здесь оформляется Другим, т. е. выступает как бы материей Другого.

Или возьмем определение добродетели у Аристотеля: добродетель есть обладание серединой между двумя пороками, один из которых состоит в избытке, а другой — в недостатке. Оно также определение феноменологическое, поскольку «середина», «избыток», «недостаток» суть относительные понятия. А скажем, определение добродетели у Н.Ф. Федорова: «добродетель заключается в управлении слепыми силами природы» есть явно теологическое определение (теологическое не потому, что богословское, а потому что [229] определяемое выступает формой иного). Равно относительно определение Аристотелем фабулы трагедии: переход от счастья к несчастью положительного героя 2, а в утерянной книге Аристотеля о комедии, комедия должна, видимо, определяться так: переход от счастья к несчастью отрицательного героя. Это нейтральное определение комедии, в том смысле, что неважно что такое хорошо и что такое плохо, как неважно и то, что такое счастье и несчастье, но смеяться по этому определению будет как грешник, так и праведник. Таким образом, по этому методу Аристотель — скорее феноменолог, в том смысле, что дает относительные определения.

Путь одиннадцатый. Читать — это значит набрасывать свой собственный вопрос не касающийся содержания, но при этом отвечать на него, исходя из содержания.

Этот метод также из действующих со стороны читателя. Опять же первое условие чтения по этому пути состоит в обращении с понятным книги. Второе условие состоит том, что текст автора служит средством читательского обращения, а не целью. Например, читателя интересует «начало». Берется любой текст (кроме того, где непосредственно начало обсуждается), в котором что-либо начинается, и на него набрасывается вопрос о начале. Например, «почему Кант начинает познание с опыта?», или «почему Декарт начинает с сомнения, а не с доказательства существования Бога?», или «почему Спиноза начинает свою «Этику» с определений». При этом, пытаясь найти ответы с помощью «Критики», «Размышлений», «Этики», основное внимание уделяется тем основаниям, по которым эти ответы выбираются. Таким образом, хотя автор ничего и не говорит о начале собственно, но читатель, подгоняя содержание автора под свое смутное представление о начале, как бы снимает форму с того, что было выбрано у автора, и эта выцепленная форма начала есть та суть начала, которая интересовало читателя.

[230]

Или, например, озабоченность методом. Берется, например, Платон, и вменяется ему вопрос: «Каков метод у Платона?». И хотя быть может никакого метода у Платона нет и не было (что скорее всего), всё же с помощью какого-нибудь его Диалога, искусственно подчиняя ход его рассуждений методичности, как бы «припоминаются» и эксплицируются принципы методичности (опять же не Платона, а читателя).

Или, скажем, интересует понятие совершенства. Берется, например, Спиноза и задается вопрос «какое из его первых восьми определений самое совершенное?». И отвечая на него можно найти множество принципов совершенства. Сделать тоже самое без Другого весьма сложно и скорее невозможно. Типа взять бумагу, ручку, сесть и написать трактат о совершенстве, о методе, о начале — будь это возможно, то не только читать не было бы смысла, но и писать тоже.

Попутно заметим, что этот метод пригоден не только для чтения, но и для бесед. Например, что обсуждается в платоновском «Протагоре»? Большинство читателей хором отвечают, что предмет обсуждения там: «можно ли научить добродетели?». Однако если учесть суть одиннадцатого метода, то Платон как раз идет по нему. «Добродетель» — это не предмет диалога, а его материя, т. е. тот материал, на котором рассматриваются типы единства (сущности). В диалоге по-разному показываются два типа единств, а именно: 1. когда части тождественны и между собой, и с целым (золото); 2. когда части не имеют ничего общего ни между собой, ни между собой и целым (лицо). Именно поэтому «Протагор» не является руководством по воспитанию юношества для педагогов.

Как же читать философские книжки? Действительно ли последние три — адекватные пути для этого занятия?

Странная тема, но достаточно актуальная для многих участников философских форумов. Многие считают, что философский текст следует писать сложно, путано и непонятно с неназойливым вкручиванием цитат ( желательно на иностранном языке).
Ну, хорошо, пусть немногие так думают, хотя судя по репликам, это не совсем уж редкая позиция злословия по поводу философских текстов. Итак, с чего начинается философия? Мне кажется, что любое философское размышление начинается с постановки вопроса, который обозначает определённую проблему. Из этого следует, что необходимо честно сознаться себе: Как я понимаю, в частности, поставленный вопрос и в общем, обозначенную проблематику. Максимальное преодоление субъективного в описании сути вопроса и есть начало философии. Следует стремиться к ясности и остроте аргументов в описании содержания вопроса, который не сужает, а расширяет пространство для возможных ответов. Не следует бояться интерпретаций, которые могут возникнуть в результате неизбежных, но желательных противоречий во время подачи аргументов. Из потока многозначности в результате намывается несколько содержательных аргументов, которые формируют ощущение ответа, а не императивной законченности.