Как пишет пелевин

Весь секрет его творчества заключается…
..нет, давайте по порядку.
Пелевинская проза, как впрочем и его немногочисленные стихи, не вызывают отторжения практически у всех читателей, но по разным причинам.
Искушенный, не побоюсь этого слова, интеллигентный читатель, ощущает себя комфортно в окружении привычных, но необычных слов и понятий. То, что его выгодно отличает от большинства (как он справедливо думает), читателей, делает пелевинское творчество своеобразными именинами души, праздником сердца.
Особенно иностранные словечки, ссылки, которые он понимает, не глядя в сноски, заранее настраивают его, читателя, на со-творческую волну. Он прекрасно понимает, что будь у него поболе времени, он непременно сочинил бы что нибудь этакое. Ведь все те мысли, пусть даже парадоксы, крутятся у него самого в голове, примерно в такой же форме.
Подчеркну, знание терминологии, не побоюсь этого слова, общая парадигма, делает это особенно комфортным.
Искушенный в советском эзопе, такой читатель легко находит свой «ухряб», в любом пелевинском тексте, легко выхватывая его из

«УСПЕХА УЧАСТНИКАМ МЕЖДУНАРОДНОГО ФЕСТИВАЛЯ ЗА РАЗОРУЖЕНИЕ И ЯДЕРНУЮ БЕЗОПАСНОСТЬ!»

Ещё более искушенный, видит свой Даос даже там, где его изначально небыло.
Тоесть, может он и был, но остался невидим самому автору.
Здесь более-менее всё ясно.
У читателя не замороченного излишним словарным запасом, в свою очередь, пелевинское чтиво тоже не вызывает раздражения перенасыщенностью непонятных слов.
Ведь человек, написавший о дискурсE, что его «давно пора забить осиновым колом в ту кокаиново-амфетаминовую задницу, которая его породила.(…) Все эти французские попугаи, которые изобрели дискурс , сидят на амфетаминах. Вечером жрут барбитураты, чтобы уснуть, а утро начинают с амфетаминов, чтобы пробраться сквозь барбитураты. А потом жрут амфетамины, чтобы успеть выработать как можно больше дискурса перед тем, как начать жрать барбитураты, для того чтобы уснуть.», не может не вызывать уважения понятным и правильным языком. Хотя и пользуется при этом непривычными словами.
Употребление этих слов в разных, но кратковременно понятных контекстах, делает их тоже понятными.
Уж извините за тавтологию.
Я сам недавно узнал настояще значение слова «инвектива».
Начитавшись одного обормота, который ненужно ёрничал этим словом, я был убеждён, что это…
Впрочем, узнал, и то хорошо.
Признайтесь, прочитав об этом вы внутренне несколько подбоченились и даже вальяжно отставили ножку.
Не надо этого стесняться, это нормальная реакция.
Простой, незатейливый человек, от частого употребления слова «дискурс» в некотором уничижительном смысле, начинает вслушиваться в него и вычленяет из «дискурсА», во первых, радующее ухо ударение, потом «диск», как что-то круглое, катящееся, за ним «курс» (ну это вообще привычное), направления…
И вот весь «дискурс» — какая-то округлая хуйня ни о чём, катящаяся в никуда.
Что, впрочем, и есть суть, дискурс!
Так вот, комфортная парадигма, или, если хотите, правильные понятия и прозрачный язык, делают творчество Пелевина доступным для широчайших слоёв.
А то, что доступно всем, может повторить каждый!
Давайте попробуем.
Для начала пишем:
НАПИСАТЬ КАК ПЕЛЕВИН? НЕТ НИЧЕГО ПРОЩЕ!
…….нет, что-то не идёт.
Всё какая-то задорновская пародия прёт…

Фото https://knigamir.com/uploadПочему вам обязательно стоит познакомиться с прозой одного из главных авторов современной русской литературы

Виктор Олегович Пелевин – один из самых известных и востребованных современных российских писателей. Выбирая новый роман в книжном магазине, вы наверняка замечали его книги – с аляповатыми, сюрреалистическими обложками и странными названиями. Случайного покупателя их внешний вид вполне может отпугнуть. Может быть, не зря, возможно, такого эффекта добивался сам автор. Нарочитая неэстетичность обложек сигнализирует, что перед нами необычные книги. Книги не для всех. Тем не менее, Пелевин снискал огромную популярность среди людей мыслящих. Чем же столь замечательна его проза?

http://www.rewizor.ru/files

Виктор Олегович явно старается быть злободневным. И хотя новые книги автора выходят ежегодно, порой он не успевает вписаться в тренды, меняющиеся в интернет-пространстве с головокружительной скоростью. Поэтому ценить Пелевина за актуальные и злободневные шутки и великолепную игру с языком, конечно, стоит, но едва ли можно назвать их главными достоинствами прозы.

Произведения Виктора Олеговича пестрят абсурдными элементами: тайное общество рекламщиков, управляющее миром; сваха, призывающая женихов из мира мёртвых; олигарх, поклоняющийся сакральным числам… всё это безумие, как ни странно, органично складывается в убедительное отражение окружающего нас информационного пространства. Пространства полного суеты, пустых стремлений и бессмыслицы. Пространства продающих и покупающих, пространства бездумных потребителей.

http://s1.fotokto.ru/photo

Но стержневым элементом пелевинской прозы можно назвать философию, которую он красной линией проводит сквозь свои произведения. Пелевин предлагает взглянуть на жизнь под другим углом, детерминирует понятия «успех», «мораль», «счастье»…
И реальность, на которую писатель открывает наш взгляд, по-настоящему ужасает. За фасадом привычной нам мира, мы обнаруживаем абсурдную и зачастую жестокую бессмыслицу бытия. Мысли об этой бессмысленности, вероятно, приходили каждому, но далеко не у всех хватает мужества взглянуть на неё прямо. Пелевину мужества хватило. Он, однако, идёт дальше и ищет из бесплодной «суеты сует» выход. И порой кажется, что ему это удаётся.

Пелевин – апологет буддизма. Не оптимистично-современного, а консервативного, пессимистического, восходящего к Сиддхартхе Гаутаме. Но именно через старую буддистскую философию автор спасает своих ищущих правду персонажей. И заодно оставляет нам подсказки, как, если уж не достичь нирваны, то жить осознаннее.

https://fb.ru/misc/i/gallery

С чего же стоит начать читать Пелевина? Вот выборка из нескольких его работ: «Чапаев и Пустота», «Generation П», «Омон Ра», «T». Или же можно начать с одноимённой отечественной экранизацией романа «Generation П» (2011 г.).

Познакомиться с прозой Пелевина точно стоит: его книги могут изменить ваш взгляд на мир.

https://moscow-oblast.sm-news.ru/o-chyom-na-samom-dele-pishet-pelevin-62925/

Когда-то — один из ярчайших писателей современности, подаривший нам шедевры «Generation П», «Желтая Стрела», «Принц Госплана», «Чапаев и Пустота» и «Омон Ра», и затем начавший писать грусть, тоску да уныние в лице пародий на себя былого вроде «Empire-V», «Бэтман Аполло» и «Любовь к трём цукербринам», Пелевин по-прежнему владеет умами и держит марку едва ли не главного властителя нуждающихся в наставнике умов. И вроде последний шедевр был написан относительно давно, а как только выходит новый роман — все вокруг начинают обсуждать его с энтузиазмом, которого не было даже в Анапе, когда туда приезжал Путин. А между прочим, тогда асфальт мыли с Fairy, как писали в газетах.

Так получилось и в этот раз, и на подходе к «Лампе Мафусаила или Крайней битве чекистов с масонами» мы решили разобраться, почему Виктор Олегович Пелевин так популярен и не отпускает народ даже спустя 5 говеных книг.

Образ, покрытый тайнами

Процентов 50 успеха зависит от образа, что доказал нам ныне покойный певец Принц. Человек поражал своим эпатажным образом, так что многие не могли отойти долгое время и под впечатлением забывали послушать композиции музыканта. С Пелевиным другая история, его кредо — загадочность. На публике он не появляется, интервью практически не дает, и в понимании широких масс Пелевин — мужик в черных очках, похожий на просветленного братка. Такой вот скромный затворник, прямо как уважаемый им Кастанеда и уважаемый каждым 16-летним подростком Сэлинджер, но только с русскою душой.

Он не замешан в политике, как Прилепин или Быков, он сам по себе, в своем пузыре, мчащемся по потоку кривой реальности, он смотрит свысока на этот мир, делает конспекты, искаженные собственным восприятием мира и страстью к фантазированию, оборачивает их в твёрдый переплет и закидывает на полки. Если бы он мелькал на ТВ и давал интервью о проблемах России и власти каждые две недели, то наверняка растерял бы весь шарм и загадку, порожденную его творчеством. Быть может, в таком случае и книги его стали бы совсем другими — как у всех. А нам как у всех не надо, такие пишет каждый второй графоман, примеривший на себя шкуру писателя.

В связи с этой таинственностью даже поговаривали, что Пелевин — это не человек и даже не сгусток энергии, а обычная артель литературных негров, трудящихся на звучный псевдоним. Даже фамилии известны: Покровский, Егазаров, Ляпунов, Емелин, Вавилов, Иванников, Новицкий, и при внимательном их прочтении открывается, так сказать, истина. Но одноклассники, сокурсники по МЭИ и литинституту, из которого его в свое время выгнали, и коллеги по работе считают иначе, и говорят, что есть, есть на земле такой парень.

Особенно интересно читать воспоминания критика Виктории Шохиной и коллег со времен, когда Пелевин работал в журнале «Наука и религия». Интересно прочитать про «увлеченного мистикой гения с гаденьким характером», который любил хвастаться тем, что знает карате, и демонстрировал это, ставя коробки на головы худеньких дам.

Факт существования удачно шифрующегося писателя, предположительно из Чертаново, не дает покоя журналюгам, которые без конца любят выпускать в своих газетенках «Факты о жизни знаменитого затворника», особенно после выхода новых книг. То расскажут про любовь всей его жизни, которая нанесла ему душевную травму и сделала затворником, то про передоз… Кстати, о нём.

Бесконечные наркотики

Тема наркотических и психотропных веществ встречается в его книгах повсеместно. А что увлекает народ, как не вещества? Тем, кто их никогда не употреблял, интересно посмотреть, а как оно всё происходит. Самим пробовать страшно, лучше уж взглянуть со стороны, чертовы вуайеры. Тому, кто пробовал, наслаждался и знает, приятно увидеть знакомые психоделические пейзажи. Есть еще и третьи — те, кто впечатляется текстами гуру и встает на «тропу просветления», не задумываясь о последствиях.

Все знают, что Пелевин пробовал, слишком уж подробно и красочно описаны похождения в дивных фантазиях. Друзья рассказывают, что он никогда не скрывал своего интереса к грибочкам (разумеется, шампиньонам), травушке (подорожнику, осоке), и каким-то странным маркам, которые кладут на язык (видимо, чтобы клеились лучше). Собственно, можно спокойно взять и отыскать в толще интернет-мусора небольшой рассказ автора про его знакомство со входящим в моду мескалином. Так и называется «Мой мескалиновый трип» — рассказ о сложных отношениях между Виктором Олеговичем и мескалином, который его не принимал, порождал больше вопросов, чем ответов и даже устроил Перестройку, но Пелевин всё равно его любит.

Да и чему удивляться: говорят, он сильный человек, очень крепкий, следящий за своим здоровьем (что видно по фотографиям: вот какой красавец, не мужчина, а конфэта), и таблетки на него нормально действуют. Раз он близок к эзотерическим культам, а у них возможно употребление наркотиков, значит, он как-то приобщился и к этому. Но он отрицает героин и прочие гадости.

В любом случае, народу всегда интересно следить за жизнью и творчеством наркоманов и алкоголиков. Даже просветеённых, а если они это всё еще и описывают вычурным языком, то считай, что тираж уже гарантированно раскуплен. Помнится, как взрослые дяденьки писали чуть ли не научные работы на тему наркотиков в творчестве писателя.

Но спешим огорчить: в последних интервью Пелевин утверждает, что завязал с наркотиками.

А в беседе с «Известиями» даже обиделся за наркотические вопросы:

Попадание в аудиторию

Видимо, человек написавший «Generation П», понимает в маркетинге чуточку больше, чем мы думаем. Ведь по большому счету, Пелевин просто-напросто сумел охватить огромный пласт населения, которое смог бы заинтересовать его товар. Среди его почитателей, помимо людей адекватных и интересующихся, помимо любителей хорошего слога и интересного сюжета, немало любителей мата, наркотиков и больных нездоровым подростковым нонконформизмом. Для людей с высшим образованием, творческой профессией, средним доходом и таким же возрастом он стал таким же культовым, как и для любителей веществ.

Его контркультурные приемы пришлись по душе ленивой молодежи, которой не хотелось поднимать задницу и что-то делать, ведь можно пойти по пути наименьшего сопротивления с более интересным содержанием. Вот тут и пригодился эксплуатируемый Пелевиным в больших количествах прием старика Кастанеды — сопоставление вымысла и реальности. Гораздо веселее бродить по лесу и вкушать мухоморы с Вавиленом Татарским, чем делать что-то неприятное и тяжелое.

Одним словом, Виктору Олеговичу удалось охватить практически всё читающее книжки население страны. Это не радикальный провокатор Сорокин, не загадочный Акунин, не Улицкая с ее больными для общества темами и не вездесущий Прилепин. Это нечто волшебное и всем интересное. То есть хочешь быть популярным — пиши мистический наркотический абсурд на злобу дня, но пиши красиво.

Беспощадный постмодернизм

Ещё одним пластом почитателей Пелевина являются постмодернисты. Не знаю, доживем ли мы когда-нибудь до времен, когда постмодернизм перестанет быть культовым. Сколько еще должно быть приставок, чтобы понятие «пост» выветрилось? Будем подыхать, а люди над могилкой будут обсуждать последнее постмодернистское творение очередного молодого писателя. А всё потому что выигрышная тема. Постмодернизм всегда делает сюжет интереснее и привлекательнее.

Человек в очках с короткой стрижкой и мордой, как у бульдозера, очень удачно заимствует постмодернистские приемы, используя их в своих корыстных целях. Он склеивает культурную мозаику из действительности, издеваясь над ней как угодно. Он вводит туда мифологию, эзотерику — да что угодно, перестраивает культурные образы, живущие в массовом сознании. Но нужно помнить, что это всегда пародия, и не надо хвататься за обосранный изящными вкраплениями магического реализма образ — он есть авторская выдумка, а не истина в последней инстанции. Такой образ общества ценен не только и не столько как литература, сколько как точный, едкий и ничего не маскирующий портрет действительности, и умные люди, к коим относятся читатели BroDude, должны это понимать.

Слог и ирония

Чем уж действительно хорош Пелевин, так это своим чувством юмора. Даже не самые лучшие романы отличаются высокооктановой иронией, разящей всё вокруг аки крюк Пуджа. Даже в мелочах вроде кастинга на роль проституток в бордель, где юная кариатида стоя на одной ноге пела песню группы Tату «Югославия» (не самый гениальный «5П»), или в том сюжете, где есть пес Пиздец на пяти лапах, который однажды проснётся ото сна, и наступит… ну ты понял. Юмор и острые фразы Пелевина, пускай и матерные — это как раз то, что привлекает львиную долю его читателей. Ну как не любить его за это:

Именно мастерское владение иронией позволяет ему придумывать такие запоминающиеся названия, как «Чапаев и пустота», «Прощальные песни политических пигмеев Пиндостана», «Лампа Мафусаила, или Крайняя битва чекистов с масонами». Нормальный человек в жизни таких красоты и безумия не придумает.

Но этот абсурдный, обличающий юмор не был бы так эффективен без прекрасного слога, которым мастерски орудует писатель. Даже брань на страницах звучит нетривиально. И это вовсе не от потусторонних тем, просто умеет человек писать хорошо и красиво.

1. Жанровая специфика творчества в. О. Пелевина

Еще
одной неотъемлемой чертой постмодернизма
можно считать жанровую многоплановость.

Действительно,
жанр произведений Виктора Пелевина
сложно определить. Так в одном тексте
Пелевина могут уживаться и мистика, и
фантастика, и детектив и киберпанк.

Тоже
можно сказать и о литературной стилистике
произведений Пелевина. В его произведениях
смешиваются драма, ирония, пародия и
сатира. Порой, в романах постмодернистов
фантастика неотличима от реальности,
а юмор тесно переплетен с глубокой
проблематикой. Клиповый тип повествования
делает сюжет произведений Пелевина
всегда динамичным, а сюжетные повороты
неожиданными. Зачастую читатель,
увлеченный динамикой развития сюжета,
неожиданно для себя попадает в
расставленные автором интеллектуальные
ловушки.

Композиция
романа также весьма многогранна. «В
свое время Умберто Эко, говоря об
идеальном постмодернистском произведении,
называл в качестве одного из его
неизбежных и необходимых качеств
«многослойность». Другими словами,
разным категориям читателей должно
быть одинаково интересно читать эту
книгу. Пелевин — один из первых, кому
удалось воплотить мечту современной
литературы в жизнь.» [8]

Порой
даже разносторонне подготовленному
читателю бывает весьма проблематично
распутать все интертекстуальные отсылки
в текстах Пелевина. Там переплетены
мифы, легенды, сказания ритуальные и
оккультные практики народностей самых
разных верований и культур: кельтские,
германские, скандинавские славянские
и индейские; древнекитайские сказки,
нумерология, даосизм и шаманизм и
инициации, йогические техники и
экстатические практики, оборотни и
вампиры, шумерская мифология и русские
народные сказки. Искушенный читатель
угадает цитаты из древних трактатов
«И-Цзин» и «Дао Дэ Цзин», «Алмазная
сутра» и «Тибетская Книга Мертвых»,
вспомнит дзэн-буддийские коаны и
суфийские притчи. Достаточно большое
внимание Пелевиным уделяется виртуальной
реальности, параллельным мирам, т.н.
«психоделической мифологии» и измененным
состояниям сознания. Для того чтобы в
полной мере понять посыл автора, читателю
нужно будет вспомнить, а возможно и
изучить деятелей искусства и культуры
как совсем маргинальных, так и давно
забытых широкими массами.

Также
Пелевин зачастую заимствует и сам у
себя. И если переход одного или нескольких
персонажей из одного романа в другой
можно расценивать как популярный в
комиксах «DC» или «Marvel», то ход создания
собственной сюжетной вселенной, косвенное
повторение собственных сюжетов (рассказы
«Иакинф» [59] и «Тхаги» [24]) уже выглядит
как балансирование на грани между
авторской игрой и авторской
недобросовестностью.

Интертекстуальность
занимает важнейшее место в творчестве
Виктора Пелевина. Так, например, в
предисловии романа «Чапаев и Пустота»
[31] дается прямая отсылка к тексту
Фурманова «Чапаев» [47].

«Вся
эта путаница связана с книгой «Чапаев»,
которая была впервые напечатана одним
из парижских издательств на французском
языке в 1923 году и со странной поспешностью
переиздана в России. Не станем тратить
времени на доказательства ее не
аутентичности. Любой желающий без труда
обнаружит в ней массу неувязок и
противоречий, да и сам ее дух – лучшее
свидетельство того, что автор (или
авторы) не имели никакого отношения к
событиям, которые тщатся описать.
Заметим, кстати, что, хотя господин
Фурманов и встречался с историческим
Чапаевым по меньшей мере дважды, он
никак не мог быть создателем этой книги
по причинам, которые будут видны из
нашего повествования. Невероятно, но
приписываемый ему текст многие до сих
пор воспринимают чуть ли не как
документальный.» [31]

В
романе «Т» [39] имеются прямые отсылки к
творчеству Л. Н. Толстого и Ф. М.
Достоевского.

Хотелось
бы отметить буддизм как одну из излюбленных
тематик рассматриваемого автора.
Классический буддизм своим учением о
пустоте, об отсутствии каких-либо
непрекословных истин и святынь близок
идеям постмодернизма. И даже один из
канонов постмодернизма «смерть автора»
можно рассматривать как аллюзию на
слова Будды «Идите за учением, а не за
учителем». Пелевин в своих произведениях
зачастую пользуется свободой взглядов
буддизма на вольность трактовки учения,
и подвергает канонической учение Будды
весьма радикальному переосмыслению на
современный лад, благо в буддизме, в
отличие от авраамических религий,
подобное отношение к священным текстам
допускается и не считается кощунством.

Ирония,
самоирония и даже самокритика в
постмодернизме как бы дистанцируют
автора от собственного произведения и
в тоже врем снимают ответственность за
некоторые стилистические огрехи и
сюжетные провисания. Той же цели у
Пелевина служат критические монологи
персонажей о современном литературотворчестве,
о постмодернизме и о ничтожности текста
вообще, что мы можем наблюдать в романе
«Т». [39]

Помимо
концепций постмодернизма, тексты
рассматриваемого автора обнаруживают
в себе черты сходства с произведениями
массовой культуры. Для большей интеграции
в сознание обывателя Пелевин часто
используют в своих произведениях образы
персонажей поп-культуры: «Просто Мария»,
«Терминатор», «Покемоны», «Чапаев»,
«Бэтмен», торговые бренды и т.д.

Не
деление политики на «хорошую» и «плохую»,
о которой мы писали в первой главе нашей
работы мы можем наблюдать и у Виктора
Пелевина, он может с одинаковым успехом
как бесконечно высмеивать олигархию и
спецслужбы («Зенитные кодексы Аль-Эфесби»
[24], «Искусство легких касаний» [59],
«Операция «BurningBush» [24], «Тайные виды на
гору Фудзи» [61] и т.д.), отношения России
и Украины («S.N.U.F.F» [60]), так и переключится
на протесты на болотной площади и
креативный класс

«Протест
— это бесплатный гламур для бедных.
Беднейшие слои населения демократично
встречаются с богатейшими для совместного
потребления борьбы за правое дело.
Причем встреча в физическом пространстве
сегодня уже не нужна. Слиться в одном
порыве с богатыми и знаменитыми можно
в Интернете. Управляемая гламурная
революция — это такое же многообещающее
направление, как ядерный синтез…»
[25,c.314].

Эта
мифологема играет одну из важнейших
ролей в романе Виктора Пелевина
«GenerationP» [37]. Уже начиная с имени главного
героя Вавилен которое составлено из
инициалов имен противоречивых по духу
личностей В. А. –Василий Аксенов и В. И.
Лен – Владимир Ильич Ленин. Уже в этом
совмещении несовместимого, а также в
действии романа, которое происходит на
стыке двух противоречащих друг другу
эпох, угадывается миф о Вавилонской
башне и своеобразная его интерпретация
Пелевиным. И даже непосредственно
смешение языка постигает главного героя
в следствие употребления галлюциногенных
грибов: «Вы сканежите стан пройти до
акции? Ну, где торектрички хо?» [37, c280].
При помощи этих приемов Пелевин в
«Generation P» показывает не только смешение
двух эпох происходящее в России начала
90-х, но также и смешение и хаос культуры
постмодерна. Тут кажется уместным и еще
одна интерпретация названия романа –
«Поколение Постмодерна».

Критику
постмодернизма за неуважение к
литературным «святыням» можно также
объяснить с позиции излюбленной Пелевиным
буддисткой притчи: «Однажды, во время
путешествия Танка Теннен остановился
на ночь в храме. Было так холодно, что
он разложил костер из деревянной статуи
Будды. Когда на следующее утро храмовые
монахи стали стыдить его, Танка объяснил,
что сжег статую, чтобы собрать кости
Будды.

«Разве
могут быть кости у деревянной статуи?»
— спросил монах Танку Теннена.

«Тогда
почему вы ругали меня?» — ответил Танка.»
[62]

Критики
и академические литературоведы неустанно
ругают Пелевина за корявость стиля,
филологические огрехи («…подумала
Мария, кладя на антенну вторую руку».
Вот невероятная двусмысленность: «На
ней было платье из черного бархата,
закрывающее грудь и шею, почти до пола
длиной…» (хорошо, если у Анны только
шея до пола длиной, — если и грудь?..) [63]
и примитивность языка, скудость его
словарного запаса легче всего показать
на примере глагола «быть», которым кишат
страницы романа. Иначе как с его помощью
автор, видимо, не в состоянии осуществлять
процедуру описания. Вот абзац, состоящий
всего из трех предложений: «У нее была
длинная серебряная рукоять, покрытая
резьбой, — на ней были изображены две
птицы, между которыми был круг с сидящим
в нем зайцем… Рукоять кончалась
нефритовым набалдашником, к которому
был привязан короткий толстый шнур
витого шелка с лиловой кистью на конце.
Перед рукояткой была круглая гарда из
черного железа; сверкающее лезвие было
длинным и чуть изогнутым – собственно,
это была даже не шашка…» [63], забывая
при этом что, то как пишет Пелевин – это
общий (но как мы считаем, временный)
сдвиг языковой нормы в сторону
примитивности обусловленный требованиями
всей культуры постмодерна интеграции
и адаптации к массовому потребителю.

В
отличие от многих авторов постмодернистской
направленности начала 90-х, описывающих
бытийный, будничный образ жизни человека,
основой сюжетных повествований ранних
произведений Пелевина является советская
и постсоветская действительность,
описанная через призму эзотерического
мировоззрения. Описываемые им ситуации
зачастую имеют гротескный, а на первый
взгляд, даже совершенно фантастический
характер, но как будет описано далее в
работе, на первый план у автора выходят
канонично постмодернистские символичность,
образность и глубокая аллегоричность,
которые приближают жанровую принадлежность
произведений Пелевина к басне и
антиутопии. Хотя пелевинская образность
порой бывает весьма эфемерна и
трудноопределима, что порой весьма
усложняет для читателя отделение мира
реального от мира метафизического, это
также роднит его творчество с жанром
магический реализм.

В
романах и малой прозе Пелевина зачастую
неотделимо переплетены глубокий
психологизм субъектной и социальной
жизни персонажа, вопиющий материализм
соседствует с духовными практиками
востока. Также и стилистическая
насыщенность деталями в описании, в
творчестве Пелевина, зачастую является
весьма обманчивой, так как каждая из
этих деталей знаковая и скорее всего
несет некую двойную смысловую нагрузку
из-за чего мир, описываемый писателем,
приобретает ирреальные очертания т.с.
двойное дно. Каждый персонаж Пелевина
представляет собой целый архетип
описываемой эпохи. Так и некоторые
ключевые образы представляют из себя
целые смысловые концепты: движущийся
поезд- процесс жизни и духовных поисков,
компьютерный монитор оборачивается
всевидящим оком власти, а картонная
ракета –обманчивостью научной пропаганды
советского периода.

В
текстах Пелевина не работает оптимистическая
трактовка завершения исканий. Мир, в
котором оказываются герои в конце пути,
остается все тем же, живет по тем же
законам, меняется исключительно сам
герой (в этом заключается субъективистская
наклонность мировоззрения автора).
Принципиальная для него разница
заключается в том, что по завершении
герой уже не живет по законам «инкубатора»,
он уже не безвольный пассажир поезда и
не пациент психбольницы, он способен
жить по собственным правилам и сам
решает свой исход. Так, данные метафорических
концептов выражают идею преодоления
неосознанного, инертного и конформистского
существования человека в мире. Конечно,
подобные приемы встречались и ранее
уже у советских постмодернистов.

Над
поиском Абсолюта у Пелевина рано или
поздно задумываются все и простые,
рабочие трактористы и бандиты новые
русские, и банкир, и копирайтер… Массовая
литература и ее сюжеты ориентирована
на объект и достижение вполне мирских
и бытовых целей в то время как постмодернизм
ориентирован на субъект и некие
трансцедентные идеалы.

Примером
ложной риторики у Пелевина может служить
речевая характеристика персонажей-идеологов,
которые представлены двумя полярно
противоположными стилистическими
пластами. На этапе убеждения, внушения
(«зомбификации» по Пелевину)
преобладает ложнопатетическая, возвышенно
–пафосная газетная риторика в сочетании
с интимно-проникновенными интонациями,
но уже с момента, когда все маски
сбрасываются, звучит откровенно
брутальная, ненормативная лексика и
фразеология. Обработка заканчивается
и героям уже некуда деться, поэтому
резко меняется и стилистика речи
идеологов; все покровы падают и обнажается
махровый цинизм. («Акико» [29], «Омон Ра»
[33], «Зал поющих кариатид» [64], «Операция
„BurningBush“» [29])

Свойственная
Пелевину манера передачи эзотерического
через обыденное и бытовое проявляется
во множестве произведений: «Затворник
и Шестипалый» [26], «Желтая стрела» [27] и
т.д.

Некоторые
детали в романах Пелевина повторяются
как в «реальном» мире, так и во снах,
галлюцинациях, воспоминаниях героя
(летучая мышь в Empire «V»[4]… — это
своеобразная кодировка художественного
мира автора, стирающего грань между
реальностью и псевдореальностью-
иллюзией, фантазией, осваивающего новые
грани метанаративности, путем свободного
и беспрепятственного перемещения героя
в пространстве, времени, реальности и
виртуальности (граф Т в «Т» [39])

На
первый взгляд у Пелевина повсеместно
наблюдается призрачная метафора
безысходности и тупика, но при более
внимательном чтении всегда находятся,
пусть порой весьма специфические (и
даже радикальные), всегда действенные
способы преодоления кризисного состояния.
Герои Пелевина в своем стремлении
выбраться из ментально гнетущего
безвоздушного пространства политики,
официальной идеологии, массовой культуры
всего того что составляет абсурд
социального существования, всегда так
или иначе приходят в сферу трансцедентального
эзотерического и метафизического. Для
Пелевина прежде всего важен сугубо
гуманистический фактор ценности личности
человека перед социальными ценностями
и борьба с повсеместным растворением
индивидуальности в массовом. Бегство
героев Пелевина от «мы» к «я», а затем
и от «я» к «ничто»- пустоте, зачастую
описано в форме измененных состояний
сознания (галлюцинации, фантазии, миражи,
иллюзии, сны, транс) достигаемых при
помощи медитативных практик, религиозных
учений, психотропных препаратов,
компьютерных игр и виртуального
пространства).

И
все-таки хоть Виктор Олегович так и не
защитил свою диссертацию в области
инженерии, но годы обучения в аспирантуре
регулярно дают о себе знать пусть и в
форме классической постмодернистской
иронии над научным и научно-гуманитарным
дискурсом. Как в романах, так и в малой
прозе Пелевина его персонажи регулярно
оказываются людьми с очень обширным
кругом знаний и впечатляющей эрудицией
в области религии и истории («Операция
„BurningBush“» [24], «Тхаги» [24], «Чапаев и
Пустота» [31]) академической философии
(«Македонская критика французской
мысли» [29]) искусствоведения («iPhuck 10»
[38]). Употребление научной терминологии
часто используется в совершенно ненаучном
контексте именно с целью достижения
большего иронического и комического
эффекта и демонстрации абсолютной
неуместности и неприменимости многих
философских, научных и псевдонаучных
теорий в реальной жизни («Македонская
критика французской мысли»[29],
«Числа»[34])но также этот ход применяется
автором и с целью придания большей
реалистичности совершенно фантастическим
и иллюзорным мирам («Empire V»[40]), «Чапаев
и Пустота»[31]). Возможно ироническое
обыгрывание научной терминологии также
связанно и с нежеланием автора быть
обвиненным в излишнем пафосе.

Самобытность
творчества Виктора Пелевина, на наш
взгляд, ярко отражает как современное
состояние русской литературы, так и все
многообразие культуры эпохи постмодерна
и постмодернизма в мировой литературе.

Примечательно,
что подобного мнения придерживаются и
другие критики, в том числе, И. Роднянская,
определяющая Пелевина как знаковую
фигуру русского постмодернизма, во
многом формирующую лицо данного
направления в 90-е годы, также она отмечает
усиление гуманистической составляющей
его прозы, что в свою очередь является
традиционным для русской литературы.
Существование определенной аксиологической
шкалы в прозе Пелевина отмечает и Л.
Филиппов, по его мнению, хоть обозначенные
Пелевиным ценности и являются во многом
традиционными, описываются они
преимущественно постмодернистскими
художественными методами.

Пелевин
—
один из немногих постмодернистских
авторов кто придерживается одного из
основных принципов постструктуралистской
основы постмодернизма- игры со смыслом,
это является в том числе и следствием
того, что автор не понаслышке знаком с
основными положениями таких видных
теоретиков постмодернизма как Фуко,
Деррида и Бодрийяр. Анализ Пелевиным
работ этих мыслителей мы можем прочесть
в таких произведениях как: «Македонская
критика французской мысли» и «iPhuck10»
[38]

Поскольку
зачастую жанровая принадлежность
произведений постмодернистских авторов
весьма размыта сюжетной эклектичностью.
В одном романе могут сочетаться как
мистика с трагикомедией, так и боевик
с эзотерикой и триллером и т.д., постольку
мы вполне можем себе позволить
охарактеризовать постмодернизм как
литературный жанр.

В
одном из последних романов Пелевина
(«iPhuck 10» [38]) осмеивается и иронично
обыгрывается уже сама теория современного
постмодернизма и все то что еще совсем
недавно считалось столь модным и
концептуальным. Наиболее изысканными
ценителями искусства здесь становятся
спортсмен борец, карикатурный банкир
«новый русский», а искусствовед лишь
исполнитель их заказов, в то время как
автор и вовсе программный код.

Также
признаком преодоления постмодернизмом
самого себя является и то, что объектом
обыгрывания становятся знаковые фигуры
постмодернистской теории и
постструктуралистских построений.

Окончательная
десакрализация мифа о богатых возможностях
виртуальных миров Описывается Пелевиным
в рассказе «Акико» где герой сталкивается
с соблазном виртуального мира
представленным в виде виртуальной
грешницы. Соблазненный анонимностью и
безответственностью виртуальных
похождений, герой поддается этому
соблазну, чего бы не сделал в реальной
жизни. За этим грехопадением следует
неизбежное наказание. Одним из его
элементов оказывается утрата анонимности
и разоблачение. В произведении собеседник
героя сам оставаясь скрытым, знает о
нем все: состояние счета, другие
«преступления» («странствия» по позорным
местам, например, порностраничкам,
враждебным политическим сайтам), имя,
адрес, слабые стороны характера,
«порочащие» факты интернетовской
биографии. Мнимая свобода героя, который,
играя, путешествовал по интернету,
оборачивается полной подконтрольностью
и тоталитарной зависимостью, причем
более жесткой, чем в «плохой реальности».
Например, соблазнительный и
почтительно-этикетный разговор с
виртуальной гейшей Акико сменяется
шантажом всезнающего собеседника: «А
что, по-твоему, мы в пятом главном
управлении должны думать, если ты с
«HotAsianBoys» идешь на «PregnantLatinoTeens», а с
«PregnantLatinoTeens» на «HotAsianBoys»? Вот это и
думаем, что ты педофил-внутриутробник
из исламского джихада. Почему? А кто на
сайте «Kavkaz.org» закладку сделал? Чеченские
пословицы скачивал? Посмеяться хотел,
да? Ага. Посмеешься. Реально посмеешься,
сука. Уже много кто смеется, и ты будешь.
Ага. Убого ему. Ты думаешь, мы тут не
понимаем, какой ты ЙЦУКЕН? IP адрес
211.56.67.4, MasterCard 5101 2486 0000 4051? Думаешь, не
выясним?» [26, c.215]

Позволим
себе перефразировать название одного
из романов Ирвина Ялома «Шопенгаэр- как
лекарство» [52]- «Пелевин  —
как лекарство». Также как профессор
психиатрии убедительно доказывает в
своем романе что учение общепризнанного
«Философа мировой скорби» Шопенгауэра
может носить и глубоко терапевтический
эффект для личностей определенного
психотипа, так и Виктор Олегович за всей
своей иронией, сатирой, гротеском, и, на
первый взгляд, цинизмом, в конечном
итоге несет читателю катарсис- очищение
от всех наносных проблем повседневности,
понимание их тщетности и ничтожности
перед лицом Абсолюта. Справедливости
ради стоит отметить, что подобная
идеология зачастую вызывает стойкой
недовольство у целого ряда критиков
(А. Закуренко) [10], которые называют ее
идеологией безразличия и «бегства от
жизни» , но тем более странной выглядит
эта критика, тогда как вся академическая
психотерапия зиждется на том что одним
из основных условий психического
равновесия здорового человека лежит
стремление избежать ненужных неприятностей
и негативных эмоций эти стремления
имеют под собой не только психологическое
обоснование, но и биологическое (инстинкт
самосохранения).

Борхесовская
образность обыгрывается и перекодируется.
Например, в «Поколение П» [37]- в романе
о поисках пути молодого человека,
утратившего самоидентификацию;
постсоветской страной, оказавшейся на
историческом перепутье; наконец,
человечеством, столкнувшимся с ситуацией
замены реального мира виртуальным. В
этом контексте история птицы Симург
(то есть поисков истины, обличья которой
невозможно узнать) рассказывает Вавилену
Татарскому, погруженному в наркотический
транс, экзотическая, но типичная для
ситуации российского «хаоса» начала
90х фигура-галлюцинация. Это «новый
русский» чеченец, хозяин ларька, и,
по-своему пророк нового буржуазного
мира, по законам которого собирается
жить бывший поэт Татарский. Сам процесс
поисков снижен до ложного трансцендирования,
до блуждания во снах, кошмарах, ловушках
виртуальной реальности. Кошмары и
видения отражают друг друга, подводя
героя к идее исчезновения реальности.
Выход видится автору, как и в «Чапаев и
Пустота», в пробуждении, то есть в выходе
на принципиально иной уровень постижения
реальности.

Романы
Пелевина «Поколение П» [37] и «Числа»[34]
 —
произведения в центре которых (как в
детективе и боевике) судьба молодых
людей, участников криминальной революции,
а порой иронично описаны и традиционные
сюжеты этой революции, но они имеют
исключительно подчиненный характер.
Романы объединяет общая философская
проблема поиска идентичности личностью,
страной, заблудившейся в кругу исторических
ошибок и ложных целей. Хаос трактуется
в иных категориях (никогда не бытовых
и узко криминальных, семейных, как это
происходит в массовой литературе),
частности в категориях мнимости,
существования/ отсутствия реальности,
возможностей ее ложного моделирования,
а также метафизической пустоты,
заполненной ложными абсолютами. С этим
связана модель традиционного у Пелевина
героя: запутавшегося человека, потерявшего
ориентиры идентификации в эпоху смены
культурных парадигм, осмысление
образовавшейся пустоты происходит
посредством буддизма, «Чапаев и Пустота»
нумерологии «Числа» ложное божество
«Поколение П».

Как
пишет исследователь А. Генис «Считают,
что он пишет сатиру, скорее- это проповедь
или басня…». [6]

Тенденция
к поиску центрирующих идей характерна
и для текстов В. Пелевина, так роман
«Чапаев и Пустота» [31] при соблюдении
формальных особенностей постмодернистской
прозы (в частности «нелинейного романа»)
жестко структурирован. В его основе
лежит борхесовский принцип взаимного
отражения снов (в данном случае кошмаров)
и поисков четырех путей истины (при этом
борхесовские «четыре истории» соединяются
с иронически переосмысленным буддийским
учением о «четырех благородных истинах»).
Четыре «кошмара», рассказанные пациентами
сумасшедшего дома №17, организованны
по схожим принципам и объединены решением
общей задачи. В каждом из них испытывается
определенная философская идея,
проецируемая на судьбу России или
человечества. Каждый из кошмаров» описан
в рамках одного или нескольких культурных
кодов, но с выраженной доминантой. Всюду
используются мотивы инициации и
трансцендирования. В каждом случае
подбирается ряд символов, в результате
они складываются в систему, позволяющую
«прочесть» авторский замысел. И наконец,
во всех четырех кошмарах вырабатывается
результирующая идея, вместе они
интегрируются в общую концепцию
современности, предложенную Пелевиным.
Героем первого «кошмара» становится
современный русский человек, в чьем
потрясенном кризисом сознании перепутались
ориентиры: социальные, идеологические,
сексуальные. Он получает имя «Просто
Мария». Испытывается идея западного
(американского) технического прогресса
как направления развития цивилизации.
Использован философский код западного
рационализма, западное представление
о человеке как обособленном «атоме» и
мыслящей машине «терминатор». Мотив
трансцендирования реализован в описании
неудачного полета на военном самолете
и падения. Результирующая идея- гибель
цивилизации, отвернувшейся от духовных
ценностей в пользу материальных,
тупиковый путь технического прогресса.
1 Россия (Просто Мария)- запад США
(терминатор). Второй «кошмар». Его
субъектом является такой же растерянный
современный русский человек Сердюк.
Испытываемая идея- отказ от материальной
реальности, погружение во внутренний
мир, слияние «я» с Абсолютом. Использован
дзен-буддистский, синтоистский культурный
код освобождения и восхождения духа, а
также кодекс самураев. Весь сюжет
взаимоотношений Сердюка с «Кавабатой»
построен на основе синтоистских знаков.
«Основными элементами судьбы в синтоизме
являются: очищение (хараи), жертвоприношение
(сенсей), краткая молитва (норито) и
возлияние (наораи)» [11]. Однако знаки
синтоистского кода в постмодернистской
манере обыграны, спародированы и в тоже
время лирически утверждены, как бы
увидены заново. Сердюка тошнит, причем
не только от вина, но и от окружающего
хаоса (очищение). Он с Кавабатой пьет
саке (возлияние) и при этом пишет
прекрасные стихи, основанные на медитации
(молитва). И вся история чуть было не
заканчивается харакири (жертвоприношением).

Мотив
транцендирования реализуется в медитации,
закрепленной в форме поэзии. Основной
символ в соответствии в соответствии
с синтоистской традицией
—
меч. Ему противостоит по смыслу другой-
звезда- знак высокого плана (в ее
созерцании интуитивно прозревается
истина) примирения, любви к людям.
Результирующая идея более сложная чем
в первом случае. С одной стороны,
утверждается характерное для восточной
ментальности интуитивное постижение
истины и открытие в себе высокого
поэтического мира, связанного с общей
гармонией (то есть ориентации на духовный
прогресс, в его буддистской прочтении,
в противовес западному, техническому).
С другой
—
демонстрируется несовместимость
подобного мировоззрения с конкретным
историческим контекстом. Например,
самурай Кавабата оказывается торговцем
автомобилями, его кодекс чести
—
соблазном и ловушкой, а мировоззрение
—
искушением для наивной души потерявшего
ориентиры самоидентификации русского
человека, живущего во времена перемен.
Героями третьего «кошмара» становятся
«новые русские» определяемые автором
как бандиты. Испытываются идеи безбожного
мира и безбожного человека реализованные,
в частности, в «инфернальном трансе
истории», в том числе и в «диком
капитализме» в России в 80е-90е год.
Комбинируются знаки различных философских
кодов. Мотив транцендирования реализуется
в описании экстаза, вызванного
наркотическими веществами, не случайно
они в этом эпизоде древнейшие- грибы,
как у индейцев. Но и «новые русские»
воспринимаются как дикари, глубокая
архаика, культурный обвал в прошлое.
Возможности транцендирвоания оказываются
в данном случае ограниченными и
специфическими. Бандиты, пародийно
представляющие «убогих», «нищих духом»,
пытаются войти в Царство Небесное,
смогли попасть лишь в Валгаллу
—
скандинавское царство мертвых, но и
оттуда их выгоняют. Результирующая идея
 —
безбожный мир и обезбоженный человек
исчерпали свои возможности. Опровержением
ницшеанского вывода о том, что Бог умер,
является то, что даже в самых страшных
душах остается отзвук того, кого они
называют Четвертым, то есть Бога. И
наконец четвертый путь поисков
—
путь Петра Пустоты, это уже не только
череда кошмаров, но и выход из них,
«выписывание из сумасшедшего дома».

Испытывается
идея поисков собственной экзистенции
Петром и Россией на пересечении различных
культурных традиций. Доминируют
философские коды Дао (мирового первоначала,
пути), раджа-йоги (путь самопознания), в
широком плане буддистский код,
интерпретированный отстраненно. На сей
раз акцентируются последствия того,
что пиром управляют идеи (революция,
революционные рабочие-ткачи показаны
как «тени теней»). Мотив, транцендирования
реализован в описании нирваны, растворении
в Абсолюте, но и с обратным процессом
собирания себя. Символы сведены в
систему, центрирующую, собирающую вместе
«прочтения» предыдущих снов-кошмаров.
Главная идея
—
идея выхода из череды кошмаров
—
сансары, становится и центрирующей идей
всего романа. Это поиск пути для каждого
человека и страны в целом, поиск своей
экзистенции.

Выполняя
поставленную задачу В. Пелевин в
постмодернистской манере обыгрывает
и десакрализирует многие философские
концепции, но еще ярче проявляется
тенденция поиска центрирующих идей.