Как пишется кот ученый у пушкина

Александр Пушкин

У лукоморья дуб зелёный (отрывок из поэмы «Руслан и Людмила»)

У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой,
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.

Читать поэму Руслан и Людмила полностью.

Анализ стихотворения «У лукоморья дуб зеленый» Пушкина

«У лукоморья дуб зеленый…» — строки, знакомые каждому с детства. Волшебный мир пушкинских сказок настолько прочно вошел в нашу жизнь, что воспринимается как неотъемлемая часть русской культуры. Поэма «Руслан и Людмила» была закончена Пушкиным в 1820 г., но вступление он дописал в 1825 г. в Михайловском. За его основу поэт взял присказку Арины Родионовны.

Вступление Пушкина к поэме продолжает древние традиции русского фольклора. Еще древнерусские гусляры начинали свои сказания с обязательной присказки, не имеющей прямого отношения к сюжету. Эта присказка настраивала слушателей на торжественный лад, создавала особую волшебную атмосферу.

Пушкин начинает свою поэму описанием таинственного лукоморья – загадочной местности, где возможны любые чудеса. «Кот ученый» символизирует древнего автора-сказителя, который знает невероятное количество сказок и песен. Лукоморье населено множеством волшебных героев, собравшихся здесь из всех русских сказок. Среди них и второстепенные персонажи (леший, русалка), и «невиданные звери», и пока еще неодушевленная избушка на курьих ножках.

Постепенно перед читателем возникают и более значимые герои. Среди неясных видений появляются могучие «тридцать витязей» во главе с Черномором, символизирующие военную силу русского народа. Главные положительные персонажи (королевич, богатырь, царевна) пока еще безымянны. Они являются собирательными образами, которым предстоит воплотиться в конкретной сказке. Завершают волшебную картину основные отрицательные персонажи – Баба-Яга и Кащей Бессмертный, олицетворяющие зло и несправедливость.

Пушкин подчеркивает, что весь этот волшебный мир имеет национальные корни. Он непосредственно связан с Россией: «там Русью пахнет!». Все происходящие в этом мире события (подвиги, временные победы злодеев и торжество справедливости) являются отражением реальной жизни. Сказки – это не только выдуманные для развлечения истории. Они по своему освещают действительность и помогают человеку различать добро и зло.

В финале присказки Пушкин утверждает, что сам побывал в лукоморье и слушал сказки «кота ученого». Он хочет поделиться одной из таких прекрасных сказок. Интригующее вступление поэта усиливает интерес читателей и нетерпение перед вступлением в волшебный мир народных преданий.

• Следующий стих → Александр Пушкин — Свободы сеятель пустынный
• Предыдущий стих → Иосиф Бродский — Я вас любил

Слушать аудио-стихотворение:

У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;

Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;

Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;

Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;

Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;

Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;

В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;

Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой,

Там царь Кащей над златом чахнет;

Там русский дух… там Русью пахнет!

И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.

• Посвящение
• Песнь первая
• Песнь вторая
• Песнь третия
• Песнь четвертая
• Песнь пятая
• Песнь шестая
• Эпилог
• Примечания

Про­слу­шать поэму1:16:06

Посвящение

Для вас, души моей царицы,
Кра­са­вицы, для вас одних
Вре­мен минув­ших небылицы,
В часы досу­гов золотых,
Под шепот ста­рины болтливой,
Рукою вер­ной я писал;
При­мите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не тре­буя похвал,
Счаст­лив уж я надеж­дой сладкой,
Что дева с тре­пе­том любви
Посмот­рит, может быть украдкой,
На песни греш­ные мои.

У луко­мо­рья дуб зеленый;
Зла­тая цепь на дубе том:
И днем и ночью кот ученый
Всё ходит по цепи кругом;
Идет направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.

Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на вет­вях сидит;
Там на неве­до­мых дорожках
Следы неви­дан­ных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол виде­ний полны;
Там о заре при­хлы­нут волны
На брег пес­ча­ный и пустой,
И трид­цать витя­зей прекрасных
Чре­дой из вод выхо­дят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там коро­ле­вич мимоходом
Пле­няет гроз­ного царя;
Там в обла­ках перед народом
Через леса, через моря
Кол­дун несет богатыря;
В тем­нице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бре­дет сама собой;
Там царь Кащей над зла­том чахнет;
Там рус­ский дух… там Русью пахнет!
И там я был, и мед я пил;
У моря видел дуб зеленый;
Под ним сидел, и кот ученый
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Пове­даю теперь я свету…

Песнь первая

Дела давно минув­ших дней,
Пре­да­нья ста­рины глубокой.

В толпе могу­чих сыновей,
С дру­зьями, в грид­нице высокой
Вла­ди­мир-солнце пировал;
Мень­шую дочь он выдавал
За князя храб­рого Руслана
И мед из тяж­кого стакана
За их здо­ро­вье выпивал.
Не скоро ели предки наши,
Не скоро дви­га­лись кругом
Ковши, сереб­ря­ные чаши
С кипя­щим пивом и вином.
Они весе­лье в сердце лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чаш­ники носили
И низко кла­ня­лись гостям.

Сли­лися речи в шум невнятный;
Жуж­жит гостей весе­лый круг;
Но вдруг раз­дался глас приятный
И звон­ких гуслей бег­лый звук;
Все смолкли, слу­шают Баяна:
И сла­вит сла­дост­ный певец
Люд­милу-пре­лесть, и Руслана,
И Лелем сви­тый им венец.

Но, стра­стью пыл­кой утомленный,
Не ест, не пьет Рус­лан влюбленный;
На друга милого глядит,
Взды­хает, сер­дится, горит
И, щипля ус от нетерпенья,
Счи­тает каж­дые мгновенья.
В уны­нье, с пас­мур­ным челом,
За шум­ным, сва­деб­ным столом
Сидят три витязя младые;
Без­молвны, за ков­шом пустым,
Забыты кубки круговые,
И брашна непри­ятны им;
Не слы­шат вещего Баяна;
Поту­пили сму­щен­ный взгляд:
То три сопер­ника Руслана;
В душе несчаст­ные таят
Любви и нена­ви­сти яд.
Один — Рогдай, вои­тель смелый,
Мечом раз­дви­нув­ший пределы
Бога­тых киев­ских полей;
Дру­гой — Фар­лаф, кри­кун надменный,
В пирах никем не побежденный,
Но воин скром­ный средь мечей;
Послед­ний, пол­ный страст­ной думы,
Мла­дой хазар­ский хан Ратмир:
Все трое бледны и угрюмы,
И пир весе­лый им не в пир.

Вот кон­чен он; встают рядами,
Сме­ша­лись шум­ными толпами,
И все гля­дят на молодых:
Неве­ста очи опустила,
Как будто серд­цем приуныла,
И све­тел радост­ный жених.
Но тень объ­ем­лет всю природу,
Уж близко к пол­ночи глухой;
Бояре, задре­мав от меду,
С покло­ном убра­лись домой.
Жених в вос­торге, в упоенье:
Лас­кает он в воображенье
Стыд­ли­вой девы красоту;
Но с тай­ным, груст­ным умиленьем
Вели­кий князь благословеньем
Дарует юную чету.

И вот неве­сту молодую
Ведут на брач­ную постель;
Огни погасли… и ночную
Лам­паду зажи­гает Лель.
Свер­ши­лись милые надежды,
Любви гото­вятся дары;
Падут рев­ни­вые одежды
На царе­град­ские ковры…
Вы слы­шите ль влюб­лен­ный шепот,
И поце­луев слад­кий звук,
И пре­ры­ва­ю­щийся ропот
Послед­ней робо­сти?.. Супруг
Вос­торги чув­ствует заране;
И вот они настали… Вдруг
Гром гря­нул, свет блес­нул в тумане,
Лам­пада гас­нет, дым бежит,
Кру­гом всё смерк­лось, всё дрожит,
И замерла душа в Руслане…
Всё смолкло. В гроз­ной тишине
Раз­дался два­жды голос странный,
И кто-то в дым­ной глубине
Взвился чер­нее мглы туманной…
И снова терем пуст и тих;
Встает испу­ган­ный жених,
С лица катится пот остылый;
Тре­пеща, хлад­ною рукой
Он вопро­шает мрак немой…
О горе: нет подруги милой!
Хва­тает воз­дух он пустой;
Люд­милы нет во тьме густой,
Похи­щена без­вест­ной силой.

Ах, если муче­ник любви
Стра­дает стра­стью безнадежно,
Хоть грустно жить, дру­зья мои,
Однако жить еще возможно.
Но после дол­гих, дол­гих лет
Обнять влюб­лен­ную подругу,
Жела­ний, слез, тоски предмет,
И вдруг минут­ную супругу
Навек утра­тить… о друзья,
Конечно лучше б умер я!

Однако жив Рус­лан несчастный.
Но что ска­зал вели­кий князь?
Сра­жен­ный вдруг мол­вой ужасной,
На зятя гне­вом распалясь,
Его и двор он созывает:
«Где, где Люд­мила?» — вопрошает
С ужас­ным, пла­мен­ным челом.
Рус­лан не слы­шит. «Дети, други!
Я помню преж­ние заслуги:
О, сжаль­тесь вы над стариком!
Ска­жите, кто из вас согласен
Ска­кать за доче­рью моей?
Чей подвиг будет не напрасен,
Тому — тер­зайся, плачь, злодей!
Не мог сбе­речь жены своей! —
Тому я дам ее в супруги
С пол­цар­ством пра­де­дов моих.
Кто ж вызо­вется, дети, други?..»
«Я!» — мол­вил горест­ный жених.
«Я! я!» — вос­клик­нули с Рогдаем
Фар­лаф и радост­ный Ратмир:
«Сей­час коней своих седлаем;
Мы рады весь изъ­ез­дить мир.
Отец наш, не про­длим разлуки;
Не бойся: едем за княжной».
И с бла­го­дар­но­стью немой
В сле­зах к ним про­сти­рает руки
Ста­рик, изму­чен­ный тоской.

Все чет­веро выхо­дят вместе;
Рус­лан уны­ньем как убит;
Мысль о поте­рян­ной невесте
Его тер­зает и мертвит.
Садятся на коней ретивых;
Вдоль бере­гов Дне­пра счастливых
Летят в клу­бя­щейся пыли;
Уже скры­ва­ются вдали;
Уж всад­ни­ков не видно боле…
Но долго всё еще глядит
Вели­кий князь в пустое поле
И думой им вослед летит.

Рус­лан томился молчаливо,
И смысл и память потеряв.
Через плечо глядя спесиво
И важно под­бо­чась, Фарлаф,
Надув­шись, ехал за Русланом.
Он гово­рит: «Насилу я
На волю вырвался, друзья!
Ну, скоро ль встре­чусь с великаном?
Уж то-то крови будет течь,
Уж то-то жертв любви ревнивой!
Пове­се­лись, мой вер­ный меч,
Пове­се­лись, мой конь ретивый!»

Хазар­ский хан, в уме своем
Уже Люд­милу обнимая,
Едва не пля­шет над седлом;
В нем кровь играет молодая,
Огня надежды полон взор:
То ска­чет он во весь опор,
То драз­нит бегуна лихого,
Кру­жит, подъ­ем­лет на дыбы
Иль дерзко мчит на холмы снова.

Рогдай угрюм, мол­чит — ни слова…
Стра­шась неве­до­мой судьбы
И мучась рев­но­стью напрасной,
Всех больше бес­по­коен он,
И часто взор его ужасный
На князя мрачно устремлен.

Сопер­ники одной дорогой
Все вме­сте едут целый день.
Дне­пра стал темен брег отлогий;
С востока льется ночи тень;
Туманы над Дне­пром глубоким;
Пора коням их отдохнуть.
Вот под горой путем широким
Широ­кий пере­секся путь.
«Разъ­едемся, пора! — сказали, —
Без­вест­ной вве­римся судьбе».
И каж­дый конь, не чуя стали,
По воле путь избрал себе.

Что дела­ешь, Рус­лан несчастный,
Один в пустын­ной тишине?
Люд­милу, сва­дьбы день ужасный,
Всё, мнится, видел ты во сне.
На брови мед­ный шлем надвинув,
Из мощ­ных рук узду покинув,
Ты шагом едешь меж полей,
И мед­ленно в душе твоей
Надежда гиб­нет, гас­нет вера.

Но вдруг пред витя­зем пещера;
В пещере свет. Он прямо к ней
Идет под дрем­лю­щие своды,
Ровес­ники самой природы.
Вошел с уны­ньем: что же зрит?
В пещере ста­рец; ясный вид,
Спо­кой­ный взор, брада седая;
Лам­пада перед ним горит;
За древ­ней кни­гой он сидит,
Ее вни­ма­тельно читая.
«Добро пожа­ло­вать, мой сын! —
Ска­зал с улыб­кой он Руслану. —
Уж два­дцать лет я здесь один
Во мраке ста­рой жизни вяну;
Но нако­нец дождался дня,
Давно пред­ви­ден­ного мною.
Мы вме­сте све­дены судьбою;
Садись и выслу­шай меня.
Рус­лан, лишился ты Людмилы;
Твой твер­дый дух теряет силы;
Но зла про­мчится быст­рый миг:
На время рок тебя постиг.
С надеж­дой, верою веселой
Иди на всё, не унывай;
Впе­ред! мечом и гру­дью смелой
Свой путь на пол­ночь пробивай.

Узнай, Рус­лан: твой оскорбитель
Вол­шеб­ник страш­ный Черномор,
Кра­са­виц дав­ний похититель,
Пол­нощ­ных обла­да­тель гор.
Еще ничей в его обитель
Не про­ни­кал доныне взор;
Но ты, злых коз­ней истребитель,
В нее ты всту­пишь, и злодей
Погиб­нет от руки твоей.
Тебе ска­зать не дол­жен боле:
Судьба твоих гря­ду­щих дней,
Мой сын, в твоей отныне воле».

Наш витязь старцу пал к ногам
И в радо­сти лоб­зает руку.
Свет­леет мир его очам,
И сердце поза­было муку.
Вновь ожил он; и вдруг опять
На вспых­нув­шем лице кручина…
«Ясна тоски твоей причина;
Но грусть не трудно разогнать, —
Ска­зал ста­рик, — тебе ужасна
Любовь седого колдуна;
Спо­койся, знай: она напрасна
И юной деве не страшна.
Он звезды сво­дит с небосклона,
Он свист­нет — задро­жит луна;
Но про­тив вре­мени закона
Его наука не сильна.
Рев­ни­вый, тре­пет­ный хранитель
Зам­ков без­жа­лост­ных дверей,
Он только немощ­ный мучитель
Пре­лест­ной плен­ницы своей.
Вокруг нее он молча бродит,
Кля­нет жесто­кий жре­бий свой…
Но, доб­рый витязь, день проходит,
А нужен для тебя покой».

Рус­лан на мяг­кий мох ложится
Пред уми­ра­ю­щим огнем;
Он ищет поза­быться сном,
Взды­хает, мед­ленно вертится…
Напрасно! Витязь наконец:
«Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я душою,
И сон не в сон, как тошно жить.
Поз­воль мне сердце освежить
Твоей бесе­дою святою.
Про­сти мне дер­зост­ный вопрос.
Откройся: кто ты, благодатный,
Судьбы наперс­ник непонятный?
В пустыню кто тебя занес?»

Вздох­нув с улыб­кою печальной,
Ста­рик в ответ: «Любез­ный сын,
Уж я забыл отчизны дальной
Угрю­мый край. При­род­ный финн,
В доли­нах, нам одним известных,
Гоняя стадо сел окрестных,
В бес­печ­ной юно­сти я знал
Одни дре­му­чие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бед­но­сти забавы.
Но жить в отрад­ной тишине
Дано не долго было мне.

Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гре­мела красотою.
Одна­жды утрен­ней порою
Свои стада на тем­ный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, кра­са­вица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней — и пла­мень роковой
За дерз­кий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небес­ною отрадой,
С ее мучи­тель­ной тоской.

Умча­лась года половина;
Я с тре­пе­том открылся ей,
Ска­зал: люблю тебя, Наина.
Но роб­кой горе­сти моей
Наина с гор­до­стью внимала,
Лишь пре­ле­сти свои любя,
И рав­но­душно отвечала:
«Пас­тух, я не люблю тебя!»

И всё мне дико, мрачно стало:
Род­ная куща, тень дубров,
Веселы игры пастухов —
Ничто тоски не утешало.
В уны­ньи сердце сохло, вяло.
И нако­нец заду­мал я
Оста­вить фин­ские поля;
Морей невер­ные пучины
С дру­жи­ной брат­ской переплыть
И бран­ной сла­вой заслужить
Вни­ма­нье гор­дое Наины.
Я вызвал сме­лых рыбаков
Искать опас­но­стей и злата.
Впер­вые тихий край отцов
Услы­шал бран­ный звук булата
И шум немир­ных челноков.
Я вдаль уплыл, надежды полный,
С тол­пой бес­страш­ных земляков;
Мы десять лет снега и волны
Баг­рили кро­вию врагов.
Молва нес­лась: цари чужбины
Стра­ши­лись дер­зо­сти моей;
Их гор­де­ли­вые дружины
Бежали север­ных мечей.
Мы весело, мы грозно бились,
Делили дани и дары,
И с побеж­ден­ными садились
За дру­же­люб­ные пиры.
Но сердце, пол­ное Наиной,
Под шумом битвы и пиров,
Томи­лось тай­ною кручиной,
Искало фин­ских берегов.
Пора домой, ска­зал я, други!
Пове­сим празд­ные кольчуги
Под сенью хижины родной.
Ска­зал — и весла зашумели;
И, страх оставя за собой,
В залив отчизны дорогой
Мы с гор­дой радо­стью влетели.

Сбы­лись дав­ниш­ние мечты,
Сбы­лися пыл­кие желанья!
Минута слад­кого свиданья,
И для меня блес­нула ты!
К ногам кра­са­вицы надменной
При­нес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, стра­стью упоенный,
Без­молв­ным роем окруженный
Ее завист­ли­вых подруг,
Стоял я плен­ни­ком послушным;
Но дева скры­лась от меня,
При­молвя с видом равнодушным:
«Герой, я не люблю тебя!»

К чему рас­ска­зы­вать, мой сын,
Чего пере­ска­зать нет силы?
Ах, и теперь один, один,
Душой уснув, в две­рях могилы,
Я помню горесть, и порой,
Как о минув­шем мысль родится,
По бороде моей седой
Слеза тяже­лая катится.

Но слу­шай: в родине моей
Между пустын­ных рыбарей
Наука див­ная таится.
Под кро­вом веч­ной тишины,
Среди лесов, в глуши далекой
Живут седые колдуны;
К пред­ме­там муд­ро­сти высокой
Все мысли их устремлены;
Все слы­шит голос их ужасный,
Что было и что будет вновь,
И гроз­ной воле их подвластны
И гроб и самая любовь.

И я, любви иска­тель жадный,
Решился в гру­сти безотрадной
Наину чарами привлечь
И в гор­дом сердце девы хладной
Любовь вол­шеб­ствами зажечь.
Спе­шил в объ­я­тия свободы,
В уеди­нен­ный мрак лесов;
И там, в уче­нье колдунов,
Про­вел неви­ди­мые годы.
Настал давно желан­ный миг,
И тайну страш­ную природы
Я свет­лой мыс­лию постиг:
Узнал я силу заклинаньям.
Венец любви, венец желаньям!
Теперь, Наина, ты моя!
Победа наша, думал я.
Но в самом деле победитель
Был рок, упор­ный мой гонитель.

В меч­тах надежды молодой,
В вос­торге пыл­кого желанья,
Творю поспешно заклинанья,
Зову духов — и в тьме лесной
Стрела про­мча­лась громовая,
Вол­шеб­ный вихорь под­нял вой,
Земля вздрог­нула под ногой…
И вдруг сидит передо мной
Ста­рушка дрях­лая, седая,
Гла­зами впа­лыми сверкая,
С гор­бом, с тря­су­чей головой,
Печаль­ной вет­хо­сти картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
Я ужас­нулся и молчал,
Гла­зами страш­ный при­зрак мерил,
В сомне­нье всё еще не верил
И вдруг запла­кал, закричал:
«Воз­можно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Скажи, давно ль, оставя свет,
Рас­стался я с душой и с милой?
Давно ли?..» «Ровно сорок лет, —
Был девы роко­вой ответ, —
Сего­дня семь­де­сят мне было.
Что делать, — мне пищит она, —
Тол­пою годы пролетели.
Про­шла моя, твоя весна —
Мы оба поста­реть успели.
Но, друг, послу­шай: не беда
Невер­ной мла­до­сти утрата.
Конечно, я теперь седа,
Немножко, может быть, горбата;
Не то, что в ста­рину была,
Не так жива, не так мила;
Зато (при­ба­вила болтунья)
Открою тайну: я колдунья!»

И было в самом деле так.
Немой, недвиж­ный перед нею,
Я совер­шен­ный был дурак
Со всей пре­муд­ро­стью моею.

Но вот ужасно: колдовство
Вполне свер­ши­лось по несчастью.
Мое седое божество
Ко мне пылало новой страстью.
Скри­вив улыб­кой страш­ный рот,
Могиль­ным голо­сом урод
Бор­мо­чет мне любви признанье.
Вооб­рази мое страданье!
Я тре­пе­тал, потупя взор;
Она сквозь кашель продолжала
Тяже­лый, страст­ный разговор:
«Так, сердце я теперь узнала;
Я вижу, вер­ный друг, оно
Для неж­ной стра­сти рождено;
Просну­лись чув­ства, я сгораю,
Том­люсь жела­ньями любви…
Приди в объ­я­тия мои…
О милый, милый! умираю…»

И между тем она, Руслан,
Мигала том­ными глазами;
И между тем за мой кафтан
Дер­жа­лась тощими руками;
И между тем — я обмирал,
От ужаса зажмуря очи;
И вдруг тер­петь не стало мочи;
Я с кри­ком вырвался, бежал.
Она вослед: «О, недостойный!
Ты воз­му­тил мой век спокойный,
Невин­ной девы ясны дни!
Добился ты любви Наины,
И пре­зи­ра­ешь — вот мужчины!
Изме­ной дышат все они!
Увы, сама себя вини;
Он обо­льстил меня, несчастный!
Я отда­лась любови страстной…
Измен­ник, изверг! о позор!
Но тре­пещи, деви­чий вор!»

Так мы рас­ста­лись. С этих пор
Живу в моем уединенье
С разо­ча­ро­ван­ной душой;
И в мире старцу утешенье
При­рода, муд­рость и покой.
Уже зовет меня могила;
Но чув­ства преж­ние свои
Еще ста­рушка не забыла
И пламя позд­ное любви
С досады в злобу превратила.
Душою чер­ной зло любя,
Кол­ду­нья ста­рая, конечно,
Воз­не­на­ви­дит и тебя;
Но горе на земле не вечно».

Наш витязь с жад­но­стью внимал
Рас­сказы старца; ясны очи
Дре­мо­той лег­кой не смыкал
И тихого полета ночи
В глу­бо­кой думе не слыхал.
Но день бли­стает лучезарный…
Со вздо­хом витязь благодарный
Объ­ем­лет старца-колдуна;
Душа надеж­дою полна;
Выхо­дит вон. Ногами стиснул
Рус­лан заржав­шего коня,
В седле опра­вился, присвистнул.
«Отец мой, не оставь меня».
И ска­чет по пустому лугу.
Седой муд­рец мла­дому другу
Кри­чит вослед: «Счаст­ли­вый путь!
Про­сти, люби свою супругу,
Сове­тов старца не забудь!»

Песнь вторая

Сопер­ники в искус­стве брани,
Не знайте мира меж собой;
Несите мрач­ной славе дани
И упи­вай­теся враждой!
Пусть мир пред вами цепенеет,
Дивяся гроз­ным торжествам:
Никто о вас не пожалеет,
Никто не поме­шает вам.
Сопер­ники дру­гого рода,
Вы, рыцари пар­насских гор,
Ста­рай­тесь не сме­шить народа
Нескром­ным шумом ваших ссор;
Бра­ни­тесь — только осторожно.
Но вы, сопер­ники в любви,
Живите дружно, если можно!
Поверьте мне, дру­зья мои:
Кому судь­бою непременной
Деви­чье сердце суждено,
Тот будет мил назло вселенной;
Сер­диться глупо и грешно.

Когда Рогдай неукротимый,
Глу­хим пред­чув­ствием томимый,
Оставя спут­ни­ков своих,
Пустился в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глу­боку думу погруженный —
Злой дух тре­во­жил и смущал
Его тос­ку­ю­щую душу,
И витязь пас­мур­ный шептал:
«Убью!.. пре­грады все разрушу…
Рус­лан!.. узна­ешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, пово­ро­тив коня,
Во весь опор назад он скачет.

В то время доб­лест­ный Фарлаф,
Всё утро сладко продремав,
Укрыв­шись от лучей полдневных,
У ручейка, наедине,
Для под­креп­ле­нья сил душевных,
Обе­дал в мир­ной тишине.
Как вдруг он видит: кто-то в поле,
Как буря, мчится на коне;
И, вре­мени не тратя боле,
Фар­лаф, поки­нув свой обед,
Копье, коль­чугу, шлем, перчатки,
Вско­чил в седло и без оглядки
Летит — а тот за ним вослед.
«Оста­но­вись, бег­лец бесчестный! —
Кри­чит Фар­лафу неизвестный. —
Пре­зрен­ный, дай себя догнать!
Дай голову с тебя сорвать!»
Фар­лаф, узнавши глас Рогдая,
Со страха скор­чась, обмирал
И, вер­ной смерти ожидая,
Коня еще быст­рее гнал.
Так точно заяц торопливый,
При­жавши уши боязливо,
По коч­кам, полем, сквозь леса
Скач­ками мчится ото пса.
На месте слав­ного побега
Вес­ной рас­топ­лен­ного снега
Потоки мут­ные текли
И рыли влажну грудь земли.
Ко рву при­мчался конь ретивый,
Взмах­нул хво­стом и белой гривой,
Бразды сталь­ные закусил
И через ров перескочил;
Но роб­кий всад­ник вверх ногами
Сва­лился тяжко в гряз­ный ров,
Земли не взви­дел с небесами
И смерть при­нять уж был готов.
Рогдай к оврагу подлетает;
Жесто­кий меч уж занесен;
«Погибни, трус! умри!» — вещает…
Вдруг узнает Фар­лафа он;
Гля­дит, и руки опустились;
Досада, изум­ле­нье, гнев
В его чер­тах изобразились;
Скрыпя зубами, онемев,
Герой, с поник­шею главою
Ско­рей отъ­е­хав ото рва,
Бесился… но едва, едва
Сам не сме­ялся над собою.

Тогда он встре­тил под горой
Ста­ру­шечку чуть-чуть живую,
Гор­ба­тую, совсем седую.
Она дорож­ною клюкой
Ему на север указала.
«Ты там най­дешь его», — сказала.
Рогдай весе­льем закипел
И к вер­ной смерти полетел.

А наш Фар­лаф? Во рву остался,
Дох­нуть не смея; про себя
Он, лежа, думал: жив ли я?
Куда сопер­ник злой девался?
Вдруг слы­шит прямо над собой
Ста­рухи голос гробовой:
«Встань, моло­дец: все тихо в поле;
Ты никого не встре­тишь боле;
Я при­вела тебе коня;
Вста­вай, послу­шайся меня».

Сму­щен­ный витязь поневоле
Полз­ком оста­вил гряз­ный ров;
Окрест­ность робко озирая,
Вздох­нул и мол­вил оживая:
«Ну, слава Богу, я здоров!»

«Поверь! — ста­руха продолжала, —
Люд­милу муд­рено сыскать;
Она далеко забежала;
Не нам с тобой ее достать.
Опасно разъ­ез­жать по свету;
Ты, право, будешь сам не рад.
После­дуй моему совету,
Сту­пай тихо­хонько назад.
Под Кие­вом, в уединенье,
В своем наслед­ствен­ном селенье
Останься лучше без забот:
От нас Люд­мила не уйдет».

Ска­зав, исчезла. В нетерпенье
Бла­го­ра­зум­ный наш герой
Тот­час отпра­вился домой,
Сер­дечно поза­быв о славе
И даже о княжне младой;
И шум малей­ший по дубраве,
Полет синицы, ропот вод
Его бро­сали в жар и в пот.

Меж тем Рус­лан далеко мчится;
В глуши лесов, в глуши полей
При­выч­ной думою стремится
К Люд­миле, радо­сти своей,
И гово­рит: «Найду ли друга?
Где ты, души моей супруга?
Увижу ль я твой свет­лый взор?
Услышу ль неж­ный разговор?
Иль суж­дено, чтоб чародея
Ты веч­ной плен­ни­цей была
И, скорб­ной девою старея,
В тем­нице мрач­ной отцвела?
Или сопер­ник дерзновенный
При­дет?.. Нет, нет, мой друг бесценный:
Еще при мне мой вер­ный меч,
Еще глава не пала с плеч».

Одна­жды, тем­ною порою,
По кам­ням бере­гом крутым
Наш витязь ехал над рекою.
Всё ути­хало. Вдруг за ним
Стрелы мгно­вен­ное жужжанье,
Коль­чуги звон, и крик, и ржанье,
И топот по полю глухой.
«Стой!» — гря­нул голос громовой.
Он огля­нулся: в поле чистом,
Под­няв копье, летит со свистом
Сви­ре­пый всад­ник, и грозой
Помчался князь ему навстречу.
«Aгa! догнал тебя! постой! —
Кри­чит наезд­ник удалой, —
Готовься, друг, на смертну сечу;
Теперь ложись средь здеш­них мест;
А там ищи своих невест».
Рус­лан вспы­лал, вздрог­нул от гнева;
Он узнает сей буй­ный глас…

Дру­зья мои! а наша дева?
Оста­вим витя­зей на час;
О них опять я вспомню вскоре.
А то давно пора бы мне
Поду­мать о мла­дой княжне
И об ужас­ном Черноморе.

Моей при­чуд­ли­вой мечты
Наперс­ник ино­гда нескромный,
Я рас­ска­зал, как ночью темной
Люд­милы неж­ной красоты
От вос­па­лен­ного Руслана
Сокры­лись вдруг среди тумана.
Несчаст­ная! когда злодей,
Рукою мощ­ною своей
Тебя сорвав с постели брачной,
Взвился, как вихорь, к облакам
Сквозь тяж­кий дым и воз­дух мрачный
И вдруг умчал к своим горам —
Ты чувств и памяти лишилась
И в страш­ном замке колдуна,
Без­молвна, тре­петна, бледна,
В одно мгно­ве­нье очутилась.

С порога хижины моей
Так видел я, средь лет­них дней,
Когда за кури­цей трусливой
Сул­тан курят­ника спесивый,
Петух мой по двору бежал
И сла­до­страст­ными крылами
Уже подругу обнимал;
Над ними хит­рыми кругами
Цып­лят селе­нья ста­рый вор,
Прияв губи­тель­ные меры,
Носился, пла­вал кор­шун серый
И пал как мол­ния на двор.
Взвился, летит. В ког­тях ужасных
Во тьму рас­се­лин безопасных
Уно­сит бед­ную злодей.
Напрасно, горе­стью своей
И хлад­ным стра­хом пораженный,
Зовет любов­ницу петух…
Он видит лишь лету­чий пух,
Лету­чим вет­ром занесенный.

До утра юная княжна
Лежала, тягост­ным забвеньем,
Как будто страш­ным сновиденьем,
Объ­ята — нако­нец она
Очну­лась, пла­мен­ным волненьем
И смут­ным ужа­сом полна;
Душой летит за наслажденьем,
Кого-то ищет с упоеньем;
«Где ж милый, — шеп­чет, — где супруг?»
Зовет и померт­вела вдруг.
Гля­дит с бояз­нию вокруг.
Люд­мила, где твоя светлица?
Лежит несчаст­ная девица
Среди поду­шек пуховых,
Под гор­дой сенью балдахина;
Завесы, пыш­ная перина
В кистях, в узо­рах дорогих;
Повсюду ткани парчевые;
Играют яхонты, как жар;
Кру­гом куриль­ницы златые
Подъ­ем­лют аро­мат­ный пар;
Довольно… благо мне не надо
Опи­сы­вать вол­шеб­ный дом:
Уже давно Шехеразада
Меня пре­ду­пре­дила в том.
Но свет­лый терем не отрада,
Когда не видим друга в нем.

Три девы, кра­соты чудесной,
В одежде лег­кой и прелестной
Княжне яви­лись, подошли
И покло­ни­лись до земли.
Тогда неслыш­ными шагами
Одна поближе подошла;
Княжне воз­душ­ными перстами
Зла­тую косу заплела
С искус­ством, в наши дни не новым,
И обвила вен­цом перловым
Окруж­ность блед­ного чела.
За нею, скромно взор склоняя,
Потом при­бли­жи­лась другая;
Лазур­ный, пыш­ный сарафан
Одел Люд­милы строй­ный стан;
Покры­лись кудри золотые,
И грудь, и плечи молодые
Фатой, про­зрач­ной, как туман.
Покров завист­ли­вый лобзает
Красы, достой­ные небес,
И обувь лег­кая сжимает
Две ножки, чудо из чудес.
Княжне послед­няя девица
Жем­чуж­ный пояс подает.
Меж тем незри­мая певица
Веселы песни ей поет.
Увы, ни камни ожерелья,
Ни сара­фан, ни пер­лов ряд,
Ни песни лести и веселья
Ее души не веселят;
Напрасно зер­кало рисует
Ее красы, ее наряд:
Потупя непо­движ­ный взгляд,
Она мол­чит, она тоскует.

Те, кои, правду возлюбя,
На тем­ном сердца дне читали,
Конечно знают про себя,
Что если жен­щина в печали
Сквозь слез, украд­кой, как-нибудь,
Назло при­вычке и рассудку,
Забу­дет в зер­кало взглянуть, —
То грустно ей уж не на шутку.

Но вот Люд­мила вновь одна.
Не зная, что начать, она
К окну решет­чату подходит,
И взор ее печально бродит
В про­стран­стве пас­мур­ной дали.
Всё мертво. Снеж­ные равнины
Ков­рами яркими легли;
Стоят угрю­мых гор вершины
В одно­об­раз­ной белизне
И дрем­лют в веч­ной тишине;
Кру­гом не видно дым­ной кровли,
Не видно пут­ника в снегах,
И звон­кий рог весе­лой ловли
В пустын­ных не тру­бит горах;
Лишь изредка с уны­лым свистом
Бун­тует вихорь в поле чистом
И на краю седых небес
Качает обна­жен­ный лес.

В сле­зах отча­я­нья, Людмила
От ужаса лицо закрыла.
Увы, что ждет ее теперь!
Бежит в сереб­ря­ную дверь;
Она с музы­кой отворилась,
И наша дева очутилась
В саду. Пле­ни­тель­ный предел:
Пре­крас­нее садов Армиды[1]
И тех, кото­рыми владел
Царь Соло­мон иль князь Тавриды[2].
Пред нею зыб­лются, шумят
Вели­ко­леп­ные дубровы;
Аллеи пальм, и лес лавровый,
И бла­го­вон­ных мир­тов ряд,
И кед­ров гор­дые вершины,
И золо­тые апельсины
Зер­ца­лом вод отражены;
При­горки, рощи и долины
Весны огнем оживлены;
С про­хла­дой вьется ветер майский
Средь оча­ро­ван­ных полей,
И сви­щет соло­вей китайский
Во мраке тре­пет­ных ветвей;
Летят алмаз­ные фонтаны
С весе­лым шумом к облакам:
Под ними бле­щут истуканы
И, мнится, живы; Фидий сам,
Пито­мец Феба и Паллады,
Любу­ясь ими, наконец,
Свой оча­ро­ван­ный резец
Из рук бы выро­нил с досады.
Дро­бясь о мра­морны преграды,
Жем­чуж­ной, огнен­ной дугой
Валятся, пле­щут водопады;
И ручейки в тени лесной
Чуть вьются сон­ною волной.
Приют покоя и прохлады,
Сквозь вечну зелень здесь и там
Мель­кают свет­лые беседки;
Повсюду роз живые ветки
Цве­тут и дышат по тропам.
Но без­утеш­ная Людмила
Идет, идет и не глядит;
Вол­шеб­ства рос­кошь ей постыла,
Ей гру­стен неги свет­лый вид;
Куда, сама не зная, бродит,
Вол­шеб­ный сад кру­гом обходит,
Сво­боду горь­ким дав слезам,
И взоры мрач­ные возводит
К неумо­ли­мым небесам.
Вдруг осве­тился взор прекрасный:
К устам она при­жала перст;
Каза­лось, умы­сел ужасный
Рож­дался… Страш­ный путь отверст:
Высо­кий мостик над потоком
Пред ней висит на двух скалах;
В уны­нье тяж­ком и глубоком
Она под­хо­дит — и в слезах
На воды шум­ные взглянула,
Уда­рила, рыдая, в грудь,
В вол­нах реши­лась утонуть —
Однако в воды не прыгнула
И дале про­дол­жала путь.

Моя пре­крас­ная Людмила,
По солнцу бегая с утра,
Устала, слезы осушила,
В душе поду­мала: пора!
На травку села, оглянулась —
И вдруг над нею сень шатра,
Шумя, с про­хла­дой развернулась;
Обед рос­кош­ный перед ней;
При­бор из яркого кристалла;
И в тишине из-за ветвей
Незрима арфа заиграла.
Дивится плен­ная княжна,
Но втайне думает она:
«Вдали от милого, в неволе,
Зачем мне жить на свете боле?
О ты, чья гибель­ная страсть
Меня тер­зает и лелеет,
Мне не страшна зло­дея власть:
Люд­мила уме­реть умеет!
Не нужно мне твоих шатров,
Ни скуч­ных песен, ни пиров —
Не стану есть, не буду слушать,
Умру среди твоих садов!»

Княжна встает, и вмиг шатер,
И пыш­ной рос­коши прибор,
И звуки арфы… все пропало;
По-преж­нему все тихо стало;
Люд­мила вновь одна в садах
Ски­та­ется из рощи в рощи;
Меж тем в лазур­ных небесах
Плы­вет луна, царица нощи,
Нахо­дит мгла со всех сторон
И тихо на хол­мах почила;
Княжну невольно кло­нит сон,
И вдруг неве­до­мая сила
Неж­ней, чем веш­ний ветерок,
Ее на воз­дух поднимает,
Несет по воз­духу в чертог
И осто­рожно опускает
Сквозь фимиам вечер­них роз
На ложе гру­сти, ложе слез.
Три девы вмиг опять явились
И вкруг нее засуетились,
Чтоб на ночь пыш­ный снять убор;
Но их уны­лый, смут­ный взор
И при­нуж­ден­ное молчанье
Являли втайне состраданье
И немощ­ный судь­бам укор.
Но поспе­шим: рукой их нежной
Раз­дета сон­ная княжна;
Пре­лестна пре­ле­стью небрежной,
В одной сорочке белоснежной
Ложится почи­вать она.
Со вздо­хом девы поклонились,
Ско­рей как можно удалились
И тихо при­тво­рили дверь.
Что ж наша плен­ница теперь!
Дро­жит как лист, дох­нуть не смеет;
Хла­деют перси, взор темнеет;
Мгно­вен­ный сон от глаз бежит;
Не спит, удво­ила вниманье,
Недвижно в тем­ноту глядит…
Всё мрачно, мерт­вое молчанье!
Лишь сердца слы­шит трепетанье…
И мнится… шеп­чет тишина,
Идут — идут к ее постели;
В подушки пря­чется княжна —
И вдруг… о страх!.. и в самом деле
Раз­дался шум; озарена
Мгно­вен­ным блес­ком тьма ночная,
Мгно­венно дверь отворена;
Без­молвно, гордо выступая,
Нагими саб­лями сверкая,
Ара­пов длин­ный ряд идет
Попарно, чинно, сколь возможно,
И на подуш­ках осторожно
Седую бороду несет;
И вхо­дит с важ­но­стью за нею,
Подъяв вели­че­ственно шею,
Гор­ба­тый кар­лик из дверей:
Его-то голове обритой,
Высо­ким кол­па­ком покрытой,
При­над­ле­жала борода.
Уж он при­бли­жился: тогда
Княжна с постели соскочила,
Седого карлу за колпак
Рукою быст­рой ухватила,
Дро­жа­щий занесла кулак
И в страхе завиз­жала так,
Что всех ара­пов оглушила.
Тре­пеща, скор­чился бедняк,
Княжны испу­ган­ной бледнее;
Зажавши уши поскорее,
Хотел бежать, но в бороде
Запу­тался, упал и бьется;
Встает, упал; в такой беде
Ара­пов чер­ный рой мятется;
Шумят, тол­ка­ются, бегут,
Хва­тают кол­дуна в охапку
И вон рас­пу­ты­вать несут,
Оставя у Люд­милы шапку.

Но что-то доб­рый витязь наш?
Вы помните ль нежданну встречу?
Бери свой быст­рый карандаш,
Рисуй, Орлов­ский, ночь и сечу!
При свете тре­пет­ном луны
Сра­зи­лись витязи жестоко;
Сердца их гне­вом стеснены,
Уж копья бро­шены далеко,
Уже мечи раздроблены,
Коль­чуги кро­вию покрыты,
Щиты тре­щат, в куски разбиты…
Они схва­ти­лись на конях;
Взры­вая к небу чер­ный прах,
Под ними борзы кони бьются;
Борцы, недвижно сплетены,
Друг друга стис­нув, остаются,
Как бы к седлу пригвождены;
Их члены зло­бой сведены;
Пере­пле­лись и костенеют;
По жилам быст­рый огнь бежит;
На вра­жьей груди грудь дрожит —
И вот колеб­лются, слабеют —
Кому-то пасть… вдруг витязь мой,
Вски­пев, желез­ною рукой
С седла наезд­ника срывает,
Подъ­ем­лет, дер­жит над собой
И в волны с берега бросает.
«Погибни! — грозно восклицает; —
Умри, завист­ник злоб­ный мой!»

Ты дога­дался, мой читатель,
С кем бился доб­лест­ный Руслан:
То был кро­ва­вых битв искатель,
Рогдай, надежда киевлян,
Люд­милы мрач­ный обожатель.
Он вдоль дне­пров­ских берегов
Искал сопер­ника следов;
Нашел, настиг, но прежня сила
Питомцу битвы изменила,
И Руси древ­ний удалец
В пустыне свой нашел конец.
И слышно было, что Рогдая
Тех вод русалка молодая
На хладны перси приняла
И, жадно витязя лобзая,
На дно со сме­хом увлекла,
И долго после, ночью темной
Бродя близ тихих берегов,
Бога­тыря при­зрак огромный
Пугал пустын­ных рыбаков.

Песнь третия

Напрасно вы в тени таились
Для мир­ных, счаст­ли­вых друзей,
Стихи мои! Вы не сокрылись
От гнев­ных зави­сти очей.
Уж блед­ный кри­тик, ей в услугу,
Вопрос мне сде­лал роковой:
Зачем Рус­ла­нову подругу,
Как бы на смех ее супругу,
Зову и девой и княжной?
Ты видишь, доб­рый мой читатель,
Тут злобы чер­ную печать!
Скажи, Зоил, скажи, предатель,
Ну как и что мне отвечать?
Крас­ней, несчаст­ный, бог с тобою!
Крас­ней, я спо­рить не хочу;
Доволь­ный тем, что прав душою,
В сми­рен­ной кро­то­сти молчу.
Но ты пой­мешь меня, Климена,
Поту­пишь том­ные глаза,
Ты, жертва скуч­ного Гимена…
Я вижу: тай­ная слеза
Падет на стих мой, сердцу внятный;
Ты покрас­нела, взор погас;
Вздох­нула молча… вздох понятный!
Рев­ни­вец: бойся, бли­зок час;
Амур с Доса­дой своенравной
Всту­пили в сме­лый заговор,
И для главы твоей бесславной
Готов уж мсти­тель­ный убор.

Уж утро хлад­ное сияло
На темени пол­нощ­ных гор;
Но в див­ном замке всё молчало.
В досаде скры­той Черномор,
Без шапки, в утрен­нем халате,
Зевал сер­дито на кровати.
Вокруг брады его седой
Рабы тол­пи­лись молчаливы,
И нежно гре­бень костяной
Рас­че­сы­вал ее извивы;
Меж тем, для пользы и красы,
На бес­ко­неч­ные усы
Лились восточны ароматы,
И кудри хит­рые вились;
Как вдруг, откуда ни возьмись,
В окно вле­тает змий крылатый;
Гремя желез­ной чешуей,
Он в кольца быст­рые согнулся
И вдруг Наи­ной обернулся
Пред изум­лен­ною толпой.
«При­вет­ствую тебя, — сказала, —
Собрат, издавна чти­мый мной!
Досель я Чер­но­мора знала
Одною гром­кою молвой;
Но тай­ный рок соединяет
Теперь нас общею враждой;
Тебе опас­ность угрожает,
Нависла туча над тобой;
И голос оскорб­лен­ной чести
Меня к отмще­нию зовет».

Со взо­ром, пол­ным хит­рой лести,
Ей карла руку подает,
Вещая: «Див­ная Наина!
Мне дра­го­це­нен твой союз.
Мы посра­мим ковар­ство Финна;
Но мрач­ных коз­ней не боюсь:
Про­тив­ник сла­бый мне не страшен;
Узнай чудес­ный жре­бий мой:
Сей бла­го­дат­ной бородой
Неда­ром Чер­но­мор украшен.
Доколь вла­сов ее седых
Враж­деб­ный меч не перерубит,
Никто из витя­зей лихих,
Никто из смерт­ных не погубит
Малей­ших замыс­лов моих;
Моею будет век Людмила,
Рус­лан же гробу обречен!»
И мрачно ведьма повторила:
«Погиб­нет он! погиб­нет он!»
Потом три раза прошипела,
Три раза топ­нула ногой
И чер­ным змием улетела.

Бли­стая в ризе парчевой,
Кол­дун, кол­ду­ньей ободренный,
Раз­ве­се­лясь, решился вновь
Нести к ногам девицы пленной
Усы, покор­ность и любовь.
Раз­ря­жен кар­лик бородатый,
Опять идет в ее палаты;
Про­хо­дит длин­ный ком­нат ряд:
Княжны в них нет. Он дале, в сад,
В лав­ро­вый лес, к решетке сада,
Вдоль озера, вкруг водопада,
Под мостики, в беседки… нет!
Княжна ушла, про­пал и след!
Кто выра­зит его смущенье,
И рев, и тре­пет исступленья?
С досады дня не взви­дел он.
Раз­дался карлы дикий стон:
«Сюда, неволь­ники, бегите!
Сюда, наде­юсь я на вас!
Сей­час Люд­милу мне сыщите!
Ско­рее, слы­шите ль? сейчас!
Не то — шутите вы со мною —
Всех удавлю вас бородою!»

Чита­тель, рас­скажу ль тебе,
Куда кра­са­вица девалась?
Всю ночь она своей судьбе
В сле­зах диви­лась и — смеялась.
Ее пугала борода,
Но Чер­но­мор уж был известен,
И был сме­шон, а никогда
Со сме­хом ужас несовместен.
Навстречу утрен­ним лучам
Постель оста­вила Людмила
И взор неволь­ный обратила
К высо­ким, чистым зеркалам;
Невольно кудри золотые
С лилей­ных плеч приподняла;
Невольно волосы густые
Рукой небреж­ной заплела;
Свои вче­раш­ние наряды
Неча­янно в углу нашла;
Вздох­нув, оде­лась и с досады
Тихонько пла­кать начала;
Однако с вер­ного стекла,
Взды­хая, не сво­дила взора,
И девице при­шло на ум,
В вол­не­нье свое­нрав­ных дум,
При­ме­рить шапку Черномора.
Всё тихо, никого здесь нет;
Никто на девушку не взглянет…
А девушке в сем­на­дцать лет
Какая шапка не пристанет!
Рядиться нико­гда не лень!
Люд­мила шап­кой завертела;
На брови, прямо, набекрень
И задом напе­ред надела.
И что ж? о чудо ста­рых дней!
Люд­мила в зер­кале пропала;
Пере­вер­нула — перед ней
Люд­мила преж­няя предстала;
Назад надела — снова нет;
Сняла — и в зер­кале! «Пре­красно!
Добро, кол­дун, добро, мой свет!
Теперь мне здесь уж безопасно;
Теперь избав­люсь от хлопот!»
И шапку ста­рого злодея
Княжна, от радо­сти краснея,
Надела задом наперед.

Но воз­вра­тимся же к герою.
Не стыдно ль зани­маться нам
Так долго шап­кой, бородою,
Рус­лана поруча судьбам?
Свер­шив с Рогдаем бой жестокий,
Про­ехал он дре­му­чий лес;
Пред ним открылся дол широкий
При блеске утрен­них небес.
Тре­пе­щет витязь поневоле:
Он видит ста­рой битвы поле.
Вдали всё пусто; здесь и там
Жел­теют кости; по холмам
Раз­бро­саны кол­чаны, латы;
Где сбруя, где заржа­вый щит;
В костях руки здесь меч лежит;
Тра­вой оброс там шлем косматый
И ста­рый череп тлеет в нем;
Бога­тыря там остов целый
С его повер­жен­ным конем
Лежит недвиж­ный; копья, стрелы
В сырую землю вонзены,
И мир­ный плющ их обвивает…
Ничто без­молв­ной тишины
Пустыни сей не возмущает,
И солнце с ясной вышины
Долину смерти озаряет.

Со вздо­хом витязь вкруг себя
Взи­рает груст­ными очами.
«О поле, поле, кто тебя
Усеял мерт­выми костями?
Чей бор­зый конь тебя топтал
В послед­ний час кро­ва­вой битвы?
Кто на тебе со сла­вой пал?
Чьи небо слы­шало молитвы?
Зачем же, поле, смолкло ты
И поросло тра­вой забвенья?..
Вре­мен от веч­ной темноты,
Быть может, нет и мне спасенья!
Быть может, на холме немом
Поста­вят тихий гроб Русланов,
И струны гром­кие Баянов
Не будут гово­рить о нем!»

Но вскоре вспом­нил витязь мой,
Что доб­рый меч герою нужен
И даже пан­цырь; а герой
С послед­ней битвы безоружен.
Обхо­дит поле он вокруг;
В кустах, среди костей забвенных,
В гро­маде тле­ю­щих кольчуг,
Мечей и шле­мов раздробленных
Себе доспе­хов ищет он.
Просну­лись гул и степь немая,
Под­нялся в поле треск и звон;
Он под­нял щит, не выбирая,
Нашел и шлем и звон­кий рог;
Но лишь меча сыс­кать не мог.
Долину брани объезжая,
Он видит мно­же­ство мечей,
Но все легки, да слиш­ком малы,
А князь кра­са­вец был не вялый,
Не то, что витязь наших дней.
Чтоб чем-нибудь играть от скуки,
Копье сталь­ное взял он в руки,
Коль­чугу он надел на грудь
И далее пустился в путь.

Уж поблед­нел закат румяный
Над усып­лен­ною землей;
Дымятся синие туманы,
И всхо­дит месяц золотой;
Померкла степь. Тро­пою темной
Задум­чив едет наш Руслан
И видит: сквозь ноч­ной туман
Вдали чер­неет холм огромный,
И что-то страш­ное храпит.
Он ближе к холму, ближе — слышит:
Чудес­ный холм как будто дышит.
Рус­лан вни­мает и глядит
Бес­тре­петно, с покой­ным духом;
Но, шевеля пуг­ли­вым ухом,
Конь упи­ра­ется, дрожит,
Тря­сет упря­мой головою,
И грива дыбом поднялась.
Вдруг холм, без­об­лач­ной луною
В тумане бледно озарясь,
Яснеет; смот­рит храб­рый князь —
И чудо видит пред собою.
Найду ли краски и слова?
Пред ним живая голова.
Огромны очи сном объяты;
Хра­пит, качая шлем пернатый,
И перья в тем­ной высоте,
Как тени, ходят, развеваясь.
В своей ужас­ной красоте
Над мрач­ной сте­пью возвышаясь,
Без­мол­вием окружена,
Пустыни сто­рож безымянной,
Рус­лану пред­стоит она
Гро­ма­дой гроз­ной и туманной.
В недо­уме­нье хочет он
Таин­ствен­ный раз­ру­шить сон.
Вблизи осмат­ри­вая диво,
Объ­е­хал голову кругом
И стал пред носом молчаливо;
Щеко­тит ноздри копием,
И, смор­щась, голова зевнула,
Глаза открыла и чихнула…
Под­нялся вихорь, степь дрогнула,
Взви­лася пыль; с рес­ниц, с усов,
С бро­вей сле­тела стая сов;
Просну­лись рощи молчаливы,
Чих­нуло эхо — конь ретивый
Заржал, запры­гал, отлетел,
Едва сам витязь усидел,
И вслед раз­дался голос шумный:
«Куда ты, витязь неразумный?
Сту­пай назад, я не шучу!
Как раз нахала проглочу!»
Рус­лан с пре­зре­ньем оглянулся,
Браз­дами удер­жал коня
И с гор­дым видом усмехнулся.
«Чего ты хочешь от меня? —
Нахму­рясь, голова вскричала. —
Вот гостя мне судьба послала!
Послу­шай, уби­райся прочь!
Я спать хочу, теперь уж ночь,
Про­щай!» Но витязь знаменитый,
Услыша гру­бые слова,
Вос­клик­нул с важ­но­стью сердитой:
«Молчи, пустая голова!
Слы­хал я истину, бывало:
Хоть лоб широк, да мозгу мало!
Я еду, еду, не свищу,
А как наеду, не спущу!»

Тогда, от яро­сти немея,
Стес­нен­ной зло­бой пламенея,
Наду­лась голова; как жар,
Кро­вавы очи засверкали;
Напе­нясь, губы задрожали,
Из уст, ушей под­нялся пар —
И вдруг она, что было мочи,
Навстречу князю стала дуть;
Напрасно конь, зажмуря очи,
Скло­нив главу, натужа грудь,
Сквозь вихорь, дождь и сумрак ночи
Невер­ный про­дол­жает путь;
Объ­ятый стра­хом, ослепленный,
Он мчится вновь, изнеможенный,
Далече в поле отдохнуть.
Вновь обра­титься витязь хочет —
Вновь отра­жен, надежды нет!
А голова ему вослед,
Как сума­сшед­шая, хохочет,
Гре­мит: «Ай, витязь! ай, герой!
Куда ты? тише, тише, стой!
Эй, витязь, шею сло­мишь даром;
Не трусь, наезд­ник, и меня
Пора­дуй хоть одним ударом,
Пока не замо­рил коня».
И между тем она героя
Драз­нила страш­ным языком.
Рус­лан, досаду в сердце кроя,
Гро­зит ей молча копием,
Тря­сет его рукой свободной,
И, задро­жав, булат холодный
Вон­зился в дер­зост­ный язык.
И кровь из беше­ного зева
Рекою побе­жала вмиг.
От удив­ле­нья, боли, гнева,
В минуту дер­зо­сти лишась,
На князя голова глядела,
Железо грызла и бледнела
В спо­кой­ном духе горячась,
Так ино­гда средь нашей сцены
Пло­хой пито­мец Мельпомены,
Вне­зап­ным сви­стом оглушен,
Уж ничего не видит он,
Блед­неет, ролю забывает,
Дро­жит, поник­нув головой,
И, заи­ка­ясь, умолкает
Перед насмеш­ли­вой толпой.
Счаст­ли­вым поль­зу­ясь мгновеньем,
К объ­ятой голове смущеньем,
Как яст­реб, бога­тырь летит
С подъ­ятой, гроз­ною десницей
И в щеку тяж­кой рукавицей
С раз­маха голову разит;
И степь уда­ром огласилась;
Кру­гом роси­стая трава
Кро­ва­вой пеной обагрилась,
И, заша­тав­шись, голова
Пере­вер­ну­лась, покатилась,
И шлем чугун­ный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч бога­тыр­ский засверкал.
Наш витязь в тре­пете веселом
Его схва­тил и к голове
По окро­вав­лен­ной траве
Бежит с наме­ре­ньем жестоким
Ей нос и уши обрубить;
Уже Рус­лан готов разить,
Уже взмах­нул мечом широким —
Вдруг, изум­лен­ный, внем­лет он
Главы моля­щей жал­кий стон…
И тихо меч он опускает,
В нем гнев сви­ре­пый умирает,
И мще­нье бур­ное падет
В душе, моле­ньем усмиренной:
Так на долине тает лед,
Лучом полу­дня пораженный.

«Ты вра­зу­мил меня, герой, —
Со вздо­хом голова сказала, —
Твоя дес­ница доказала,
Что я вино­вен пред тобой;
Отныне я тебе послушен;
Но, витязь, будь великодушен!
Достоин плача жре­бий мой.
И я был витязь удалой!
В кро­ва­вых бит­вах супостата
Себе я рав­ного не зрел;
Счаст­лив, когда бы не имел
Сопер­ни­ком мень­шого брата!
Ковар­ный, злоб­ный Черномор,
Ты, ты всех бед моих виною!
Семей­ства нашего позор,
Рож­ден­ный кар­лой, с бородою,
Мой див­ный рост от юных дней
Не мог он без досады видеть
И стал за то в душе своей
Меня, жесто­кий, ненавидеть.
Я был все­гда немного прост,
Хотя высок; а сей несчастный,
Имея самый глу­пый рост,
Умен как бес — и зол ужасно.
При­том же, знай, к моей беде,
В его чудес­ной бороде
Таится сила роковая,
И, всё на свете презирая,
Доколе борода цела —
Измен­ник не стра­шится зла.
Вот он одна­жды с видом дружбы
«Послу­шай, — хитро мне сказал, —
Не отка­жись от важ­ной службы:
Я в чер­ных кни­гах отыскал,
Что за восточ­ными горами,
На тихих моря берегах,
В глу­хом под­вале, под замками
Хра­нится меч — и что же? страх!
Я разо­брал во тьме волшебной,
Что волею судьбы враждебной
Сей меч изве­стен будет нам;
Что нас он обоих погубит:
Мне бороду мою отрубит,
Тебе главу; суди же сам,
Сколь важно нам приобретенье
Сего созда­нья злых духов!»
«Ну, что же? где тут затрудненье? —
Ска­зал я карле, — я готов;
Иду, хоть за пре­делы света».
И сосну на плечо взвалил,
А на дру­гое для совета
Зло­дея брата посадил;
Пустился в даль­ную дорогу,
Шагал, шагал и, слава Богу,
Как бы про­ро­че­ству назло,
Всё счаст­ливо сна­чало шло.
За отда­лен­ными горами
Нашли мы роко­вой подвал;
Я раз­ме­тал его руками
И пота­ен­ный меч достал.
Но нет! судьба того хотела:
Меж нами ссора закипела —
И было, при­зна­юсь, о чем!
Вопрос: кому вла­деть мечом?
Я спо­рил, карла горячился;
Бра­ни­лись долго; наконец
Уловку выду­мал хитрец,
При­тих и будто бы смягчился.
«Оста­вим бес­по­лез­ный спор, —
Ска­зал мне важно Черномор, —
Мы тем союз наш обесславим;
Рас­су­док в мире жить велит;
Судьбе решить мы предоставим,
Кому сей меч принадлежит.
К земле при­ник­нем ухом оба
(Чего не выду­мает злоба!),
И кто услы­шит пер­вый звон,
Тот и вла­дей мечом до гроба».
Ска­зал и лег на землю он.
Я сдуру также растянулся;
Лежу, не слышу ничего,
Сме­кая: обману его!
Но сам жестоко обманулся.
Зло­дей в глу­бо­кой тишине,
При­встав, на цыпоч­ках ко мне
Под­крался сзади, размахнулся;
Как вихорь свист­нул ост­рый меч,
И прежде, чем я оглянулся,
Уж голова сле­тела с плеч —
И сверхъ­есте­ствен­ная сила
В ней жизни дух остановила.
Мой остов тер­нием оброс;
Вдали, в стране, людьми забвенной,
Истлел мой прах непогребенный;
Но злоб­ный карла перенес
Меня в сей край уединенный,
Где вечно дол­жен был стеречь
Тобой сего­дня взя­тый меч.
О витязь! Ты хра­ним судьбою,
Возьми его, и Бог с тобою!
Быть может, на своем пути
Ты карлу-чаро­дея встретишь —
Ах, если ты его заметишь,
Ковар­ству, злобе отомсти!
И нако­нец я счаст­лив буду,
Спо­койно мир оставлю сей —
И в бла­го­дар­но­сти моей
Твою поще­чину забуду».

Песнь четвертая

Я каж­дый день, вос­став от сна,
Бла­го­дарю сер­дечно Бога
За то, что в наши времена
Вол­шеб­ни­ков не так уж много.
К тому же — честь и слава им! —
Женитьбы наши безопасны…
Их замыслы не так ужасны
Мужьям, деви­цам молодым.
Но есть вол­шеб­ники другие,
Кото­рых нена­вижу я:
Улыбка, очи голубые
И голос милый — о друзья!
Не верьте им: они лукавы!
Стра­ши­тесь, под­ра­жая мне,
Их упо­и­тель­ной отравы
И почи­вайте в тишине.

Поэ­зии чудес­ный гений,
Певец таин­ствен­ных видений,
Любви, меч­та­ний и чертей,
Могил и рая вер­ный житель,
И музы вет­ре­ной моей
Наперс­ник, пестун и хра­ни­тель![3]
Про­сти мне, север­ный Орфей,
Что в пове­сти моей забавной
Теперь вослед тебе лечу
И лиру музы своенравной
Во лжи пре­лест­ной обличу.

Дру­зья мои, вы все слыхали,
Как бесу в древни дни злодей
Пре­дал сперва себя с печали,
А там и души дочерей;
Как после щед­рым подаяньем,
Молит­вой, верой, и постом,
И непри­твор­ным покаяньем
Снис­кал заступ­ника в святом;
Как умер он и как заснули
Его две­на­дцать дочерей:
И нас пле­нили, ужаснули
Кар­тины тай­ных сих ночей,
Сии чудес­ные виденья,
Сей мрач­ный бес, сей Божий гнев,
Живые греш­ника мученья
И пре­лесть непо­роч­ных дев.
Мы с ними пла­кали, бродили
Вокруг зуб­ча­тых замка стен,
И серд­цем тро­ну­тым любили
Их тихий сон, их тихий плен;
Душой Вадима призывали,
И про­буж­де­нье зрели их,
И часто ино­кинь святых
На гроб отцов­ский провожали.
И что ж, воз­можно ль?.. нам солгали!
Но правду воз­вещу ли я?..

Мла­дой Рат­мир, направя к югу
Нетер­пе­ли­вый бег коня,
Уж думал пред зака­том дня
Нагнать Рус­ла­нову супругу.
Но день баг­ря­ный вечерел;
Напрасно витязь пред собою
В туманы даль­ние смотрел:
Всё было пусто над рекою.
Зари послед­ний луч горел
Над ярко позла­щен­ным бором.
Наш витязь мимо чер­ных скал
Тихонько про­ез­жал и взором
Ноч­лега меж дерев искал.
Он на долину выезжает
И видит: замок на скалах
Зуб­чаты стены возвышает;
Чер­неют башни на углах;
И дева по стене высокой,
Как в море лебедь одинокий,
Идет, зарей освещена;
И девы песнь едва слышна
Долины в тишине глубокой.

«Ложится в поле мрак ночной;
От волн под­нялся ветер хладный.
Уж поздно, пут­ник молодой!
Укройся в терем наш отрадный.

Здесь ночью нега и покой,
А днем и шум и пированье.
Приди на друж­ное призванье,
Приди, о пут­ник молодой!

У нас най­дешь кра­са­виц рой;
Их нежны речи и лобзанье.
Приди на тай­ное призванье,
Приди, о пут­ник молодой!

Тебе мы с утрен­ней зарей
Напол­ним кубок на прощанье.
Приди на мир­ное призванье,
Приди, о пут­ник молодой!

Ложится в поле мрак ночной;
От волн под­нялся ветер хладный.
Уж поздно, пут­ник молодой!
Укройся в терем наш отрадный».

Она манит, она поет;
И юный хан уж под стеною;
Его встре­чают у ворот
Девицы крас­ные толпою;
При шуме лас­ко­вых речей
Он окру­жен; с него не сводят
Они пле­ни­тель­ных очей;
Две девицы коня уводят;
В чер­тоги вхо­дит хан младой,
За ним отшель­ниц милых рой;
Одна сни­мает шлем крылатый,
Дру­гая кова­ные латы,
Та меч берет, та пыль­ный щит;
Одежда неги заменит
Желез­ные доспехи брани.
Но прежде юношу ведут
К вели­ко­леп­ной рус­ской бане.
Уж волны дым­ные текут
В ее сереб­ря­ные чаны,
И брыз­жут хлад­ные фонтаны;
Разо­стлан рос­ко­шью ковер;
На нем уста­лый хан ложится;
Про­зрач­ный пар над ним клубится;
Потупя неги пол­ный взор,
Пре­лест­ные, полунагие,
В заботе неж­ной и немой,
Вкруг хана девы молодые
Тес­нятся рез­вою толпой.
Над рыца­рем иная машет
Вет­вями моло­дых берез,
И жар от них души­стый пашет;
Дру­гая соком веш­них роз
Усталы члены прохлаждает
И в аро­ма­тах потопляет
Тем­но­куд­ря­вые власы.
Вос­тор­гом витязь упоенный
Уже забыл Люд­милы пленной
Недавно милые красы;
Томится сла­дост­ным желаньем;
Бро­дя­щий взор его блестит,
И, пол­ный страст­ным ожиданьем,
Он тает серд­цем, он горит.

Но вот выхо­дит он из бани.
Оде­тый в бар­хат­ные ткани,
В кругу пре­лест­ных дев, Ратмир
Садится за бога­тый пир.
Я не Омер: в сти­хах высоких
Он может вос­пе­вать один
Обеды гре­че­ских дружин,
И звон, и пену чаш глубоких,
Милее, по сле­дам Парни,
Мне сла­вить лирою небрежной
И наготу в ноч­ной тени,
И поце­луй любови нежной!
Луною замок озарен;
Я вижу терем отдаленный,
Где витязь том­ный, воспаленный
Вку­шает оди­но­кий сон;
Его чело, его ланиты
Мгно­вен­ным пла­ме­нем горят;
Его уста полуоткрыты
Лоб­за­нье тай­ное манят;
Он страстно, мед­ленно вздыхает,
Он видит их — и в пыл­ком сне
Покровы к сердцу прижимает.
Но вот в глу­бо­кой тишине
Дверь отво­ри­лась; пол ревнивый
Скры­пит под нож­кой торопливой,
И при сереб­ря­ной луне
Мельк­нула дева. Сны крылаты,
Сокрой­тесь, отле­тите прочь!
Проснись — твоя настала ночь!
Проснися — дорог миг утраты!..
Она под­хо­дит, он лежит
И в сла­до­страст­ной неге дремлет;
Покров его с одра скользит,
И жар­кий пух чело объемлет.
В мол­ча­нье дева перед ним
Стоит недвижно, бездыханна,
Как лице­мер­ная Диана
Пред милым пас­ты­рем своим;
И вот она, на ложе хана
Коле­ном опер­шись одним,
Вздох­нув, лицо к нему склоняет
С том­ле­ньем, с тре­пе­том живым,
И сон счаст­ливца прерывает
Лоб­за­ньем страст­ным и немым…

Но, други, дев­ствен­ная лира
Умолкла под моей рукой;
Сла­беет роб­кий голос мой —
Оста­вим юного Ратмира;
Не смею пес­ней продолжать:
Рус­лан нас дол­жен занимать,
Рус­лан, сей витязь беспримерный,
В душе герой, любов­ник верный.
Упор­ным боем утомлен,
Под бога­тыр­ской головою
Он сла­дост­ный вку­шает сон.
Но вот уж ран­нею зарею
Сияет тихий небосклон;
Всё ясно; утра луч игривый
Главы кос­ма­тый лоб златит.
Рус­лан встает, и конь ретивый
Уж витязя стре­лою мчит.

И дни бегут; жел­теют нивы;
С дерев спа­дает дрях­лый лист;
В лесах осен­ний ветра свист
Певиц пер­на­тых заглушает;
Тяже­лый, пас­мур­ный туман
Нагие холмы обвивает;
Зима при­бли­жи­лась — Руслан
Свой путь отважно продолжает
На даль­ный север; с каж­дым днем
Пре­грады новые встречает:
То бьется он с богатырем,
То с ведь­мою, то с великаном,
То лун­ной ночью видит он,
Как будто сквозь вол­шеб­ный сон,
Окру­жены седым туманом,
Русалки, тихо на ветвях
Кача­ясь, витязя младого
С улыб­кой хит­рой на устах
Манят, не говоря ни слова…
Но, тай­ным про­мыс­лом храним,
Бес­страш­ный витязь невредим;
В его душе жела­нье дремлет,
Он их не видит, им не внемлет,
Одна Люд­мила всюду с ним.

Но между тем, никем не зрима,
От напа­де­ний колдуна
Вол­шеб­ной шап­кою хранима,
Что делает моя княжна,
Моя пре­крас­ная Людмила?
Она, без­молвна и уныла,
Одна гуляет по садам,
О друге мыс­лит и вздыхает,
Иль, волю дав своим мечтам,
К роди­мым киев­ским полям
В забве­нье сердца улетает;
Отца и бра­тьев обнимает,
Подру­жек видит молодых
И ста­рых маму­шек своих —
Забыты плен и разлученье!
Но вскоре бед­ная княжна
Свое теряет заблужденье
И вновь уныла и одна.
Рабы влюб­лен­ного злодея,
И день и ночь, сидеть не смея,
Меж тем по замку, по садам
Пре­лест­ной плен­ницы искали,
Мета­лись, громко призывали,
Однако всё по пустякам.
Люд­мила ими забавлялась:
В вол­шеб­ных рощах иногда
Без шапки вдруг она являлась
И кли­кала: «Сюда, сюда!»
И все бро­са­лись к ней толпою;
Но в сто­рону — незрима вдруг —
Она неслыш­ною стопою
От хищ­ных убе­гала рук.
Везде все­часно замечали
Ее минут­ные следы:
То позла­щен­ные плоды
На шум­ных вет­вях исчезали,
То капли клю­че­вой воды
На луг измя­тый упадали:
Тогда наверно в замке знали,
Что пьет иль кушает княжна.
На вет­вях кедра иль березы
Скры­ва­ясь по ночам, она
Минут­ного искала сна —
Но только про­ли­вала слезы,
Звала супруга и покой,
Томи­лась гру­стью и зевотой,
И редко, редко пред зарей,
Скло­нясь ко древу головой,
Дре­мала тон­кою дремотой;
Едва редела ночи мгла,
Люд­мила к водо­паду шла
Умыться хлад­ною струею:
Сам карла утрен­ней порою
Одна­жды видел из палат,
Как под неви­ди­мой рукою
Плес­кал и брыз­гал водопад.
С своей обыч­ною тоскою
До новой ночи, здесь и там,
Она бро­дила по садам:
Нередко под вечер слыхали
Ее при­ят­ный голосок;
Нередко в рощах поднимали
Иль ею бро­шен­ный венок,
Или клочки пер­сид­ской шали,
Или запла­кан­ный платок.

Жесто­кой стра­стью уязвленный,
Доса­дой, зло­бой омраченный,
Кол­дун решился наконец
Пой­мать Люд­милу непременно.
Так Лем­носа хро­мой куз­нец[4],
Прияв супру­же­ский венец
Из рук пре­лест­ной Цитереи,
Рас­ки­нул сеть ее красам,
Открыв насмеш­ли­вым богам
Киприды неж­ные затеи…

Ску­чая, бед­ная княжна
В про­хладе мра­мор­ной беседки
Сидела тихо близ окна
И сквозь колеб­ле­мые ветки
Смот­рела на цве­ту­щий луг.
Вдруг слы­шит — кли­чут: «Милый друг!»
И видит вер­ного Руслана.
Его черты, походка, стан;
Но бле­ден он, в очах туман,
И на бедре живая рана —
В ней сердце дрог­нуло. «Рус­лан!
Рус­лан!.. он точно!» И стрелою
К супругу плен­ница летит,
В сле­зах, тре­пеща, говорит:
«Ты здесь… ты ранен… что с тобою?»
Уже достигла, обняла:
О ужас… при­зрак исчезает!
Княжна в сетях; с ее чела
На землю шапка упадает.
Хла­дея, слы­шит гроз­ный крик:
«Она моя!» — и в тот же миг
Зрит кол­дуна перед очами.
Раз­дался девы жал­кий стон,
Падет без чувств — и див­ный сон
Объял несчаст­ную крылами

Что будет с бед­ною княжной!
О страш­ный вид: вол­шеб­ник хилый
Лас­кает дер­зост­ной рукой
Мла­дые пре­ле­сти Людмилы!
Ужели счаст­лив будет он?
Чу… вдруг раз­дался рога звон,
И кто-то карлу вызывает.
В смя­те­нье, блед­ный чародей
На деву шапку надевает;
Тру­бят опять; звуч­ней, звучней!
И он летит к без­вест­ной встрече,
Заки­нув бороду за плечи.

Песнь пятая

Ax, как мила моя княжна!
Мне нрав ее всего дороже:
Она чув­стви­тельна, скромна,
Любви супру­же­ской верна,
Немножко вет­рена… так что же?
Еще милее тем она.
Все­часно пре­ле­стию новой
Умеет нас она пленить;
Ска­жите: можно ли сравнить
Ее с Дель­фи­рою суровой?
Одной — судьба послала дар
Обво­ро­жать сердца и взоры;
Ее улыбка, разговоры
Во мне любви рож­дают жар.
А та — под юбкою гусар,
Лишь дайте ей усы да шпоры!
Бла­жен, кого под вечерок
В уеди­нен­ный уголок
Моя Люд­мила поджидает
И дру­гом сердца назовет;
Но, верьте мне, бла­жен и тот,
Кто от Дель­фиры убегает
И даже с нею незнаком.
Да, впро­чем, дело не о том!
Но кто тру­бил? Кто чародея
На сечу грозну вызывал?
Кто кол­дуна перепугал?
Рус­лан. Он, местью пламенея,
Достиг оби­тели злодея.
Уж витязь под горой стоит,
При­зыв­ный рог, как буря, воет,
Нетер­пе­ли­вый конь кипит
И снег копы­том моч­ным роет.
Князь карлу ждет. Вне­запно он
По шлему креп­кому стальному
Рукой незри­мой поражен;
Удар упал подобно грому;
Рус­лан подъ­ем­лет смут­ный взор
И видит — прямо над главою —
С подъ­ятой, страш­ной булавою
Летает карла Черномор.
Щитом покрыв­шись, он нагнулся,
Мечом потряс и замахнулся;
Но тот взвился под облака;
На миг исчез — и свысока
Шумя летит на князя снова.
Про­вор­ный витязь отлетел,
И в снег с раз­маха рокового
Кол­дун упал — да там и сел;
Рус­лан, не говоря ни слова,
С коня долой, к нему спешит,
Пой­мал, за бороду хватает,
Вол­шеб­ник силится, кряхтит
И вдруг с Рус­ла­ном улетает…
Рети­вый конь вослед глядит;
Уже кол­дун под облаками;
На бороде герой висит;
Летят над мрач­ными лесами,
Летят над дикими горами,
Летят над без­дною морской;
От напря­же­нья костенея,
Рус­лан за бороду злодея
Упор­ной дер­жится рукой.
Меж тем, на воз­духе слабея
И силе рус­ской изумясь,
Вол­шеб­ник гор­дому Руслану
Коварно мол­вит: «Слу­шай, князь!
Тебе вре­дить я перестану;
Мла­дое муже­ство любя,
Забуду всё, прощу тебя,
Спу­щусь — но только с уговором…»
«Молчи, ковар­ный чародей! —
Пре­рвал наш витязь: — с Черномором,
С мучи­те­лем жены своей,
Рус­лан не знает договора!
Сей гроз­ный меч нака­жет вора.
Лети хоть до ноч­ной звезды,
А быть тебе без бороды!»
Боязнь объ­ем­лет Черномора;
В досаде, в горе­сти немой,
Напрасно длин­ной бородой
Уста­лый карла потрясает:
Рус­лан ее не выпускает
И щип­лет волосы порой.
Два дни кол­дун героя носит,
На тре­тий он пощады просит:
«О рыцарь, сжалься надо мной;
Едва дышу; нет мочи боле;
Оставь мне жизнь, в твоей я воле;
Скажи — спу­щусь, куда велишь… »
«Теперь ты наш: ага, дрожишь!
Сми­рись, покор­ствуй рус­ской силе!
Неси меня к моей Людмиле».

Сми­ренно внем­лет Черномор;
Домой он с витя­зем пустился;
Летит — и мигом очутился
Среди своих ужас­ных гор.
Тогда Рус­лан одной рукою
Взял меч сра­жен­ной головы
И, бороду схва­тив другою,
Отсек ее, как горсть травы.
«Знай наших! — мол­вил он жестоко, —
Что, хищ­ник, где твоя краса?
Где сила?» — и на шлем высокий
Седые вяжет волоса;
Сви­стя зовет коня лихого;
Весе­лый конь летит и ржет;
Наш витязь карлу чуть живого
В котомку за седло кладет,
А сам, боясь мгно­ве­нья траты,
Спе­шит на верх горы крутой,
Достиг, и с радост­ной душой
Летит в вол­шеб­ные палаты.
Вдали завидя шлем брадатый,
Залог победы роковой,
Пред ним ара­пов чуд­ный рой,
Толпы неволь­ниц боязливых,
Как при­зраки, со всех сторон
Бегут — и скры­лись. Ходит он
Один средь хра­мин горделивых,
Супругу милую зовет —
Лишь эхо сво­дов молчаливых
Рус­лану голос подает;
В вол­не­нье чувств нетерпеливых
Он отво­ряет двери в сад —
Идет, идет — и не находит;
Кру­гом сму­щен­ный взор обводит —
Всё мертво: рощицы молчат,
Беседки пусты; на стремнинах,
Вдоль бере­гов ручья, в долинах,
Нигде Люд­милы следу нет,
И ухо ничего не внемлет.
Вне­зап­ный князя хлад объемлет,
В очах его тем­неет свет,
В уме воз­никли мрачны думы…
«Быть может, горесть… плен угрюмый…
Минута… волны…» В сих мечтах
Он погру­жен. С немой тоскою
Поник­нул витязь головою;
Его томит неволь­ный страх;
Недви­жим он, как мерт­вый камень;
Мра­чится разум; дикий пламень
И яд отча­ян­ной любви
Уже текут в его крови.
Каза­лось — тень княжны прекрасной
Кос­ну­лась тре­пет­ным устам…
И вдруг, неисто­вый, ужасный,
Стре­мится витязь по садам;
Люд­милу с воп­лем призывает,
С хол­мов утесы отрывает,
Всё рушит, всё кру­шит мечом —
Беседки, рощи упадают,
Древа, мосты в вол­нах ныряют,
Степь обна­жа­ется кругом!
Далеко гулы повторяют
И рев, и треск, и шум, и гром;
Повсюду меч зве­нит и свищет,
Пре­лест­ный край опустошен —
Безум­ный витязь жертвы ищет,
С раз­маха вправо, влево он
Пустын­ный воз­дух рассекает…
И вдруг — неча­ян­ный удар
С княжны неви­ди­мой сбивает
Про­щаль­ный Чер­но­мора дар…
Вол­шеб­ства вмиг исчезла сила:
В сетях откры­лася Людмила!
Не веря сам своим очам,
Неждан­ным сча­стьем упоенный,
Наш витязь падает к ногам
Подруги вер­ной, незабвенной,
Целует руки, сети рвет,
Любви, вос­торга слезы льет,
Зовет ее — но дева дремлет,
Сомкнуты очи и уста,
И сла­до­страст­ная мечта
Мла­дую грудь ее подъемлет.
Рус­лан с нее не сво­дит глаз,
Его тер­зает вновь кручина…
Но вдруг зна­ко­мый слы­шит глас,
Глас доб­ро­де­тель­ного Финна:

«Мужайся, князь! В обрат­ный путь
Сту­пай со спя­щею Людмилой;
Наполни сердце новой силой,
Любви и чести верен будь.
Небес­ный гром на злобу грянет,
И воца­рится тишина —
И в свет­лом Киеве княжна
Перед Вла­ди­ми­ром восстанет
От оча­ро­ван­ного сна».

Рус­лан, сим гла­сом оживленный,
Берет в объ­я­тия жену,
И тихо с ношей драгоценной
Он остав­ляет вышину
И схо­дит в дол уединенный.

В мол­ча­нье, с кар­лой за седлом,
Поехал он своим путем;
В его руках лежит Людмила,
Свежа, как веш­няя заря,
И на плечо богатыря
Лицо спо­кой­ное склонила.
Вла­сами, сви­тыми в кольцо,
Пустын­ный вете­рок играет;
Как часто грудь ее вздыхает!
Как часто тихое лицо
Мгно­вен­ной розою пылает!
Любовь и тай­ная мечта
Рус­ла­нов образ ей приносят,
И с том­ным шопо­том уста
Супруга имя произносят…
В забве­нье слад­ком ловит он
Ее вол­шеб­ное дыханье,
Улыбку, слезы, неж­ный стон
И сон­ных пер­сей волнованье…

Меж тем, по долам, по горам,
И в белый день, и по ночам,
Наш витязь едет непрестанно.
Еще далек пре­дел желанный,
А дева спит. Но юный князь,
Бес­плод­ным пла­ме­нем томясь,
Ужель, стра­да­лец постоянный,
Супругу только сторожил
И в цело­муд­рен­ном мечтанье,
Сми­рив нескром­ное желанье,
Свое бла­жен­ство находил?
Монах, кото­рый сохранил
Потом­ству вер­ное преданье
О слав­ном витязе моем,
Нас уве­ряет смело в том:
И верю я! Без разделенья
Унылы, грубы наслажденья:
Мы прямо счаст­ливы вдвоем.
Пас­тушки, сон княжны прелестной
Не похо­дил на ваши сны,
Порой томи­тель­ной весны,
На мураве, в тени древесной.
Я помню малень­кий лужок
Среди бере­зо­вой дубравы,
Я помню тем­ный вечерок,
Я помню Лиды сон лукавый…
Ах, пер­вый поце­луй любви,
Дро­жа­щий, лег­кий, торопливый,
Не разо­гнал, дру­зья мои,
Ее дре­моты терпеливой…
Но полно, я бол­таю вздор!
К чему любви воспоминанье?
Ее утеха и страданье
Забыты мною с дав­них пор;
Теперь вле­кут мое вниманье
Княжна, Рус­лан и Черномор.

Пред ними сте­лется равнина,
Где ели изредка взошли;
И гроз­ного холма вдали
Чер­неет круг­лая вершина
Небес на яркой синеве.
Рус­лан гля­дит — и догадался,
Что подъ­ез­жает к голове;
Быст­рее бор­зый конь помчался;
Уж видно чудо из чудес;
Она гля­дит недвиж­ным оком;
Власы ее как чер­ный лес,
Порос­ший на челе высоком;
Ланиты жизни лишены,
Свин­цо­вой блед­но­стью покрыты;
Уста огром­ные открыты,
Огромны зубы стеснены …
Над полу­мерт­вой головою
Послед­ний день уж тяготел.
К ней храб­рый витязь прилетел
С Люд­ми­лой, с кар­лой за спиною.
Он крик­нул: «Здрав­ствуй, голова!
Я здесь! нака­зан твой изменник!
Гляди: вот он, зло­дей наш пленник!»
И князя гор­дые слова
Ее вне­запно оживили,
На миг в ней чув­ство разбудили,
Очну­лась будто ото сна,
Взгля­нула, страшно застонала…
Узнала витязя она
И брата с ужа­сом узнала.
Наду­лись ноздри; на щеках
Баг­ро­вый огнь еще родился,
И в уми­ра­ю­щих глазах
Послед­ний гнев изобразился.
В смя­те­нье, в бешен­стве немом
Она зубами скрежетала
И брату хлад­ным языком
Укор невнят­ный лепетала…
Уже ее в тот самый час
Кон­ча­лось дол­гое страданье:
Чела мгно­вен­ный пла­мень гас,
Сла­бело тяж­кое дыханье,
Огром­ный зака­тился взор,
И вскоре князь и Черномор
Узрели смерти содроганье…
Она почила веч­ным сном.
В мол­ча­нье витязь удалился;
Дро­жа­щий кар­лик за седлом
Не смел дышать, не шевелился
И чер­но­книж­ным языком
Усердно демо­нам молился.

На склоне тем­ных берегов
Какой-то речки безымянной,
В про­хлад­ном сумраке лесов,
Стоял поник­шей хаты кров,
Густыми сос­нами венчанный.
В тече­нье мед­лен­ном река
Вблизи пле­тень из тростника
Вол­ною сон­ной омывала
И вкруг него едва журчала
При лег­ком шуме ветерка.
Долина в сих местах таилась,
Уеди­ненна и темна;
И там, каза­лось, тишина
С начала мира воцарилась.
Рус­лан оста­но­вил коня.
Всё было тихо, безмятежно;
От рас­све­та­ю­щего дня
Долина с рощею прибрежной
Сквозь утрен­ний сияла дым.
Рус­лан на луг жену слагает,
Садится близ нее, вздыхает
С уны­ньем слад­ким и немым;
И вдруг он видит пред собою
Сми­рен­ный парус челнока
И слы­шит песню рыбака
Над тихо­струй­ною рекою.
Рас­ки­нув невод по волнам,
Рыбак, на весла наклоненный,
Плы­вет к леси­стым берегам,
К порогу хижины смиренной.
И видит доб­рый князь Руслан:
Чел­нок ко брегу приплывает;
Из тем­ной хаты выбегает
Мла­дая дева; строй­ный стан,
Власы, небрежно распущенны,
Улыбка, тихий взор очей,
И грудь, и плечи обнаженны,
Всё мило, всё пле­няет в ней.
И вот они, обняв друг друга,
Садятся у про­хлад­ных вод,
И час бес­печ­ного досуга
Для них с любо­вью настает.
Но в изум­ле­нье молчаливом
Кого же в рыбаке счастливом
Наш юный витязь узнает?
Хазар­ский хан, избран­ный славой,
Рат­мир, в любви, в войне кровавой
Его сопер­ник молодой,
Рат­мир в пустыне безмятежной
Люд­милу, славу позабыл
И им навеки изменил
В объ­я­тиях подруги нежной.

Герой при­бли­жился, и вмиг
Отшель­ник узнает Руслана,
Встает, летит. Раз­дался крик…
И обнял князь мла­дого хана.
«Что вижу я? — спро­сил герой, —
Зачем ты здесь, зачем оставил
Тре­воги жизни боевой
И меч, кото­рый ты прославил?»
«Мой друг, — ответ­ство­вал рыбак, —
Душе наску­чил бран­ной славы
Пустой и гибель­ный призрак.
Поверь: невин­ные забавы,
Любовь и мир­ные дубравы
Милее сердцу во сто крат.
Теперь, утра­тив жажду брани,
Пре­стал пла­тить безум­ству дани,
И, вер­ным сча­стием богат,
Я всё забыл, това­рищ милый,
Всё, даже пре­ле­сти Людмилы».
«Любез­ный хан, я очень рад! —
Ска­зал Рус­лан, — она со мною«.
«Воз­можно ли, какой судьбою?
Что слышу? Рус­ская княжна…
Она с тобою, где ж она?
Поз­воль… но нет, боюсь измены;
Моя подруга мне мила;
Моей счаст­ли­вой перемены
Она винов­ни­цей была;
Она мне жизнь, она мне радость!
Она мне воз­вра­тила вновь
Мою утра­чен­ную младость,
И мир, и чистую любовь.
Напрасно сча­стье мне сулили
Уста вол­шеб­ниц молодых;
Две­на­дцать дев меня любили:
Я для нее поки­нул их;
Оста­вил терем их веселый,
В тени хра­ни­тель­ных дубров;
Сло­жил и меч и шлем тяжелый,
Забыл и славу и врагов.
Отшель­ник, мир­ный и безвестный,
Остался в счаст­ли­вой глуши,
С тобой, друг милый, друг прелестный,
С тобою, свет моей души!»

Пас­тушка милая внимала
Дру­зей откры­тый разговор
И, устре­мив на хана взор,
И улы­ба­лась и вздыхала.

Рыбак и витязь на брегах
До тем­ной ночи просидели
С душой и серд­цем на устах —
Часы неви­димо летели.
Чер­неет лес, темна гора;
Встает луна — всё тихо стало;
Герою в путь давно пора.
Наки­нув тихо покрывало
На деву спя­щую, Руслан
Идет и на коня садится;
Задум­чиво без­молв­ный хан
Душой вослед ему стремится,
Рус­лану сча­стия, побед,
И славы, и любви желает…
И думы гор­дых, юных лет
Неволь­ной гру­стью оживляет…

Зачем судь­бой не суждено
Моей непо­сто­ян­ной лире
Герой­ство вос­пе­вать одно
И с ним (незна­е­мые в мире)
Любовь и дружбу ста­рых лет?
Печаль­ной истины поэт,
Зачем я дол­жен для потомства
Порок и злобу обнажать
И тайны козни вероломства
В прав­ди­вых пес­нях обличать?

Княжны иска­тель недостойный,
Охоту к славе потеряв,
Никем не зна­е­мый, Фарлаф
В пустыне даль­ней и спокойной
Скры­вался и Наины ждал.
И час тор­же­ствен­ный настал.
К нему вол­шеб­ница явилась,
Вещая: «Зна­ешь ли меня?
Сту­пай за мной; сед­лай коня!»
И ведьма кош­кой обратилась;
Осед­лан конь, она пустилась;
Тро­пами мрач­ными дубрав
За нею сле­дует Фарлаф.

Долина тихая дремала,
В ноч­ной оде­тая туман,
Луна во мгле перебегала
Из тучи в тучу и курган
Мгно­вен­ным блес­ком озаряла.
Под ним в без­мол­вии Руслан
Сидел с обыч­ною тоскою
Пред усып­лен­ною княжною.
Глу­боку думу думал он,
Мечты летели за мечтами,
И непри­метно веял сон
Над ним холод­ными крылами.
На деву смут­ными очами
В дре­моте том­ной он взглянул
И, утом­лен­ною главою
Скло­нясь к ногам ее, заснул.

И снится вещий сон герою:
Он видит, будто бы княжна
Над страш­ной без­дны глубиною
Стоит недвижна и бледна…
И вдруг Люд­мила исчезает,
Стоит один над без­дной он…
Зна­ко­мый глас, при­зыв­ный стон
Из тихой без­дны вылетает…
Рус­лан стре­мится за женой;
Стрем­глав летит во тьме глубокой…
И видит вдруг перед собой:
Вла­ди­мир, в грид­нице высокой,
В кругу седых богатырей,
Между две­на­дца­тью сынами,
С тол­пою назван­ных гостей
Сидит за бра­ными столами.
И так же гне­вен ста­рый князь,
Как в день ужас­ный расставанья,
И все сидят не шевелясь,
Не смея пере­рвать молчанья.
Утих весе­лый шум гостей,
Не ходит чаша круговая…
И видит он среди гостей
В бою сра­жен­ного Рогдая:
Уби­тый как живой сидит;
Из опе­нен­ного стакана
Он, весел, пьет и не глядит
На изум­лен­ного Руслана.
Князь видит и мла­дого хана,
Дру­зей и недру­гов… и вдруг
Раз­дался гуслей бег­лый звук
И голос вещего Баяна,
Певца героев и забав.
Всту­пает в грид­ницу Фарлаф,
Ведет он за руку Людмилу;
Но ста­рец, с места не привстав,
Мол­чит, скло­нив главу унылу,
Кня­зья, бояре — все молчат,
Душев­ные дви­же­нья кроя.
И всё исчезло — смерт­ный хлад
Объ­ем­лет спя­щего героя.
В дре­моту тяжко погружен,
Он льет мучи­тель­ные слезы,
В вол­не­ньи мыс­лит: это сон!
Томится, но зло­ве­щей грезы,
Увы, пре­рвать не в силах он.

Луна чуть све­тит над горою;
Объ­яты рощи темнотою,
Долина в мерт­вой тишине…
Измен­ник едет на коне.

Перед ним откры­лася поляна;
Он видит сумрач­ный курган;
У ног Люд­милы спит Руслан,
И ходит конь кру­гом кургана.
Фар­лаф с бояз­нию глядит;
В тумане ведьма исчезает,
В нем сердце замерло, дрожит,
Из хлад­ных рук узду роняет,
Тихонько обна­жает меч,
Гото­вясь витязя без боя
С раз­маха надвое рассечь…
К нему подъ­е­хал. Конь героя,
Врага почуя, закипел,
Заржал и топ­нул. Знак напрасный!
Рус­лан не внем­лет; сон ужасный,
Как груз, над ним отяготел!..
Измен­ник, ведь­мой ободренный,
Герою в грудь рукой презренной
Вон­зает три­жды хладну сталь…
И мчится бояз­ливо вдаль
С своей добы­чей драгоценной.

Всю ночь бес­чув­ствен­ный Руслан
Лежал во мраке под горою.
Часы летели. Кровь рекою
Текла из вос­па­лен­ных ран.
Поутру, взор открыв туманный,
Пус­кая тяж­кий, сла­бый стон,
С уси­льем при­под­нялся он,
Взгля­нул, поник гла­вою бранной —
И пал недвиж­ный, бездыханный.

Песнь шестая

Ты мне велишь, о друг мой нежный,
На лире лег­кой и небрежной
Ста­ринны были напевать
И музе вер­ной посвящать
Часы бес­цен­ного досуга…
Ты зна­ешь, милая подруга:
Поссо­рясь с вет­ре­ной молвой,
Твой друг, бла­жен­ством упоенный,
Забыл и труд уединенный,
И звуки лиры дорогой.
От гар­мо­ни­че­ской забавы
Я, негой упоен, отвык…
Дышу тобой — и гор­дой славы
Невня­тен мне при­зыв­ный клик!
Меня поки­нул тай­ный гений
И вымыс­лов, и слад­ких дум;
Любовь и жажда наслаждений
Одни пре­сле­дуют мой ум.
Но ты велишь, но ты любила
Рас­сказы преж­ние мои,
Пре­да­нья славы и любви;
Мой бога­тырь, моя Людмила,
Вла­ди­мир, ведьма, Черномор
И Финна вер­ные печали
Твое меч­та­нье занимали;
Ты, слу­шая мой лег­кий вздор,
С улыб­кой ино­гда дремала;
Но ино­гда свой неж­ный взор
Неж­нее на певца бросала…
Решусь: влюб­лен­ный говорун,
Каса­юсь вновь лени­вых струн;
Сажусь у ног твоих и снова
Бренчу про витязя младого.

Но что ска­зал я? Где Руслан?
Лежит он мерт­вый в чистом поле:
Уж кровь его не льется боле,
Над ним летает жад­ный вран,
Без­гла­сен рог, недвижны латы,
Не шеве­лится шлем косматый!

Вокруг Рус­лана ходит конь,
Поник­нув гор­дой головою,
В его гла­зах исчез огонь!
Не машет гри­вой золотою,
Не тешится, не ска­чет он
И ждет, когда Рус­лан воспрянет…
Но князя кре­пок хлад­ный сон,
И долго щит его не грянет.

А Чер­но­мор? Он за седлом,
В котомке, ведь­мою забытый,
Еще не знает ни о чем;
Уста­лый, сон­ный и сердитый
Княжну, героя моего
Бра­нил от скуки молчаливо;
Не слыша долго ничего,
Вол­шеб­ник выгля­нул — о диво!
Он видит, бога­тырь убит;
В крови потоп­лен­ный лежит;
Люд­милы нет, всё пусто в поле;
Зло­дей от радо­сти дрожит
И мнит: свер­ши­лось, я на воле!
Но ста­рый карла был неправ.

Меж тем, Наи­ной осененный,
С Люд­ми­лой, тихо усыпленной,
Стре­мится к Киеву Фарлаф:
Летит, надежды, страха полный;
Пред ним уже дне­пров­ски волны
В зна­ко­мых пажи­тях шумят;
Уж видит зла­то­вер­хий град;
Уже Фар­лаф по граду мчится,
И шум на стог­нах восстает;
В вол­не­нье радост­ном народ
Валит за всад­ни­ком, теснится;
Бегут обра­до­вать отца:
И вот измен­ник у крыльца.

Влача в душе печали бремя,
Вла­ди­мир-сол­нышко в то время
В высо­ком тереме своем
Сидел, томясь при­выч­ной думой.
Бояре, витязи кругом
Сидели с важ­но­стью угрюмой.
Вдруг внем­лет он: перед крыльцом
Вол­не­нье, крики, шум чудесный;
Дверь отво­ри­лась; перед ним
Явился воин неизвестный;
Все встали с шепо­том глухим
И вдруг сму­ти­лись, зашумели:
«Люд­мила здесь! Фар­лаф… ужели?»
В лице печаль­ном изменясь,
Встает со стула ста­рый князь,
Спе­шит тяже­лыми шагами
К несчаст­ной дочери своей,
Под­хо­дит; отчими руками
Он хочет при­кос­нуться к ней;
Но дева милая не внемлет,
И оча­ро­ван­ная дремлет
В руках убийцы — все глядят
На князя в смут­ном ожиданье;
И ста­рец бес­по­кой­ный взгляд
Впе­рил на витязя в молчанье.
Но, хитро перст к устам прижав,
«Люд­мила спит, — ска­зал Фарлаф, —
Я так нашел ее недавно
В пустын­ных муром­ских лесах
У злого лешего в руках;
Там совер­ши­лось дело славно;
Три дня мы билися; луна
Над боем три­жды подымалась;
Он пал, а юная княжна
Мне в руки сон­ною досталась;
И кто пре­рвет сей див­ный сон?
Когда наста­нет пробужденье?
Не знаю — скрыт судьбы закон!
А нам надежда и терпенье
Одни оста­лись в утешенье».

И вскоре с вестью роковой
Молва по граду полетела;
Народа пест­рою толпой
Град­ская пло­щадь закипела;
Печаль­ный терем всем открыт;
Толпа вол­ну­ется, валит
Туда, где на одре высоком,
На оде­яле парчевом
Княжна лежит во сне глубоком;
Кня­зья и витязи кругом
Стоят унылы; гласы трубны,
Рога, тим­паны, гусли, бубны
Гре­мят над нею; ста­рый князь,
Тос­кой тяже­лой изнурясь,
К ногам Люд­милы сединами
При­ник с без­молв­ными слезами;
И блед­ный близ него Фарлаф,
В немом рас­ка­я­нье, в досаде
Тре­пе­щет, дер­зость потеряв.

Настала ночь. Никто во граде
Очей бес­сон­ных не смыкал
Шумя, тес­ни­лись все друг к другу:
О чуде вся­кий толковал;
Мла­дой супруг свою супругу
В свет­лице скром­ной забывал.
Но только свет луны двурогой
Исчез пред утрен­ней зарей,
Весь Киев новою тревогой
Сму­тился! Клики, шум и вой
Воз­никли всюду. Киевляне
Тол­пятся на стене градской…
И видят: в утрен­нем тумане
Шатры белеют за рекой;
Щиты, как зарево, блистают,
В полях наезд­ники мелькают,
Вдали подъ­емля чер­ный прах;
Идут поход­ные телеги,
Костры пылают на холмах.
Беда: вос­стали печенеги!

Но в это время вещий Финн,
Духов могу­чий властелин,
В своей пустыне безмятежной,
С спо­кой­ным серд­цем ожидал,
Чтоб день судь­бины неизбежной,
Давно пред­ви­ден­ный, восстал.

В немой глуши сте­пей горючих
За даль­ней цепью диких гор,
Жилища вет­ров, бурь гремучих,
Куда и ведьмы сме­лый взор
Про­ник­нуть в позд­ний час боится,
Долина чуд­ная таится,
И в той долине два ключа:
Один течет вол­ной живою,
По кам­ням весело журча,
Тот льется мерт­вою водою;
Кру­гом всё тихо, ветры спят,
Про­хлада веш­няя не веет,
Сто­летни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет
В жар лет­ний пить из тай­ных вод;
Чета духов с начала мира,
Без­молв­ная на лоне мира,
Дре­му­чий берег стережет …
С двумя кув­ши­нами пустыми
Пред­стал отшель­ник перед ними;
Пре­рвали духи дав­ний сон
И уда­ли­лись страха полны.
Скло­нив­шись, погру­жает он
Сосуды в дев­ствен­ные волны;
Напол­нил, в воз­духе пропал
И очу­тился в два мгновенья
В долине, где Рус­лан лежал
В крови, без­глас­ный, без движенья;
И стал над рыца­рем старик,
И вспрыс­нул мерт­вою водою,
И раны заси­яли вмиг,
И труп чудес­ной красотою
Про­цвел; тогда водой живою
Героя ста­рец окропил,
И бод­рый, пол­ный новых сил,
Тре­пеща жиз­нью молодою,
Встает Рус­лан, на ясный день
Очами жад­ными взирает,
Как без­об­раз­ный сон, как тень,
Перед ним минув­шее мелькает.
Но где Люд­мила? Он один!
В нем сердце, вспых­нув, замирает.
Вдруг витязь вспря­нул; вещий Финн
Его зовет и обнимает:
«Судьба свер­ши­лась, о мой сын!
Тебя бла­жен­ство ожидает;
Тебя зовет кро­ва­вый пир;
Твой гроз­ный меч бедою грянет;
На Киев сни­дет крот­кий мир,
И там она тебе предстанет.
Возьми завет­ное кольцо,
Кос­нися им чела Людмилы,
И тай­ных чар исчез­нут силы,
Вра­гов сму­тит твое лицо,
Наста­нет мир, погиб­нет злоба.
Достойны сча­стья будьте оба!
Про­сти надолго, витязь мой!
Дай руку… там, за две­рью гроба —
Не прежде — сви­димся с тобой!»
Ска­зал, исчез­нул. Упоенный
Вос­тор­гом пыл­ким и немым,
Рус­лан, для жизни пробужденный,
Подъ­ем­лет руки вслед за ним.
Но ничего не слышно боле!
Рус­лан один в пустын­ном поле;
Запры­гав, с кар­лой за седлом,
Рус­ла­нов конь нетерпеливый
Бежит и ржет, махая гривой;
Уж князь готов, уж он верхом,
Уж он летит живой и здравый
Через поля, через дубравы.

Но между тем какой позор
Являет Киев осажденный?
Там, устре­мив на нивы взор,
Народ, уны­ньем пораженный,
Стоит на баш­нях и стенах
И в страхе ждет небес­ной казни;
Сте­на­нья роб­кие в домах,
На стог­нах тишина боязни;
Один, близ дочери своей,
Вла­ди­мир в горест­ной молитве;
И храб­рый сонм богатырей
С дру­жи­ной вер­ною князей
Гото­вится к кро­ва­вой битве.

И день настал. Толпы врагов
С зарею дви­ну­лись с холмов;
Неукро­ти­мые дружины,
Вол­ну­ясь, хлы­нули с равнины
И потекли к стене градской;
Во граде трубы загремели,
Бойцы сомкну­лись, полетели
Навстречу рати удалой,
Сошлись — и зава­рился бой.
Почуя смерть, взыг­рали кони,
Пошли сту­чать мечи о брони;
Со сви­стом туча стрел взвилась,
Рав­нина кро­вью залилась;
Стрем­глав наезд­ники помчались,
Дру­жины кон­ные смешались;
Сомкну­той, друж­ною стеной
Там рубится со строем строй;
Со всад­ни­ком там пеший бьется;
Там конь испу­ган­ный несется;
Там клики битвы, там побег;
Там рус­ский пал, там печенег;
Тот опро­ки­нут булавою;
Тот лег­кой пора­жен стрелою;
Дру­гой, при­дав­лен­ный щитом,
Рас­топ­тан беше­ным конем…
И длился бой до тем­ной ночи;
Ни враг, ни наш не одолел!
За гру­дами кро­ва­вых тел
Бойцы сомкнули томны очи,
И кре­пок был их бран­ный сон;
Лишь изредка на поле битвы
Был слы­шен пад­ших скорб­ный стон
И рус­ских витя­зей молитвы.

Блед­нела утрен­няя тень,
Волна среб­ри­лася в потоке,
Сомни­тель­ный рож­дался день
На оту­ма­нен­ном востоке.
Яснели холмы и леса,
И про­сы­па­лись небеса.
Еще в без­дей­ствен­ном покое
Дре­мало поле боевое;
Вдруг сон пре­рвался: вра­жий стан
С тре­во­гой шум­ною воспрянул,
Вне­зап­ный крик сра­же­ний грянул;
Сму­ти­лось сердце киевлян;
Бегут нестрой­ными толпами
И видят: в поле меж врагами,
Бли­стая в латах, как в огне,
Чудес­ный воин на коне
Гро­зой несется, колет, рубит,
В реву­щий рог, летая, трубит…
То был Рус­лан. Как Божий гром,
Наш витязь пал на басурмана;
Он рыщет с кар­лой за седлом
Среди испу­ган­ного стана.
Где ни про­сви­щет гроз­ный меч,
Где конь сер­ди­тый ни промчится,
Везде главы сле­тают с плеч
И с воп­лем строй на строй валится;
В одно мгно­ве­нье бран­ный луг
Покрыт хол­мами тел кровавых,
Живых, раз­дав­лен­ных, безглавых,
Гро­ма­дой копий, стрел, кольчуг.
На труб­ный звук, на голос боя
Дру­жины кон­ные славян
Помча­лись по сле­дам героя,
Сра­зи­лись… гибни, басурман!
Объ­ем­лет ужас печенегов;
Питомцы бур­ные набегов
Зовут рас­се­ян­ных коней,
Про­ти­виться не смеют боле
И с диким воп­лем в пыль­ном поле
Бегут от киев­ских мечей,
Обре­чены на жертву аду;
Их сонмы рус­ский меч казнит;
Ликует Киев… Но по граду
Могу­чий бога­тырь летит;
В дес­нице дер­жит меч победный;
Копье сияет как звезда;
Стру­ится кровь с коль­чуги медной;
На шлеме вьется борода;
Летит, надеж­дой окриленный,
По стог­нам шум­ным в кня­жий дом.
Народ, вос­тор­гом упоенный,
Тол­пится с кли­ками кругом,
И князя радость оживила.
В без­молв­ный терем вхо­дит он,
Где дрем­лет чуд­ным сном Людмила;
Вла­ди­мир, в думу погружен,
У ног ее стоял унылый.
Он был один. Его друзей
Война влекла в поля кровавы.
Но с ним Фар­лаф, чуж­да­ясь славы,
Вдали от вра­же­ских мечей,
В душе пре­зрев тре­воги стана,
Стоял на страже у дверей.
Едва зло­дей узнал Руслана,
В нем кровь остыла, взор погас,
В устах откры­тых замер глас,
И пал без чувств он на колена…
Достой­ной казни ждет измена!
Но, помня тай­ный дар кольца,
Рус­лан летит к Люд­миле спящей,
Ее спо­кой­ного лица
Каса­ется рукой дрожащей…
И чудо: юная княжна,
Вздох­нув, открыла светлы очи!
Каза­лось, будто бы она
Диви­лася столь дол­гой ночи;
Каза­лось, что какой-то сон
Ее томил меч­той неясной,
И вдруг узнала — это он!
И князь в объ­я­тиях прекрасной.
Вос­крес­нув пла­мен­ной душой,
Рус­лан не видит, не внимает,
И ста­рец в радо­сти немой,
Рыдая, милых обнимает.

Чем кончу длин­ный мой рассказ?
Ты уга­да­ешь, друг мой милый!
Непра­вый старца гнев погас;
Фар­лаф пред ним и пред Людмилой
У ног Рус­лана объявил
Свой стыд и мрач­ное злодейство;
Счаст­ли­вый князь ему простил;
Лишен­ный силы чародейства,
Был при­нят карла во дворец;
И, бед­ствий празд­нуя конец,
Вла­ди­мир в грид­нице высокой
Запи­ро­вал в семье своей.

Дела давно минув­ших дней,
Пре­да­нья ста­рины глубокой.

Эпилог

Так, мира житель равнодушный,
На лоне празд­ной тишины,
Я сла­вил лирою послушной
Пре­да­нья тем­ной старины.
Я пел — и забы­вал обиды
Сле­пого сча­стья и врагов,
Измены вет­ре­ной Дориды
И сплетни шум­ные глупцов.
На кры­льях вымысла носимый,
Ум уле­тал за край земной;
И между тем грозы незримой
Сби­ра­лась туча надо мной!..
Я поги­бал… Свя­той хранитель
Пер­во­на­чаль­ных, бур­ных дней,
О дружба, неж­ный утешитель
Болез­нен­ной души моей!
Ты умо­лила непогоду;
Ты сердцу воз­вра­тила мир;
Ты сохра­нила мне свободу,
Кипя­щей мла­до­сти кумир!
Забы­тый све­том и молвою,
Далече от бре­гов Невы,
Теперь я вижу пред собою
Кав­каза гор­дые главы.
Над их вер­ши­нами крутыми,
На скате камен­ных стремнин,
Пита­юсь чув­ствами немыми
И чуд­ной пре­ле­стью картин
При­роды дикой и угрюмой;
Душа, как прежде, каж­дый час
Полна томи­тель­ною думой —
Но огнь поэ­зии погас.
Ищу напрасно впечатлений:
Она про­шла, пора стихов,
Пора любви, весе­лых снов,
Пора сер­деч­ных вдохновений!
Вос­тор­гов крат­кий день протек —
И скры­лась от меня навек
Богиня тихих песнопений…

1817—1820

Примечания

[1] Вол­шеб­ница из поэмы Т. Тассо «Осво­бож­ден­ный Иерусалим».

[2] Кн. Г. А. Потем­кин — фаво­рит Ека­те­рины II.

[3] В. А. Жуков­ский. Далее изла­га­ется, а затем паро­ди­ру­ется сюжет его поэмы-бал­лады «Две­на­дцать спя­щих дев».

[4] Гефест — мифо­ло­ги­че­ский бог под­зем­ного огня.

«У лукоморья дуб зелёный, златая цепь на дубе том…» — строки вступления к пушкинской поэме «Руслан и Людмила» прекрасно помнят даже те, кто окончил школу при царе Горохе из нашего рассказа о сказочных музеях. А задумывались ли вы над их содержанием? Где находится лукоморье, почему русалка сидит на ветвях, кот — на цепи, а прекрасные витязи выходят на брег с каким-то дядькой?

Попробуем разгадать некоторые тайны пушкинского лукоморья. А для начала вспомним, что поэт был блестящим знатоком русского фольклора. Не в последнюю очередь благодаря своей няне Арине Родионовне. Вот какую запись сделал Пушкин с ее слов в Михайловском: «У моря лукомория стоит дуб, а на том дубу золотые цепи, и по тем цепям ходит кот: вверх идёт — сказки сказывает, вниз идёт — песни поёт». Возможно, именно Арина Родионовна была, как бы сейчас сказали, «автором идеи» знаменитого произведения своего любимого воспитанника.

Лукоморье — это где? В Древней Руси «лукой» называли дугообразный изгиб реки или морского берега. Лукоморье встречается и в «Слове о полку Игореве», и в русском фольклоре, и в восточнославянской мифологии. Там лукоморьем называлось заповедное место на границе миров, где растет древо, упирающееся корнями в преисподнюю и доходящее ветвями до небес.
Исследователи творчества поэта склоняются к мысли, что лукоморье, воспетое Пушкиным, все же имеет географическую привязку. Это излучина между нижним течением Днепра и Азовским морем. В Крыму, правда, считают, что Александр Сергеевич имел ввиду мыс Фиолент на юго-западном побережье полуострова или Таманский полуостров.
Важно, что пролог к поэме «Руслан и Людмила» Пушкин написал ко второму изданию, которое увидело свет через восемь лет после первого, в 1828 году. К тому времени поэт побывал в южной ссылке, путешествовал по Приазовью и Крыму. Красоте какого-то из этих мест мы и обязаны удовольствием от прекрасных стихов.

Откуда взялся кот? Опять же из русских сказок, которые в огромном количестве рассказывала маленькому Саше няня. Это, конечно, облагороженный и подобревший кот Баюн. Подходить к такому коту добрым молодцам да красным девицам не рекомендовалось: он околдовывал путников своими песнями и заклинаниями, лишал воли и сил. И все для того, чтобы съесть доверчивых и несчастных. У Пушкина, впрочем, кот уже не злодей, а «учёный».

Почему кот на цепи? На известной картине И.Н. Крамского «У лукоморья дуб зелёный…» под деревом сидит поэт, рядом с ним кот в ошейнике, привязанный цепью к дубу.

Ошибку потом повторяли многократно. Но у Пушкина же ясно сказано: «по цепи», а не «на цепи»! То есть вокруг дуба спиралью обвита цепь, и по ней ходит непривязанный кот. Эту версию подтверждают и знатоки творчества поэта. Зоозащитники, выдыхаем!

А зачем цепь на дубе? Есть, например, такая версия. В начале XI века, когда разворачиваются события, на дубах действительно можно было увидеть цепи, на которые подвешивались бревна. Это устройство не позволяло медведям добраться до пчелиных ульев. Кроме того, к обвитым вокруг дерева цепям можно было привязать лошадь.

Как русалка попала на дерево? С рыбьим-то хвостом? Подвох в том, что русская русалка выглядит иначе, чем европейская — прообраз знаменитой героини сказки Андерсона. Хотя обе они водяные девы, но у наших, их называли мавками, в помине нет хвоста. Согласно поверьям, в середине лета мавки выходили из рек и озер и ненадолго селились в ветвях ив и берез.

Ночью, в полнолуние, прохожий мог услышать их пение и смех, увидеть девичий хоровод. Так что Пушкин, конечно же, знал, о чём писал, русалку в тех местах вполне можно было застать в ветвях.

Почему поэт называет дядькой предводителя витязей? Это совсем просто. Во времена Пушкина так называли солдат сверхсрочной службы, которых часто отправляли присматривать за господскими детьми. Здесь вспомним, что у Саши Пушкина был свой любимый дядька — крепостной Никита Тимофеевич Козлов, который сыграл в воспитании юного поэта не меньшую роль, чем Арина Родионовна. Козлов всю жизнь посвятил Пушкину: отправился за ним в ссылку, был свидетелем трагической гибели поэта.

Читайте также:

Нужно ли читать детям сказки?

Классные детские стихи: весело читать и легко учить

Как красиво читать вслух? 7 советов и упражнений от диктора