Как пишется вяленая вобла

Вяленая вобла – это произведение Михаила Евграфовича Салтыкова – Щедрина, русского писателя с великим сатирическим талантом.

Выловили как-то воблу, выпотрошили ее, убрали все внутренности и повесили на веревку вялиться на солнце. Висит рыбешка, подсыхает, вот и кожа на брюхе высохла и голова тоже, мозг оставшийся вообще испарился. Вобла радуется, что ее выпотрошили и вялят, благодаря этой процедуре она освободилась от лишних мыслей и дум, совесть, которая у нее была, тоже куда – то пропала. Вообще – то, она и раньше мало о чем думала, проводя свою жизнь на дне, а теперь и вовсе хорошо стало, легко.

Теперь стала рыба разумной, с нужными мыслями и идеями, никому не мешающими. Совесть у нее появилась на пятак меди. Каждый день рыба умничает, просящему монету подаст, только если сие действо свидетелями зафиксировано будет, а если нет, то просто мимо отправит. Увидит кого-нибудь, рыба, и сразу беседы ведет, свои мысли по этому поводу высказывает. А мысли то ее, все присказки, которые уже опостылели окружающим. Не принимают всерьез учений воблы, а как время наступает, то всплывают в головах людей умные мысли воблы. Они ее славить начинают, поражаясь, почему она такая умная. А вобла и довольна, говорит, что еще с рождения умная была, а как завялилась, так вовсе ум обострился.

«Уши выше головы не растут» — любила говорить вобла. С этим самым лозунгом попала она в ряды демократические. Частенько люди спорили, пытаясь понять смысл высказывания вяленой рыбы, применить их на деле. В обществе, где пропагандируются учения воблы, есть разные люди. Одни убежденные, но больше всего пестрых – совести у которых совсем нет. Убежденные страдают, мечутся и остаются совсем без ответа, а пестрые радуются, слушая высказывания мудрой воблы. Нравоучения рыбы на них отрезвляюще на них действуют. Послушают воблу и ничего не делают.

Всеобщее освобождение от лишних мыслей, угрызений совести, по нраву даже человеконенавистникам. Прониклись все идеями воблы. Простая рыбешка, провяленная на солнце, с отсутствующими мозгами, творила консервативные чудеса, о которых они даже не думали. Чем больше получается последствий от воблиного учения, тем больше возникает вопросов, как дальше жить. В конце концов, из умного советника, превратилась рыбешка в либералку, несущую опасность своими пропагандистскими нравоучениями. И вот однажды, происходит неожиданное злодейство. Самый ярый человеконенавистник схватил вяленую воблу, откусил ей голову, а потом и вовсе, всю съел, на глазах у изумленной публики.

Сказка учит не зацикливаться на себе, не быть эгоистами, следует постоянно идти вперед и развиваться духовно. Еще, судя из повествования, не следует совать нос, в не свои дела, ни к чему хорошему это не приведет. В этой сказке, Салтыков – Щедрин завуалировано высмеял либерализм и трусость русской интеллигенции того времени, их безыдейность и ограниченность. Сам писатель, на протяжении всей своей жизни являлся патриотом своей страны и своего народа.

Картинка или рисунок Вяленая вобла

Другие пересказы для читательского дневника

• Краткое содержание Четвёртый блиндаж Гайдар

  Сорванцы, Колька, Нюрка и Васька, отдыхали летом в дачном поселке. Проводили время ребята, играя и веселясь, не обходилось и без ссор.

• Краткое содержание Ерофеев Москва-Петушки

  Повествование данного рассказа ведётся об интеллигентном человеке, сильно злоупотребляющим спиртные напитки, а имя этого персонажа Веничка. По жизни он привык мерить всё в граммах

• Краткое содержание Исаак Левитан Паустовский

  Туманным мартовским днем художник Саврасов сидел за столом. Он выпивал водку из серой рюмки, рядом сидел худющий мальчик, его ученик Левитан. Саврасов говорил ему, что множество людей стесняются своей Родины

• Краткое содержание Жизнь Гнора Александра Грина

  Молодой человек, по имени Гнор, безумно влюблен в красавицу Кармен. Девушке тоже нравится юноша, но в нее влюблен еще один мужчина, его зовут Энниок. Он рассказывает Кармен о своих чувствах

• Краткое содержание Гоголь Мертвые души кратко и по главам

  В произведении рассказ идет о господине, личность которого остается тайной. Этот человек приезжает в меленький городок, название которого автор не озвучил, что бы дать волю воображению читателя. Имя персонажа Павел Иванович Чичиков.

Вяленая вобла

***

Воблу поймали, вычистили внутренности (только молоки для приплоду оставили) и вывесили на веревочке на солнце: пускай провялится. Повисела вобла денек‑другой, а на третий у ней и кожа на брюхе сморщилась, и голова подсохла, и мозг, какой в голове был, выветрился, дряблый сделался.

И стала вобла жить да поживать .

Как это хорошо, — говорила вяленая вобла, — что со мной эту процедуру проделали! Теперь у меня ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести — ничего такого не будет! Все у меня лишнее выветрили, вычистили и вывялили, и буду я свою линию полегоньку да потихоньку вести!

Что бывают на свете лишние мысли, лишняя совесть, лишние чувства — об этом, еще живучи на воле, вобла слышала и никогда, признаться, не завидовала тем, которые такими излишками обладали. От рождения она была вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за «лишним» не гналась, в эмпиреях не витала , неблагонадежных компаний удалялась. Еще где, бывало, заслышит, что пискари об конституциях болтают, — сейчас налево кругом и под лопух схоронится. Однако же и за всем тем не без страху жила, потому что не ровен час, вдруг… «Мудреное нынче время! — думала она. — Такое мудреное, что и невинный за виноватого как раз сойдет! Начнут это шарить, а ты около где‑нибудь спряталась, — ан и около пошарят! Где была? по какому случаю? каким манером? — господи, спаси и помилуй!» Стало быть, можете себе представить, как она была рада, когда ее изловили и все мысли и чувства у ней выхолостили! «Теперь милости просим! — торжествовала она. — Когда угодно и кто угодно приходи! теперь у меня все доказательства налицо!»

Что именно разумела вяленая вобла под названием «лишних мыслей и чувств» — неизвестно, но что действительно на наших глазах много лишнего завелось — с этим и я не согласиться не могу. Сущности этого лишнего никто еще не называл по имени, но всякий смутно чувствует, что, куда ни обернись, везде какой‑то привесок выглядывает. И хоть ты что хочешь, а надобно этот привесок или в расчет принять, или так его обойти, чтобы он и не подумал, что его надувают. Все это порождает тьму новых забот, осложнений и беспокойств вообще. Хочется, по‑старинному, прямиком пройти, ан прямик буреломом завалило, промоинами исковеркало — ну, и ступай за семь верст киселя есть. Всякий партикулярный человек нынче эту тягость уж сознает, а какое для начальства от того отягощение, — этого ни в сказке сказать, ни пером описать. Штаты‑то старинные, а дела‑то новые; да и в штатах‑то в самых уж привески завелись. Прежде у чиновника‑то чугунная поясница была: как сел на место в десять часов утра, так и не встает до четырех — все служит! А нынче придет он в час, уж позавтракавши; час папироску курит, час куплеты напевает, а остальное время — так около столов колобродит. И тайны канцелярской совсем не держит. Начнет одно дело перелистывать: «Посмотрите, какой курьез!» — за другое возьмется: «Глядите, ведь это — отдай все да и мало!» Наберет курьезов с три короба да к Палкину обедать. А как ты удержишься, чтобы курьезом стен Палкина трактира не огласить! Да ежели, я вам доложу, за каждую канцелярскую нескромность будет каторга обещана, так и тогда от нескромностей не уйти!

Спрашивается: с кем же тут начальству подняться! У всех есть пособники, а у него нет; у всех есть укрыватели, а у него нет! Как тут остановить наплыв «лишнего» в партикулярном мире, когда в своей собственной цитадели, куда ни вскинь глазами, — везде лишнее да неподлежащее так и хлещет через край!

Трудно, ах, как трудно среди этой массы привесков жить! приходится всю дорогу ощупью идти. Думаешь, что настоящее место нашарил, а оказывается, что шарил «около». Бесполезно, бесплодно, жестоко, срамно. Положим, что невелика беда, что невиноватый за виноватого сошел — много их, невиноватых‑то этих! сегодня он невиноват, а завтра кто ж его знает? — да вот в чем настоящая беда: подлинного‑то виноватого все‑таки нет! Стало быть, и опять нащупывать надо, и опять — мимо! В том все время и проходит. Понятно, что даже самые умудренные партикулярные люди (те, которые сальных свечей не едят и стеклом не утираются) — и те стали в тупик! И так как на ежа голым телом никому неохота садиться, то всякий и вопиет: господи! пронеси!

Нет, как хотите, а надо когда‑нибудь эти привески счесть да и присмотреться к ним. Узнать: откуда они пришли? зачем? куда пролезть хотят? Не все же нахалом вперед лезут — иное что и полезное сыщется.

Очень, впрочем, возможно, что вобле эти вопросы и на ум совсем не приходили. Однако повторяю: и она вместе с прочими чувствовала, что или от привесков, или по поводу привесков — ей всячески мат. И только тогда, когда ее на солнпе хорошенько провялило и выветрило, когда она убедилась, что внутри у нее ничего, кроме молок, не осталось, — только тогда она ободрилась и сказала себе: «Ну, теперь мне на все наплевать!»

И точно: теперь она, даже против прежнего, сделалась солиднее и благонадежнее. Мысли у ней — резонные, чувства — никого не задевающие, совести — на медный пятак. Сидит себе с краю и говорит, как пишет. Нищий к ней подойдет — она оглянется, коли есть посторонние — сунет нищему в руку грошик; коли нет никого — кивнет головой: бог подаст! Встретится с кем‑нибудь — непременно в разговор вступит; откровенно мнение свое выскажет и всех основательностью восхитит. Не рвется, не мечется, не протестует, не клянет, а резонно об резонных делах калякает. О том, что тише едешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан, что поспешишь — людей насмешишь, и т. п. А всего больше о том, что уши выше лба не растут.

Ах, воблушка! как ты скучно на бобах разводишь! точно тебя тошнит! — воскликнет собеседник, ежели он из свеженьких.

И всем скучно сначала, — стыдливо ответит воблушка. — Сначала — скучно, а потом — хорошо. Вот как поживешь на свете да пошарят около тебя вдоволь — тогда и об воблушке вспомнишь, скажешь: спасибо, что уму‑разуму учила!

Да нельзя и не сказать спасибо, потому что ежели по правде рассудить, так именно только одна воблушка в настоящую центру попала. Бывают такие обстановочки, когда подлинного ума‑разума и слыхом не слыхать, а есть только воблушкин ум‑разум. Люди ходят, как сонные, ни к чему приступиться не умеют, ничему не радуются, ничем не печалятся. И вдруг в ушах раздается успокоительно‑соблазнительный шепот: «Потихоньку да полегоньку, двух смертей не бывает, одной не миновать…» Это она, это воблушка шепчет! Спасибо тебе, воблушка, правду ты молвила: двух смертей не бывает, а одна искони за плечами ходит!

Не явись на выручку воблушка, одно бы оставалось — пропасть. Но она не только на убежище указала, целую цитадель создала. Да не такую цитадель, в которой сидят озорники да курьезы подыскивают, а заправскую цитадель, при взгляде на которую и мысли о брешах никому не придет! Вот уж там‑то все шито да крыто, там‑то уж ни о каких привесках и слыхом не слыхать! Есть захотелось — ешь! спать вздумалось — спи! Ходи, сиди, калякай! К этому‑то и привесить‑то ничего нельзя. Будь счастлив — только и всего.

И сам будешь счастлив, и те, которые около тебя, — все будете счастливы! Ты никого не тронешь, и тебя никто не тронет. Спите, други, почивайте! И нашаривать около вас не для чего, потому что везде путь торный и все двери настежь. «Вперед без страха и сомненья!» — или, говоря другими словами, шествуй в надлежащее место!

И откуда у тебя, воблушка, такая ума палата? — спрашивают ее благодарные пискари, которые, по милости ее советов, неискалеченными остались.

От рожденья бог меня разумом наградил, — скромно отвечает воблушка, — а сверх того, и во время вяленья мозг у меня в голове выветрился… С тех пор и начала я умом раскидывать…

И действительно: покуда наивные люди в эмпиреях витают, а злецы ядом передовых статей жизнь отравляют, воблушка только умом раскидывает и тем пользу приносит. Никакие клеветы, никакое человеконенавистничество, никакие змеиные передовые статьи не действуют так воспитательно, как действует скромный воблушкин пример. «Уши выше лба не растут!» — ведь это то самое, о чем древние римляне говорили: respice finem! Только более нам ко двору.

Хороша клевета, а человеконенавистничество еще того лучше, но они так сильно в нос бьют, что не всякий простец вместить их может. Все кажется, что одна половина тут наподлена, а другая — налгана. А главное, конца‑краю не видать. Слушаешь или читаешь и все думаешь: ловко‑то ловко, да что же дальше? — а дальше опять клевета, опять яд… Вот это‑то и смущает. То ли дело скромная воблушкина резонность? «Ты никого не тронь — и тебя никто не тронет!» — ведь это целая поэма! Тускленька, правда, эта пресловутая резонность, но посмотрите, как цепко она человека нащупывает, как аккуратно его обшлифовывает! Сначала клевета поизмучает, потом хлевный яд одурманит, и когда процесс мучительства завершит свой цикл, когда человек почувствует, что нет во всем его организме места, которое бы не ныло, а в душе нет иного ощущения, кроме безграничной тоски, — вот тогда и выступает воблушка с своими скромными афоризмами. Она бесшумно подкрадывается к искалеченному и безболезненно додурманивает его. И, приведя его к стене, говорит: «Вон сколько каракуль там написано; всю жизнь разбирай — всего не разберешь!»

Смотри на эти каракули и, ежели есть охота — доискивайся их смысла. Тут все в одно место скучено: заветы прошлого и яд настоящего, и загадки будущего. И над всем лег густой слой всякого рода грязи, погадок, вешних потоков и следов непогод. А ежели разбираться в каракулях охоты нет, то тем еще лучше. Верь на слово, что суть этих каракуль может быть выражена в немногих словах: выше лба уши не растут. И за тем — живи.

Все это отлично поняла вяленая вобла, или, лучше сказать, не сама она поняла, а принес ей это понимание тот процесс вяления, сквозь который она прошла. А впоследствии время и обстоятельства усыновили ее и дали широкий простор для применений.

Все поприща поочередно открывались перед ней, и на всяком она службу сослужила. Везде она свое слово сказала, слово пустомысленное, бросовое, но именно как раз такое, что по обстоятельствам лучше не надо.

Затесавшись в ряды бюрократии, она паче всего на канцелярской тайне да на округлении периодов настаивала. «Главное, — твердила она, — чтоб никто ничего не знал, никто ничего не подозревал, никто ничего не понимал, чтоб все ходили, как пьяные!» И всем действительно сделалось ясно, что именно это и надо. Что же касается до округления периодов, то воблушка резонно утверждала, что без этого никак следы замести нельзя. На свете существует множество всяких слов, но самые опасные из них — это слова прямые, настоящие. Никогда не нужно настоящих слов говорить, потому что из‑за них изъяны выглядывают. А ты пустопорожнее слово возьми и начинай им кружить. И кружи, и кружи; и с одной стороны загляни и с другой забеги; умей «к сожалению, сознаться» и в то же время не ослабеваючи уповай; сошлись на дух времени, но не упускай из вида и разнузданности страстей. Тогда изъяны стушуются сами собой, а останется одна воблушкина правда. Та вожделенная правда, которая помогает нынешний день пережить, а об завтрашнем — не загадывать.

Забралась вяленая вобла в ряды «излюбленных» — и тут службу сослужила. Поначалу излюбленные довольно‑таки гордо себя повели: мы‑ста, да вы‑ста… повергнуть наши умные мысли к стопам! Только и слов. А воблушка сидит себе скромненько в углу и думает про себя: моя речь еще впереди. И действительно, раз повергли, в другой — повергли, в третий — опять было повергнуть собрались, да концов с концами свести не могут. Один кричит: мало! другой перекрикивает: много! а третий прямо бунт объявляет: едем, братцы, прямо‑так вас и пустили! Вот тут‑то воблушка и оказала себя. Выждала минутку, когда у всех в горле пересохло, и говорит: «Повергать, говорит, мы тогда можем, коли нас спрашивают, а ежели нас не спрашивают, то должны мы сидеть смирно и получать присвоенное содержание». — «Как так? почему?» — «А потому, говорит, что так исстари заведено: коли спрашивают — повергай! а не спрашивают — сиди и памятуй, что выше лба уши не растут!» И вдруг от этих простых воблушкиных слов у всех словно пелена с глаз упала. И стали излюбленные люди хвалить воблушку и дивиться ее уму‑разуму.

Откуда у тебя такая ума палата взялась? — обступили ее со всех сторон. — Ведь кабы не ты, мы, наверное бы, с Макаром, телят не гоняющим, познакомились!

А воблушка скромно радовалась своему подвигу и объясняла:

Оттого я так умна, что своевременно меня провялили. С тех пор меня точно свет осиял: ни лишних чувств, ни лишних мыслей, ни лишней совести — ничего во мне нет. Об одном всечасно и себе и другим твержу: не растут уши выше лба! не растут!

Правильно! — согласились излюбленные люди и тут же раз навсегда постановили: коли спрашивают — повергать! а не спрашивают — сидеть и получать присвоенное содержание…

Каковое правило соблюдается и доныне.

Пробовала вяленая вобла и заблуждения человеческие судить — и тоже хорошо у ней вышло. Тут она наглядным образом доказала, что ежели лишние мысли и лишние чувства без нужды осложняют жизнь, то лишняя совесть и тем паче не ко двору. Лишняя совесть наполняет сердца робостью, останавливает руку, которая готова камень бросить, шепчет судье: проверь самого себя! А ежели у кого совесть вместе с прочей требухой из нутра вычистили, у того робости и в заводе нет, а зато камней полна пазуха. Смотрит себе вяленая вобла, не сморгнувши, на заблуждения человеческие и знай себе камешками пошвыривает. Каждое заблуждение у ней под номером значится и против каждого камешек припасен — тоже под номером. Остается только нелицеприятную бухгалтерию вести. Око за око, номер за номер. Ежели следует искалечить полностью — полностью искалечь: сам виноват! Ежели следует искалечить в частности — искалечь частицу: вперед наука! И так она этою своею резонностью всем понравилась, что скоро про совесть никто и вспомнить без смеха не мог…

Но больше всего была богата последствиями добровольческая воблушкина деятельность по распространению здравых мыслей в обществе. С утра до вечера неуставаючи ходила она по градам и весям и все одну песню пела: «Не расти ушам выше лба! не расти!» И не то чтоб с азартом пела, а солидно, рассудительно, так что и рассердиться на нее было не за что. Разве что вгорячах кто крикнет: «Ишь, паскуда, распелась!» — ну, да ведь в деле распространения здравых мыслей без того нельзя, чтоб кто‑нибудь паскудой не обругал…

Вяленая вобла, впрочем, не смущалась этими напутствиями. Она не без основания говорила себе: пускай сначала к голосу моему привыкнут, а затем я своего уж добьюсь…

Надо сказать правду: общество, к которому обращались поучения воблы, не представляло особенной устойчивости. Были в нем и убежденные люди, но более преобладал пестрый человек. Это, положим, и везде так бывает, но в других местах для убежденных людей выдаются изрядные светлые промежутки, а тут они — коротенькие. Извольте‑ка в одночасье всю эту массу пестрых людей на правую стезю поставить, извольте добиться, чтоб они усвоили себе представление о своем праве на жизнь, да не машинально только усвоили, а с тем, чтобы в случае надобности и защитить это право умели. Утвердительно можно сказать, что эта задача мучительная. А между тем сколько во имя ее погубляется жизней, сколько проливается поту и крови, сколько передумывается скорбных и тяжелых дум! И ежели в результате этих усилий блеснет одна‑единственная минута радости (вдобавок, мнимой), то это уже награда, которая считается достаточною, чтобы оправдать целые годы последующих отрав…

А кроме того, и время стояло смутное, неверное и жестокое. Убежденные люди надрывались, мучались, метались, вопрошали и вместо ответа видели перед собой запертую дверь. Пестрые люди следили в недоумении за их потугами и в то же время нюхали в воздухе, чем пахнет. Пахло не хорошо; ощущалось присутствие железного кольца, которое с каждым днем все больше и больше стягивалось. Кто‑то нас выручит? кто‑то подходящее слово скажет? ежемгновенно тосковали пестрые люди и были рады‑радёхоньки, когда в ушах их раздались отрезвляющие звуки.

Наступает короткий период задумчивости: пестрые люди уже решились, но еще стыдятся. Затем пестрая масса начинает мало‑помалу волноваться. Больше, больше, и вдруг вопль: «Не растут уши выше лба, не растут!»

Общество отрезвилось. Это зрелище поголовного освобождения от лишних мыслей, лишних чувств и лишней совести до такой степени умилительно, что даже клеветники и человеконенавистники на время умолкают. Они вынуждены сознаться, что простая вобла, с провяленными молоками и выветрившимся мозгом, совершила такие чудеса консерватизма, о которых они и гадать не смели. Одно утешает их: что эти подвиги подъяты воблой под прикрытием их человеконенавистнических воплей. Если б они не взывали к посредничеству ежовых рукавиц, если б не угрожали согнутием в бараний рог, — могла ли бы вобла с успехом вести свою мирно‑возродительную пропаганду? Не заклевали ли бы ее? не насмеялись ли бы над нею? И, наконец, не перспектива ли скорпионов и ран, ежеминутно ими, клеветниками, показываемая, повлияла на решение пестрых людей?

Некоторые из клеветников даже устраивали на всякий случай лазейку. Хвалить хвалили, но камень за пазухой все‑таки приберегали. «Прекрасно, — говорили они. — Мы с удовольствием допускаем, что общество отрезвилось, что химера упразднена, а на место ее вступила в свои права здоровая, неподкрашенная жизнь. Но надолго ли? но прочно ли наше отрезвление — вот вопрос. В этом смысле мирный характер, который ознаменовал процесс нашего возрождения, наводит на очень серьезные мысли. До сих пор мы знали, что заблуждения не так‑то легко полагают оружие даже перед очевидностью совершившихся фактов, а тут вдруг, нежданно‑негаданно благодаря авторитету пословицы, — положим, благонамеренной и освященной вековым опытом, но все‑таки не более как пословицы, — является радикальное и повсеместное отрезвление! Полно, так ли это? искренне ли состоявшееся на наших глазах обращение? не представляет ли оно искусного компромисса или временного modus vivendi , допущенного для отвода глаз? И нет ли в самых приемах, которыми сопровождалось возрождение, признаков того легковесного либерализма, который, избегая такие испытанные средства, как ежовые рукавицы, мечтает кроткими мерами разогнать тяготеющую над нами хмару? Не забывается ли при этом слишком легко, что общество наше есть не что иное, как разношерстный и бесхарактерный агломерат всевозможных веяний и наслоений, и что с успехом действовать на этот агломерат можно лишь тогда, когда разнообразные элементы, его составляющие, предварительно приведены к одному знаменателю?»

Как бы то ни было, но настоящий, здоровый тон был найден. Сперва его в салонах усвоили; потом он в трактиры проник, потом… Дамочки радовались и говорили: теперь у нас балы начнутся. Гостинодворцы развертывали материи и ожидали оживления промышленности.

Оставалось одно: отыскать настоящее, здоровое «дело», к которому можно было бы «здоровый» тон применить.

Однако тут совершилось нечто необыкновенное. Оказалось, что до сих пор у всех на уме были только ежовые рукавицы, а об деле так мало думали, что никто даже по имени не мог его назвать. Все говорят охотно: надо дело делать, но какое — не знают. А вобла похаживает между тем среди возрожденной толпы и самодовольно выкрикивает: «Не растут уши выше лба! не растут!»

Помилуй, воблушка! да ведь это только «тон», а не «дело», — возражают ей. — Дело‑то какое нам предстоит, скажи!

Но она заладила одно и ни пяди уступить не согласна! Так ни от кого насчет дела ничего и не узнали.

Но, кроме того, тут же сбоку выскочил и другой вопрос: а что, если настоящее дело наконец и откроется — кто же его делать‑то будет?

Вы, Иван Иваныч, будете дело делать?

Где мне, Иван Никифорыч! Моя изба с краю… вот разве вы…

Что вы! что вы! да разве я об двух головах! ведь я, батюшка, не. забыл…

И таким образом все. У одного — изба с краю, другой — не об двух головах, третий — чего‑то не забыл… все глядят, как бы в подворотню проскочить, у всех сердце не на месте и руки — как плети…

«Уши выше лба не растут» — хорошо это сказано, сильно, а дальше что? На стене каракули‑то читать? — положим, и это хорошо, а дальше что? Не шевельнуться, не пикнуть, носа не совать, не рассуждать? — прекрасно и это, а дальше что?

И чем старательнее выводились логические последствия, вытекающие из воблушкиной доктрины, тем чаще и чаще становился поперек горла вопрос: а дальше что?

Ответить на этот вопрос вызвались клеветники и человеконенавистники.

«Само по себе взятое, — говорили и писали они, — учение, известное под именем доктрины вяленой воблы, не только не заслуживает порицания, но даже может быть названо вполне благонадежным. Но дело не в доктрине и ее положениях, а в тех приемах, которые употреблялись для ее осуществления и насчет которых мы с самого начала предостерегали тех, кому ведать о сем надлежит. Приемы эти были положительно негодны, как это уже и оказалось теперь. Они носили на себе клеймо того же паскудного либеральничанья, которое уже столько раз приводило нас на край бездны. Так что ежели мы еще не находимся на дне оной, то именно только благодаря здравому смыслу, искони лежавшему в основании нашей жизни. Пускай же этот здравый смысл и теперь сослужит нам свою обычную службу. Пусть подскажет он всем, серьезно понимающим интересы своего отечества, что единственный целесообразный прием, при помощи которого мы можем прийти к какому‑нибудь результату, представляют ежовые рукавицы. Об этом напоминают нам предания прошлого; о том же свидетельствует смута настоящего. Этой смуты не было бы и в помине, если б наши предостережения были своевременно выслушаны и приняты во внимание. „Caveant consules!“ — повторяем мы и при этом прибавляем для не знающих по‑латыни, что в русском переводе выражение это значит: «Не зевай!»

Таким образом, оказалось, что хоть и провялили воблу, и внутренности у нее вычистили, в мозг выветрили, а все‑таки в конце концов ей пришлось распоясываться. Из торжествующей она превратилась в заподозренную, из благонамеренной — в либералку. И в либералку тем более опасную, чем благонадежнее была мысль, составлявшая основание ее пропаганды.

И вот в одно утро совершилось неслыханное злодеяние. Один из самых рьяных клеветников ухватил вяленую воблу под жабры, откусил у нее голову, содрал шкуру и у всех на виду слопал…

Пестрые люди смотрели на это зрелище, плескали руками и вопили: «Да здравствуют ежовые рукавицы!» Но История взглянула на дело иначе и втайне положила в сердце своем: годиков через сто я непременно все это тисну!

Я знаю, что в натуре этого не бывает, но так как из сказки слово не выкинешь, то, видно, быть этому делу так. (Прим. автора.)

«Вперёд без страха и сомненья!» — строка из стихотворения А. Плещеева, ставшего затем песней прогрессивной молодежи

Воблу поймали, вычистили внутренности (только молоки для приплоду оставили) и вывесили на веревочке на солнце: пускай провялится. Повисела вобла денек-другой, а на третий у ней и кожа на брюхе сморщилась, и голова подсохла, и мозг, какой в голове был, выветрился, дряблый сделался.

И стала вобла жить да поживать [я знаю, что в натуре этого не бывает, но так как из сказки слова не выкинешь, то, видно, быть этому делу так (прим.авт.)].

— Как это хорошо, — говорила вяленая вобла, — что со мной эту процедуру проделали! Теперь у меня ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести — ничего такого не будет! Все у меня лишнее выветрили, вычистили и вывялили, и буду я свою линию полегоньку да потихоньку вести!

Что бывают на свете лишние мысли, лишняя совесть, лишние чувства — об этом, еще живучи на воле, вобла слышала. И никогда, признаться, не завидовала тем, которые такими излишками обладали. От рождения она была вобла степенная, не в свое дело носа не совала, за «лишним» не гналась, в эмпиреях не витала и неблагонадежных компаний удалялась. Еще где, бывало, заслышит, что пискари об конституциях болтают — сейчас налево кругом и под лопух схоронится. Однако же, и за всем тем, не без страху жила, потому что не ровен час, вдруг… «Мудреное нынче время! — думала она, — такое мудреное, что и невинный за виноватого как раз сойдет! Начнут, это, шарить, а ты _около_ где-нибудь спряталась, — ан и _около_ пошарят! Где была? по какому случаю? каким манером? — господи, спаси и помилуй!» Стало быть, можете себе представить, как она была рада, когда ее изловили и все мысли и чувства у ней выхолостили! «Теперь милости просим! — торжествовала она, — когда угодно и кто угодно приходи! теперь у меня все доказательства налицо!»

Что именно разумела вяленая вобла под названием «лишних» мыслей и чувств — неизвестно, но что, действительно, на наших глазах много лишнего завелось — с этим и я не согласиться не могу. Сущности этого лишнего никто еще не называл по имени, но всякий смутно чувствует, что куда ни обернись — везде какой-то привесок выглядывает. И хоть ты что хочешь, а надобно этот привесок или в расчет принять, или так его обойти, чтобы он и не подумал, что его надувают. Все это порождает тьму новых забот, осложнений и беспокойств вообще. Хочется, по-старинному, прямиком пройти, ан прямик буреломом завалило, промоинами исковеркало — ну, и ступай за семь верст киселя есть. Всякий партикулярный человек нынче эту тягость уж сознает, а какое для начальства от того отягощение — этого ни в сказке сказать, ни пером описать. Штаты-то старинные, а дела-то новые; да и в штатах-то в самых уж привески завелись. Прежде у чиновника-то чугунная поясница была: как сел на место в десять часов утра, так и не встает до четырех — все служит! А нынче придет он в час, уж позавтракавши; час папироску курит, час куплеты напевает, а остальное время — так около столов колобродит. И тайны канцелярской совсем не держит. Начнет одно дело перелистывать: «Посмотрите, какой курьез!» — за другое возьмется: «Глядите! ведь это — отдай все, да и мало!» Наберет курьезов с три короба да к Палкину обедать. А как ты удержишься, чтобы курьезом стен Палкина трактира не огласить! — Да ежели, я вам доложу, за каждую канцелярскую нескромность будет каторга обещана, так и тогда от нескромностей не уйти!

Спрашивается: с кем же тут начальству подняться! У всех есть пособники, а у него нет; у всех есть укрыватели, а у него нет! Как тут остановить наплыв «лишнего» в партикулярном мире, когда в своей собственной цитадели, куда ни вскинь глазами, — везде лишнее да неподлежащее так и хлещет через край!

Трудно, ах, как трудно среди этой массы привесков жить! приходится всю дорогу ощупью идти. Думаешь, что настоящее место нашарил, а оказывается, что шарил «около». Бесполезно, бесплодно, жестоко, срамно. Положим, что невелика беда, что невиноватый за виноватого сошел – много их, невиноватых-то этих! сегодня он не виноват, а завтра кто ж его знает? — да вот в чем настоящая беда: подлинного-то виноватого все-таки нет! Стало быть, и опять нащупывать надо, и опять — мимо! В том все время и проходит. Понятно, что даже самые умудренные партикулярные люди (те, которые сальных свечей не едят и стеклом не утираются) — и те стали в тупик! И так как на ежа голым телом никому неохота садиться, то всякий и вопиет: «Господи! пронеси!»

Нет, как хотите, а надо когда-нибудь эти привески счесть, да и присмотреться к ним. Узнать: откуда они пришли? зачем? куда пролезть хотят? Не все же нахалом вперед лезут — иное что и полезное сыщется.

Очень, впрочем, возможно, что вобле эти вопросы и на ум совсем не приходили. Однако повторяю: и она, вместе с прочими, чувствовала, что или от привесков, или по поводу привесков — ей всячески мат. И только тогда, когда ее на солнце хорошенько провялило и выветрило, когда она убедилась, что внутри у нее ничего, кроме молок, не осталось, — только тогда она ободрилась и сказала себе: «Ну, теперь мне на все наплевать!»

И точно: теперь она, даже против прежнего, сделалась солиднее и благонадежнее. Мысли у ней — резонные, чувства — никого не задевающие, совести — на медный пятак. Сидит себе с краю и говорит, как пишет. Нищий к ней подойдет — она оглянется, коли есть посторонние — сунет нищему в руку грошик; коли нет никого — кивнет головой: бог подаст! Встретится с кем-нибудь — непременно в разговор вступит; откровенно мнение свое выскажет и всех основательностью восхитит. Не-рвется, не мечется, не протестует, не клянет, а резонно об резонных делах калякает. О том, что тише едешь, дальше будешь, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан, что поспешишь — людей насмешишь и т.п. А всего больше о том, что уши выше лба не растут.

— Ах, воблушка! как ты скучно на бобах разводишь! точно тебя тошнит! — воскликнет собеседник, ежели он из свеженьких.

— И всем скучно сначала, — стыдливо ответит воблушка. — Сначала — скучно, а потом — хорошо. Вот как поживешь на свете, да пошарят _около_ тебя вдоволь — тогда и об воблушке вспомнишь, скажешь: «Спасибо, что уму-разуму учила!»

Да нельзя и не сказать спасибо, потому что, ежели по правде рассудить, так именно только одна воблушка в настоящую центру попала. Бывают такие обстановочки, когда подлинного ума-разума и слыхом не слыхать, а есть только воблушкин ум-разум [советы вяленой воблы иносказательно отражают упадок общественного сознания в обстановке политической реакции 80-х годов, когда «широкий простор для применений» получила «теория малых дел» («воблушкина доктрина»)]. Люди ходят, как сонные, ни к чему приступиться не умеют, ничему не радуются, ничем не печалятся. И вдруг в ушах раздается успокоительно-соблазнительный шепот: «Потихоньку да полегоньку,

двух смертей не бывает, одной не миновать…» Это она, это воблушка шепчет! Спасибо тебе, воблушка! правду ты молвила: двух смертей не бывает, а одна искони за плечами ходит!

Не явись на выручку воблушка, одно бы осталось — пропасть. Но она не только на убежище указала, а целую цитадель создала. Да не такую цитадель, в которой сидят озорники да курьезы подыскивают, а заправскую цитадель, при взгляде на которую и мысли о брешах никому не придет! Вот уж там-то все шито да крыто, там-то уж ни о каких привесках и слыхом не слыхать! Есть захотелось — ешь! спать вздумалось — спи! Ходи, сиди, калякай! К этому-то и привесить-то ничего нельзя. Будь счастлив — только и всего.

И сам будешь счастлив, и те, которые около тебя, — все будете счастливы! Ты никого не тронешь, и тебя никто не тронет. Спите, други, почивайте! И нашаривать около вас не для чего, потому что везде путь торный и все двери настежь. «Вперед без страха и сомненья!» [начальная строка стихотворения А.Н.Плещеева, ставшая студенческой песней, иронически используется Салтыковым-Щедриным], или, говоря другими словами, шествуй в надлежащее место!

— И откуда у тебя, воблушка, такая ума палата? — спрашивают ее благодарные пискари, которые, по милости ее советов, неискалеченными остались.

— От рожденья бог меня разумом наградил, — скромно отвечает воблушка, — а сверх того, и во время вяленья мозг у меня в голове выветрился… С тех пор и начала я умом раскидывать…

И действительно: покуда наивные люди в эмпиреях витают, а злецы ядом передовых статей жизнь отравляют, воблушка только умом раскидывает и тем пользу приносит. Никакие клеветы, никакое человеконенавистничество, никакие змеиные передовые статьи не действуют так воспитательно, как действует скромный воблушкин пример. «Уши выше лба не растут!» — ведь это то самое, о чем древние римляне говорили: «Respice finem!» [Подумай о последствиях! (лат.), крылатое выражение античности; полный текст афоризма: «Quidquid agis, prudenter agis et respice finem» («Что бы ты ни делал, делай разумно и обдумывай результат»)] Только более нам ко двору.

Хороша клевета, а человеконенавистничество еще того лучше, но они так сильно в нос бьют, что не всякий простец вместить их может. Все кажется, что одна половина тут наподлена, а другая — налгана. А главное, конца краю не видать. Слушаешь или читаешь и все думаешь: «Ловко-то ловко, да что же дальше?» — а дальше опять клевета, опять яд… Вот это-то и смущает. То ли дело скромная воблушкина резонность? «Ты никого не тронь — и тебя никто не тронет!» — ведь это целая поэма! Тускленька, правда, эта пресловутая резонность, но посмотрите, как цепко она человека нащупывает, как аккуратно его обшлифовывает! Сначала клевета поизмучает, потом хлевный яд одурманит, и когда процесс мучительства завершит свой цикл, когда человек почувствует, что нет во всем его организме места, которое бы не ныло, а в душе нет иного ощущения, кроме безграничной тоски, — вот тогда и выступает воблушка с своими скромными афоризмами. Она бесшумно подкрадывается к искалеченному и безболезненно додурманивает его. И, приведя его к стене, говорит: «Вон сколько каракуль там написано; всю жизнь разбирай — всего не разберешь!»

Смотри на эти каракули, и ежели есть охота — доискивайся их смысла. Тут все в одно место скучено: и заветы прошлого, и яд настоящего, и загадки будущего. И над всем лег густой слой всякого рода грязи, погадок, вешних потоков и следов непогод. А ежели разбираться в каракулях охоты нет, то тем еще лучше. Верь на слово, что суть этих каракуль может быть выражена в немногих словах: выше лба уши не растут. И затем — живи.

Все это отлично поняла вяленая вобла, или, лучше сказать, не сама она поняла, а принес ей это понимание тот процесс вяления, сквозь который она прошла. А впоследствии время и обстоятельства усыновили ее и дали широкий простор для применений.

Все поприща поочередно открывались перед ней, и на всяком она службу сослужила. Везде она свое слово сказала, слово пустомысленное, бросовое, но именно как раз такое, что, по обстоятельствам, лучше не надо.

Затесавшись в ряды бюрократии, она паче всего на канцелярской тайне да на округлении периодов настаивала. «Главное, — твердила она, — чтоб никто ничего не знал, никто ничего не подозревал, никто ничего не понимал, чтоб все ходили, как пьяные!» И всем, действительно, сделалось ясно, что именно это и надо. Что же касается до округления периодов, то воблушка резонно утверждала, что без этого никак следы замести нельзя. На свете существует множество всяких слов, но самые опасные из них — это слова прямые, настоящие. Никогда не нужно настоящих слов говорить, потому что из-за чих изъяны выглядывают. А ты пустопорожнее слово возьми и начинай им кружить. И кружи, и кружи; и с одной стороны загляни, и с другой забеги; умей «к сожалению, сознаться» и в то же время не ослабеваючи уповай; сошлись на дух времени, но не упускай из вида и разнузданности страстей. Тогда изъяны стушуются сами собой, а останется одна воблушкина правда. Та вожделенная правда, которая помогает нынешний день пережить, а об завтрашнем — не загадывать.

Забралась вяленая вобла в ряды «излюбленных» [в обычном праве — выбранные на общественную должность] — и тут службу сослужила. Поначалу излюбленные довольно-таки гордо себя повели: «Мы-ста, да вы-ста… повергнуть наши умные мысли к стопам!» Только и слов. А воблушка сидит себе скромненько в углу и думает про себя: «Моя речь еще впереди». И действительно: раз повергли, в другой — повергли, в третий — опять было повергнуть собрались, да концов с концами свести не могут. Один кричит: «Мало!», другой перекрикивает: «Много!», а третий прямо бунт объявляет: «Едем, братцы, прямо…» — так вас и пустили! Вот тут-то воблушка и оказала себя. Выждала минутку, когда у всех в горле пересохло, и говорит: «Повергать, говорит, мы тогда можем, коли нас спрашивают, а ежели нас не спрашивают, то должны мы сидеть смирно и получать присвоенное содержание». — «Как так? почему?» — «А потому, говорит, что так исстари заведено: коли спрашивают — повергай! а не спрашивают — сиди и памятуй, что выше лба уши не растут!» И вдруг от этих простых воблушкиных слов у всех словно пелена с глаз упала. И стали излюбленные люди хвалить воблушку и дивиться ее уму-разуму.

— Откуда у тебя такая ума палата взялась? — обступили ее со всех сторон, — ведь кабы не ты, мы, наверное бы, с Макаром, телят не гоняющим, познакомились!

А воблушка скромно радовалась своему подвигу и объясняла:

— Оттого я так умна, что своевременно меня провялили. С тех пор меня точно свет осиял: ни лишних чувств, ни лишних мыслей, ни лишней совести — ничего во мне нет. Об одном всечасно и себе, и другим твержу: не растут уши выше лба! не растут!

— Правильно! — согласились излюбленные люди и тут же раз навсегда постановили: — Коли спрашивают — повергать! а не спрашивают — сидеть и получать присвоенное содержание…

Каковое правило соблюдается и доныне.

Пробовала вяленая вобла и заблуждения человеческие судить — и тоже хорошо у ней вышло. Тут она наглядным образом доказала, что ежели лишние мысли и лишние чувства без нужды осложняют жизнь, то лишняя совесть и тем паче не ко двору. Лишняя совесть наполняет сердца робостью, останавливает руку, которая готова камень бросить, шепчет судье: «Проверь самого себя!» А ежели у кого совесть, вместе с прочей требухой, из нутра вычистили, у того робости и в заводе нет, а зато камней — полна пазуха. Смотрит себе вяленая вобла, не сморгнувши, на заблуждения человеческие, и знай себе камешками пошвыривает. Каждое заблуждение у ней под номером значится и против каждого камешек припасен — тоже под номером. Остается только нелицеприятную бухгалтерию вести. Око за око, номер за номер. Ежели следует искалечить полностью — полностью искалечь: сам виноват! Ежели следует искалечить в частности — искалечь частицу: вперед наука! И так она этою своею резонностью всем понравилась, что скоро про совесть никто и вспомнить без смеха не мог…

Но больше всего была богата последствиями добровольческая воблушкина деятельность по распространению здравых мыслей в обществе. С утра до вечера неуставаючи ходила она по градам и весям и все одну песню пела: «Не расти ушам выше лба! не расти!» И не то чтоб с азартом пела, а солидно, рассудительно, так что и рассердиться на нее было не за что. Разве что вгорячах кто крикнет: «Ишь, паскуда, распелась!» — ну, да ведь в деле распространения здравых мыслей без того нельзя, чтоб кто-нибудь паскудой не обругал…

Вяленая вобла, впрочем, не смущалась этими напутствиями. Она не без основания говорила себе: «Пускай сначала к голосу моему привыкнут, а затем я своего уж добьюсь…»

Надо сказать правду: общество, к которому обращались поучения воблы, не представляло особенной устойчивости. Были в нем и убежденные люди, но более преобладал пестрый человек [В ноябре 1884 года в «Вестнике Европы» (впервые после закрытия «Отечественных записок») Салтыков-Щедрин начинает печатать «Пестрые письма». В IX письме он дал следующую характеристику «пестрым людям»: «Общий признак, по которому можно отличать пестрых людей, состоит в том, что они совесть свою до дыр износили… Всем они в течение своей жизни были: и поборниками ежовой рукавицы, и либералами, и западниками, и народниками, даже «сицилистами», как теперь говорят» (М.Е.Салтыков-Щедрин. Собр. соч. в 20-ти томах, т.16, кн.I, с.376)]. Это, положим, и везде так бывает, но в других местах для убежденных людей выдаются изрядные светлые промежутки, а тут они — коротенькие. Извольте-ка в одночасье всю эту массу пестрых людей на правую стезю поставить, извольте добиться, чтоб они усвоили себе представление о своем праве на жизнь, да не машинально только усвоили, а с тем, чтобы, в случае надобности, и защитить это право умели. Утвердительно можно сказать, что это задача мучительная. А между тем сколько, во имя ее, погубляется жизней, сколько проливается поту и крови, сколько передумывается скорбных и тяжелых дум! И ежели в результате этих усилий блеснет одна-единственная минута радости (вдобавок, мнимой), то это уже награда, которая считается достаточною, чтобы оправдать целые годы последующих отрав…

А кроме того, и время стояло смутное, неверное и жестокое. Убежденные люди надрывались, мучались, метались, вопрошали и, вместо ответа, видели перед собой запертую дверь. Пестрые люди следили в недоумении за их потугами и в то же время нюхали в воздухе, чем пахнет. Пахло не хорошо; ощущалось присутствие железного кольца, которое с каждым днем все больше и больше стягивалось. «Кто-то нас выручит? кто-то подходящее слово скажет?» — ежемгновенно тосковали пестрые люди и были рады-радехоньки, когда в ушах их раздались отрезвляющие звуки.

Наступает короткий период задумчивости: пестрые люди уже решились, но еще стыдятся Затем пестрая масса начинает мало-помалу волноваться. Больше, больше, и вдруг вопль: «Не растут уши выше лба! не растут!»

Общество отрезвилось. Это зрелище поголовного освобождения от лишних мыслей, лишних чувств и лишней совести до такой степени умилительно, что даже клеветники и человеконенавистники на время умолкают. Они вынуждены сознаться, что простая вобла, с провяленными молоками и выветрившимся мозгом, совершила такие чудеса консерватизма, о которых они и гадать не смели. Одно утешает их: что эти подвиги подъяты воблой под прикрытием их человеконенавистнических воплей. И если б они не взывали к посредничеству ежовых рукавиц, если б не угрожали согнутием в бараний рог — могла ли бы вобла с успехом вести свою мирно-возродительную пропаганду? Не заклевали бы ее? не насмеялись ли бы над нею? И, наконец, не перспектива ли скорпионов и ран, ежеминутно ими, клеветниками, показываемая, повлияла на решение пестрых людей?

Некоторые из клеветников даже устраивали на всякий случай лазейку. Хвалить хвалили, но камень за пазухой все-таки приберегали. «Прекрасно, — говорили они, — мы с удовольствием допускаем, что общество отрезвилось, что химера упразднена, а на место ее вступила в свои права здоровая, неподкрашенная жизнь. Но надолго ли? но прочно ли наше отрезвление — вот вопрос. В этом смысле мирный характер, который ознаменовал процесс нашего возрождения, наводит на очень серьезные мысли. До сих пор мы знали, что заблуждения не так-то легко полагают оружие даже перед очевидностью совершившихся фактов, а тут вдруг, нежданно-негаданно, благодаря авторитету пословицы, — положим, благонамеренной и освященной вековым опытом, но все-таки не более как пословицы, — является радикальное и повсеместное отрезвление! Полно, так ли это? искренно ли состоявшееся на наших глазах обращение? не представляет ли оно искусного компромисса или временного modus vivendi [сосуществования (лат.)], допущенного для отвода глаз? И нет ли в самых приемах, которыми сопровождалось возрождение, признаков того легковесного либерализма, который, избегая такие испытанные средства, как ежовые рукавицы, мечтает кроткими мерами разогнать тяготеющую над нами хмару? Не забывается ли при этом слишком легко, что общество наше есть не что иное, как разношерстный и бесхарактерный агломерат всевозможных веяний и наслоений и что с успехом действовать на этот агломерат можно лишь тогда, когда разнообразные элементы, его составляющие, предварительно приведены к одному знаменателю?»

Как бы то ни было, но настоящий, здоровый тон был найден. Сперва его в салонах усвоили; потом он в трактиры проник, потом… Дамочки радовались и говорили: «Теперь у нас балы начнутся». Гостинодворцы развертывали материи и ожидали оживления промышленности.

Оставалось одно: отыскать настоящее, здоровое «дело», к которому можно было бы «здоровый» тон применить.

Однако тут совершилось нечто необыкновенное. Оказалось, что до сих пор у всех на уме были только ежовые рукавицы, а об деле так мало думали, что никто даже по имени не мог его назвать. Все говорят охотно: «Надо дело делать», но какое — не знают. А вобла похаживает между тем среди возрожденной толпы и самодовольно выкрикивает: «Не растут уши выше лба! не растут!»

— Помилуй, воблушка! да ведь это только «тон», а не «дело», — возражают ей, — дело-то какое нам предстоит, скажи!

Но она заладила одно и ни пяди уступить не согласна! Так ни от кого насчет дела ничего и не узнали.

Но, кроме того, тут же сбоку выскочил и другой вопрос: а что, если настоящее дело наконец и откроется — кто же его делать-то будет?

— Вы, Иван Иваныч, будете дело делать?

— Где мне, Иван Никифорыч! Моя изба с краю… вот разве вы… [для Салтыкова-Щедрина свойственно использовать литературные типы других писателей (лермонтовского Печорина, персонажей «Горя от ума» Грибоедова, героев Фонвизина, Тургенева, в данном случае гоголевских персонажей «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»)]

— Что вы! что вы! да разве я об двух головах! ведь я, батюшка, не забыл…

И таким образом все. У одного — изба с краю, другой — не об двух головах, третий — чего-то не забыл… все глядят, как бы в подворотню проскочить, у всех сердце не на месте и руки — как плети…

«Уши выше лба не растут!» — хорошо это сказано, сильно, а дальше что? На стене каракули-то читать? — положим, и это хорошо, а дальше что? Не шевельнуться, не пикнуть, носа не совать, не рассуждать? — прекрасно и это, а дальше что?

И чем старательнее выводились логические последствия, вытекающие из воблушкиной доктрины, тем чаще и чаще становился поперек горла вопрос: «А дальше что?»

Ответить на этот вопрос вызвались клеветники и человеконенавистники.

«Само по себе взятое, — говорили и писали они, — учение, известное под именем доктрины вяленой воблы, не только не заслуживает порицания, но даже может быть названо вполне благонадежным. Но дело не в доктрине и ее положениях, а в тех приемах, которые употреблялись для ее осуществления и насчет которых мы, с самого начала, предостерегали тех, кому ведать о сем надлежит. Приемы эти были положительно негодны, как это уже и оказалось теперь. Они носили на себе клеймо того где паскудного либеральничанья, которое уже столько раз приводило нас на край бездны. Так что ежели мы еще не находимся на дне оной, то именно только благодаря здравому смыслу, искони лежавшему в основании нашей жизни. Пускай же этот здравый смысл и теперь сослужит нам свою обычную службу. Пусть подскажет он всем, серьезно понимающим интересы своего отечества, что единственный целесообразный прием, при помощи которого мы можем прийти к какому-нибудь результату, представляют ежовые рукавицы. Об этом напоминают нам предания прошлого; о том же свидетельствует смута настоящего. Этой смуты не было бы и в помине, если б наши предостережения были своевременно выслушаны и приняты во внимание. «Caveant consules!» [Пусть консулы будут бдительны! (лат.)] — повторяем мы и при этом прибавляем для не знающих по-латыни, что в русском переводе выражение это значит: не зевай!»

Таким образом, оказалось, что хоть и провялили воблу, и внутренности у нее вычистили, и мозг выветрили, а все-таки, в конце концов, ей пришлось распоясываться. Из торжествующей она превратилась в заподозренную, из благонамеренной — в либералку. И в либералку тем более опасную, чем благонадежнее была мысль, составлявшая основание ее пропаганды.

И вот в одно утро совершилось неслыханное злодеяние. Один из самых рьяных клеветников ухватил вяленую воблу под жабры, откусил у нее голову, содрал шкуру и у всех на виду слопал…

Пестрые люди смотрели на это зрелище, плескали руками и вопили: «Да здравствуют ежовые рукавицы!» Но История взглянула на дело иначе и втайне положила в сердце своем: «Годиков через сто я непременно все это тисну!»

Добавить комментарий

Урок-анализ

«Сказок (для детей изрядного возраста) М.Е. Салтыкова-Щедрина («Премудрый пескарь», «Вяленая вобла», «Медведь на воеводстве»)

Учитель русского языка и литературы МОУ СШ №6 г. Волгограда
Косивцова Лидия Ивановна

Оформление:

портрет М.Е. Салтыкова-Щедрина, выставка популярных изданий щедринских произведений; на доске записан эпиграф; отзывы современников о сатирике.

Цели урока: выяснить причины обращения писателя к сказкам, какие возможности открывал перед сатириком этот жанр; выделить основные темы сказок, раскрыть их идейную направленность; показать своеобразие; повторить значение литературных терминов («гротеск», «эзопов язык», «сарказм», «ирония», «литота» и другие); определить те положительные идеалы, которые проповедует автор в сказках; развивать умение анализировать сказки.

Предварительное домашнее задание:

Из биографии Салтыков-Щедрина. Устно подготовить ответ на вопрос: какие факты биографии сатирика повлияли на формирование его мировоззрения?

Написать отзыв на одну из прочитанных сказок (по выбору).

К инсценированию подготовиться: учащимся-исполнителям роли 2 генералов из «Повести о том, как один мужик двух генералов прокормил»; ученику-исполнителю роли дикого помещика из сказки «Дикий помещик».

Сделать костюмы Гриневу, Молчалину, Чичикову; попросить их ответить на вопрос: какие советы давали своим детям (Гриневу, Молчалину, Чичикову) их отцы?

Эпиграф к уроку:

Сказки могучи по своей мысли,

забавны и вместе с тем трагичны

по своему ехидству, очаровывают

своим языковым совершенством.

А. В. Луначарский

Ход урока

Опрос по вопросам домашнего задания.

Обратимся к портрету Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина.

Чем поражает внешний облик писателя? (Портрет создан И. Н. Крамским в 1887 г.)

—

Сочетанием суровости, твердости и подлинной доброты.

А. В. Луначарский (о портрете сатирика) с восхищением писал: «Вчувствуйтесь в это изумительное лицо… Какая суровость! Какие глаза судьи!.. Как много страдания, выразившего морщины на этом лице, поистине лице подвижника!»

А вот отзыв Н. К. Михайловского (современника, лично знавшего писателя): «Внешность усиливала впечатление его грубоватой манеры: резкая перпендикулярная складка между бровей на прекрасном открытом и высоком лбу. Сильно выпуклые, как бы выпяченные глаза, сурово и как-то непреклонно смотревшие прямо в глаза собеседнику, грубый голос, угрюмый вид. Но иногда это суровое лицо все освещалось такою почти детски-добродушною улыбкою, что даже люди, знавшие Щедрина, но попадавшие под свет этой улыбки, понимали, какая наивная и добрая душа кроется под его угрюмой внешностью».

2. Какие факты биографии Салтыкова-Щедрина повлияли на формирование его мировоззрения?

Его детство «на лоне крепостного права», помещичьего произвола и семейного деспотизма. Вот что вспоминает писатель о своем детстве: «Я видел глаза, которые ничего не могли выражать, кроме испуга, я слышал вопли, которые раздирали сердце. В царстве испуга, физического страдания и желудочного деспотизма нет ни одной подробности, которая бы минула меня, которая в свое время не причинила бы мне боли».

На мировоззрение писателя оказала влияние учеба, а учился Салтыков-Щедрин в Московском дворянском институте, а затем в Царскосельском лицее, где когда-то получал знания великий Пушкин. Но за двадцать один год, прошедший после пушкинского выпуска, характер этого учебного заведения переменился: насаждался близкий к казарменному стиль жизни. Просвещенные преподаватели были изгнаны из лицея. «Для нас нанимали целую уйму Вральманов, Цыфиркиных, Кутейкиных…Вральманы пичкали нас коротенькими знаниями, а холоп высшей школы внушал, что цель знания есть исполнение начальственных предначертаний», — вспоминал писатель-сатирик об учебе в лицее.

Но тем не менее лицеисты жили напряженной духовной жизнью: читали запрещенную литературу, слушали пламенные речи В. Г. Белинского («То было время поклонения Белинскому»), спорили о будущем России. Знакомство Салтыкова с социалистом-утопистом М.В. Петрашевским переросло в дружбу.

Необходимо сказать, что уже первые произведения (повести «Противоречия» (1847) и «Запутанное дело» (1848) затронули тему социального неравенства. Писатель выступил с критикой существующего строя. Естественно, прогрессивные идеи в первых произведениях привели в гнев реакционные круги общества. А Николай
I

усмотрел в повестях Салтыкова «стремление к распространению идей, потрясших уже всю Западную Европу».

По решению Николая
I

Салтыков был арестован и сослан в Вятку под надзор полиции. «Вятский плен» продолжался около восьми лет! После смерти Николая
I

Салтыков возвратился в Петербург с огромным «запасом» фактов и впечатлений из жизни господствующих классов.

Впервые псевдонимом Николай Щедрин были подписаны «Губернские очерки», вышедшие в журнале «Русский вестник».

На мировоззрение писателя повлияло не только увлечение «писательством», но и работа в Министерстве внутренних дел. Справедливый и принципиальный, Салтыков-Щедрин держался решительно, ему удалось пресечь немало нарушений. Современник писателя С. Н. Егоров вспоминал: « Строгий в службе, он был в высшей степени правдив и человечен…Он ежедневно имел дело с каждым чиновником и всех знал. Несмотря на строгую и трудную службу, все его любили и ичем ради него не тяготились, потому что он всякого ценил по достоинству…». Служба для писателя закончилась. В чине действительного статского советника М.Е. Салтыков-Щедрин ушел в отставку. («Я — писатель, в этом мое призвание».)

Знакомство с Некрасовым, работа в «Современнике» и «Отечественных записках» (журнальной деятельности Щедрин отдал все свои силы, знания и талант).

Салтыков-Щедрин стал примером для своих товарищей по журналам. (Некрасов: «Журнальное дело у нас всегда шло трудно… Салтыков нес его не только мужественно, но и доблестно, и мы тянулись за ним, как могли».) Происходило как бы взаимное влияние (Салтыков-Щедрин — товарищи по журналу).

Каким человеком представляется вам Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин – писатель-сатирик, критик и публицист?

Салтыков-Щедрин – человек необычайной работоспособности. Работа для него — непреодолимая потребность. «Он не мог не писать: ни какие-нибудь дела, ни усталость и желание отдохнуть, ни знакомства и отношения, ни даже сама болезнь не могли удержать его от этого … он садился к письменному столу и писал своим сжатым почерком «страничку-другую». Сколько мог» (С.Н. Кривенко).

Салтыков – Щедрин представляется мне прямолинейным, настойчивым, умеющим сказать свое веское слово в защиту интересов русского мужика. Не случайно он вызывал ненависть официальных кругов России, которые называли его «вице-Робеспьером». Щедрин – создатель сатирических произведений.

4. Как вы понимаете слово «сатира»? (Сатира – обличительное литературное проивзедение, изображающее отрицательные явления в жизни в смешном, уродливом виде. Сатирик в сущности тот же врач. Медик ищет способы оздоровления человеческого организма, а сатирик определяет диагноз «социально-классовых болезней», которые обнаруживают себя в человеческих характерах и отношениях.)

Физиолог И. М. Сеченов называет Салтыкова-Щедрина «всеми уважаемым диагностом наших общественных зол и недугов».

Слово учителя.

М. Е. Салтыкова-Щедрина всегда привлекали сказки своим юмором, осуждением зла, лени, трусости, прославлением добра, благородства.

Еще в 1869г. Щедрин написал три сказки («Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Дикий помещик», «Пропала совесть».)

Инсценирование.

Эпизод из сказки «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил» в исполнении 2 учащихся – двух генералов.

(Со слов «Странный, ваше превосходительство, мне нынче сон снился, — вижу, будто живу я на необитаемом острове…» до слов «С нами крестная сила! Ведь этак мы друг друга съедим! И как мы попали сюда! Кто тот злодей, который над нами такую штуку сыграл!».)

Эпизод из сказки «Дикий помещик». Ученик в роли «одичавшего помещика».

«Кши…-бросился он на мышонка…»

«Нет, лучше совсем одичаю, лучше буду с дикими зверьми по лесам скитаться, но да не скажет никто, что российский дворянин … от принципов отступил!»

Учитель. Вот вы и вспомнили героев щедринских сказок.

В 80-е годы

XIX

века Салтыков-Щедрин за короткий срок создал книгу сказок (около 30). «Голова до сих пор полна… между прочим, сказками…Надобно отказаться от этой книги, которая не повредила бы мне…» — писал сатирик.

80-е годы – «разгул» реакции, цензурные гонения, закрыты «Отечественные записки». У писателя, по его словам, «отняли, скомкали и запечатали душу». Обращение Щедрина к сказкам нельзя объяснять только произволом цензуры, более важными оказались содержательные возможности сказок.

Сказки были напечатаны с многозначительным подзаголовком «для детей изрядного возраста». Один из цензоров сказал: «То, что г. Салтыков называет сказками, вовсе не отвечает своему названию; его сказки – та же сатира, и сатира едкая… направленная против общественного и политического нашего устройства». Многие сказки так и не появились в печати при жизни писателя.

Запись в тетрадях:

«Сказки (для детей изрядного возраста)» — итог многолетних жизненных наблюдений Салтыкова-Щедрина, итог его творческого пути.

IV

. Основные темы сказок.

(Запись на доске.)

1.Народ и самодержавие. («Медведь на воеводстве», «Орел-меценат», «Сказка о ретивом начальнике».)

2. Народ и господствующие классы. («Дикий помещик», «Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил», «Коняга».)

3. Народ и буржуазная обывательская интеллигенция («Премудрый пескарь», «Либерал», «Карась-идеалист», «Вяленая вобла».)

V

.

Работа над литературными терминами.

Вопросы:

Вспомните, что такое «гротеск». Приведите примеры гротеска из известных произведений Щедрина.

Как вы понимаете смысл слов «сатира», «эзопов язык» или «эзопова речь»?

Что такое «фантастика», «пародия», «ирония», «сарказм», «литота»?

Фантастика – несуществующее в действительности, выдуманное. Преувеличивая или преуменьшая, выдумывая неожиданное сочетание деталей, сатирик выявляет скрытые в обыденной жизни пороки и делает их в то же время смешными.

Пародия (от греч. р
arodia

– перепев, противопеснь) – произведение, подражающее другому произведению, автору или течению с целью их осмеяния. Пародия состоит в «передразнивании», «переворачивании» оригинала, сведении его «высокого», серьезного образного языка в низкий смешной план.

Ирония (от греч.

eironeia

– притворство, насмешка) – отрицательная оценка предмета или явления через его осмеяние. Комический эффект в ироническом высказывании достигается тем, что истинный смысл события замаскирован. При иронии высказывается прямо противоположное тому, что подразумевается.

Сарказм (от греч.
sarkasmas

– издевательство) – едкая язвительная насмешка, с откровенно обличительным, сатирическим смыслом. Сарказм – разновидность иронии. В сарказме – крайняя степень эмоционального отношения, высокий пафос отрицания, переходящий в негодование.

Литота (от греч.

litotes

– простота) – это образное выражение, оборот, в котором содержится художественное преуменьшение величины, силы, значения изображаемого предмета или явления.

Эзопов язык – вынужденное иносказание, художественная речь, насыщенная недомолвками и ироническими насмешками. Выражение восходит к легендарному образу древнегреческого поэта
VI

века до н.э. Эзопа, создателя жанра басни. Раб по происхождению, Эзоп, чтобы говорить правду о современниках, вынужден был прибегать к аллегорическим образам животных, птиц. Эзопова речь – своеобразная форма сатирической речи. Это целая система обманных сатирических приемов, призванных выразить художественно-публицистическую мысль не прямо, а иносказательно.

VI

. Анализ сказок Салтыкова-Щедрина.

«Премудрый пескарь» (1882-1883).

Время написания и публикации сказки – трудная пора реакции и террора в стране. Салтыков-Щедрин: «Уж очень худое время наступает». В нравственную атмосферу жизни поникают недоверие, подозрительность, трусость, равнодушие.

Вопросы:

Какое впечатление произвела на вас эта сказка?

Учащиеся зачитывают написанные дома свои впечатления о сказке.

Как вы понимаете смысл заглавия сказки «Премудрый пескарь»? Что означает эпитет «премудрый»? (Синоним – умный, рассудительный. Антоним – глупый, бестолковый. Смысл, который вкладывает автор в слово «премудрый», бесспорно, ироничный.)

Какие советы дает своему сыну старый пескарь? («Гляди в оба…»)

А какие заветы оставляют своим детям другие отцы – герои классических произведений русской литературы?

Чичиков (ученик в костюме): «Копи копейку, копейка не выдаст».

Молчалин (ученик в роли): «Угождать всем людям без изъятья…»

Петр Гринев (ученик в роли): «Береги платье снову, а честь смолоду».

Чичиков, Молчалин и Гринев (ученики), поклонившись, уходят.

К какому из «советов» ближе поучение старого пескаря? (Жизненная позиция пескаря не совпадает ни с позицией Чичикова и Молчалина, ни с позицией Гринева).

Какова жизненная позиция пескаря? (См. цитату в тексте.) Итог жизни пескаря? Что за мысли «посещают» его перед смертью?

Почему, на ваш взгляд, сатирик прибегает к иносказанию и изображает не человека, а рыбу, наделенную обывательскими чертами?

Выводы (записать в тетради):

М.Е. Салтыков-Щедрин пишет: «И прожил премудрый пескарь таким родом с лишком сто лет. Все дрожал, все дрожал. Ни друзей у него, ни родных; ни он к кому, ни к нему кто… только дрожит да одну думу думает: слава богу! кажется, жив!» Изображением жалкой участи трусливого пескаря, замуровавшего себя в тесную норку, сатирик высказал свое презрение всем тем, кто, покоряясь инстинкту самосохранения, уходил от общественной жизни в узкий мир личных интересов. Салтыков-Щедрин приписал мелкой и жалкой рыбешке человеческие черты и вместе с тем показал, что человеку присущи «рыбьи» черты.

Писатель напомнил современникам (и современным читателям) о цене человеческой жизни, о ее смысле, о человеческом достоинстве, о мужестве и чести. («Премудрость» пескаря, его обывательское равнодушие, трусость лишают человеческую жизнь всякого смысла, «умерщвляют ум, честь и совесть».)

«Вяленая вобла» (1884).

Сказка была написана для февральского журнала «Отечественные записки» за 1884 год, но была изъята по требованию цензуры. Писатель трижды (без успеха) пытался напечатать сказку в России. Удалось это сделать лишь в 1906г. в смягченной редакции под заглавием «Мала рыбка, а лучше большого таракана».

Вопросы:

С чего начинается сказка? (Все высушено, и мозги тоже, все выветрилось.)

Как жила вобла? Как объясняет свой ум-разум? (Умна, что вовремя провялили, лишили мыслей, чувств, совести. «Теперь у меня ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести – ничего такого не будет!» Как рефрен звучат слова: «Уши выше лба не растут».)

Какие явления современной действительности высмеивает сатирик в этой сказке?

Проповедью идеала аккуратности и умеренности во имя сохранения, своими спасительными речами вобла оправдывает и прославляет низменное существование трусливых и жалких «премудрых пескарей». Процесс «вяления», омертвения и оподления душ показывает сатирик.

Пошлые речи и призывы воблы помогали людям, утратившим гражданское достоинство, «жить», ни о чем не думая, не заглядывая в будущее.

«Медведь на воеводстве» (1884)

Вопросы:

Каковы впечатления от прочитанной сказки? Зачитайте.

Как автор называет Топтыгина
I

? («Гнилой чурбан», «негодяй» и т. д. Но предварительно сатирик «превратил» царского сановника в медведя.)

Расскажите о судьбе Топтыгиных. Чего же им надо? («Кровопролитиев» — вот что нужно. Судьба Топтыгина
I

– «погорел на ерунде», хоть потом все погромил – был отчислен. Топтыгин
II

— распоясался, все уничтожил, но мужиков «взорвало», они и проучили его рогатиной. Топтыгин
III

выбрал золотую середину: ничего не делал, но и его «настигла участь всех пушных зверей».)

Учитель. Политический смысл сказки был понятен современникам писателя. Сказка была написана спустя три года после убийства Александра
II

. По требованию цензуры произведение Щедрина было изъято из журнала «Отечественные записки».

Какие же явления современной действительности высмеял сатирик? Против кого направлена сказка?

Выводы. М.Е. Салтыков-Щедрин вводит в мир сказки злободневные политические мотивы, раскрывает сложные проблемы современности. Медведь под пером сатирика приобретает черты мракобеса-администратора, который притесняет народ, истребляет крамолу, уничтожает просвещение.

VII

. Художественное своеобразие сказок. (Доклад ученика или сообщение).

Сказки Салтыкова-Щедрина – политические сказки-сатиры, но они связаны с устным народным творчеством. Писатель использует традиционные сказочные образы, сказочные формулы и зачины, а также пословицы и поговорки.

Будучи писателем-реалистом, Щедрин создал множество типических образов, художественных обобщений. В сказках сочетается реальное и фантастическое, сказочное. Писатель мастерски пользуется эзоповской манерой письма («эзопов язык»), прибегает к «заострению образов» с помощью гипербол, гротеска, иронии.

Домашнее задание.

Письменно проанализировать одну из прочитанных сказок.

Литература.

1.Салтыков-Щедрин М.Е.Собрание сочинений в 10 томах. Т. 8. М.: Правда, 1988.

2.Бушмин А.С. Сказки Салтыкова-Щедрина. 2-е изд. Л.: Худож. лит., 1976.

3.Лебедев Ю.В. Литература: Учеб. пособие для уч-ся 10 кл. сред. школы. Ч. 2. М.: Просвещение,1996.

4.Прозоров В.В.Произведения М.Е. Салтыкова – Щедрина в школьном изучении. Л.: Просвещение: Ленинград. отд-ние, 1989.

Михаил Евграфович отличается острым сарказмом в своих произведениях. Он затрагивал запрещенные в собственные времена темы. Одной из них была критика либералов, которая отражена в «Вяленой вобле», краткое содержание которой представлено ниже.

Коротко о главном

Начнем с краткого содержания нашего произведения. Точнее не нашего, а Салтыкова-Щедринского, он же писал данную сказку. Да-да, произведение заявлено как сказка для очень взрослых детей. Из-за определенной иронии и сарказма, свойственных писателю, сказка не прошла российской цензуры. От Салтыкова-Щедрина требовались жесткие поправки, а он и не собирался выполнять это. Дело закончилось тем, что написанная в 1884 году сказка была опубликована через пару лет в Женеве. До российского читателя она дошла только 1937 году в таком виде, как желал писатель.

О чем идет речь?

Если мы ознакомимся с кратким содержанием «Вяленой воблы» Салтыкова-Щедрина, то восхитимся ее автором. Настолько тонко и метко он попадает в поставленные цели, высмеивая либералов.

Жила-была вобла, самая обычная жительница подводная. Родилась она степенной, любопытство у рыбки отсутствовало напрочь. Так бы и плавала наша вобла, бороздя просторы рек да морей, но однажды ее выловили. Ничего не поделаешь, пришлось смириться с такой участью. А потом воблу выпотрошили и повесили на солнце, чтобы просушилась. В таком виде она, в общем-то, и предстает перед читателями: висит себе на солнышке, без внутренностей и головного мозга, да о жизни рассуждает.

На самом деле, если верить краткому содержанию «Вяленой воблы», главная героиня сказки довольна своей участью. Можно наблюдать за сложностями издалека, никуда не вмешиваясь. Без мозгов и внутренностей, как выясняет рыбка, жить гораздо легче.

Пока вобла висела, она набиралась уму-разуму, а как стала вяленой, так и понесло рыбу на проповеди. Стала вобла свою теорию жизненную в массы толкать, а люди и рады-радехоньки. Внимают речам рыбы, дела на месте стоят. Да и зачем за них браться, когда вобла дело говорит: никуда не лезешь, живешь тихо-мирно, никто тебя и не тронет. А рыба старается, учит людей жизни: осторожнее надо быть, ходи себе как пьяный, а с совестью не считайся.

Среди слушателей были и те, кто искал истинных ответов на свои вопросы. Согласно краткому содержанию «Вяленой воблы» Салтыкова, главная героиня таких ответов не давала. Она просто разглагольствовала, бросалась пустыми словами, ничему достойному не поучая людей.

Чем же закончилось дело? Тем, что ее просто съели. Нашелся негодяй, который на глазах у толпы взял воблу за жабры, снял с солнышка и, причмокивая, употребил в пищу. Думаете, люди вступились за прекрасного оратора? Как бы не так, ее обвиняют в опасном либерализме и радуются, когда вобла оказывается съеденной.

Краткий анализ

С кратким содержанием «Вяленой воблы» Щедрина мы разобрались. Теперь остается осуществить анализ сказки. В общем-то, ничего сложного здесь нет: вобла — образ либерала, тщательно завуалированный от цензуры. А либералами в конце XIX века звались те, кто искал какого-либо компромисса с властью. Они считались реформаторами, при этом не имея четкого плана действий. Салтыков-Щедрин терпеть не мог таких людей, обличая их и высмеивая.

Суть либерализма, по размышлениям писателя, — пустая болтовня. Плана действий нет, один сплошной треп и оправдания. Кого же оправдывали либералы? Трусов, предпочитающих жить по принципу «моя хата с краю». Кстати, о них есть отдельная сказка, называемая «Премудрый пескарь». Жизнь проходит мимо, а действовать такой пескарик не хочет, равно как и вобла, которая способна только на разговоры. Но почитатели у нее находятся, мало того, они становятся последователями вяленой рыбы. А все оттого, что нет собственного внутреннего стержня, народ ведется на красивые слова и обещания.

Конечно, существовали и те, кто боролся с речами рыбины. Но такие меркли в серой толпе, не желающей ничего предпринимать и услаждающейся пустыми речами.

Заключение

Мы разобрали сказку «Вяленая вобла», краткое содержание которой представлено в статье. К сожалению, проблема ее актуальна и поныне, когда людей кормят сказками и обещаниями хорошей жизни.

Перейти к содержанию

Как правильно пишется слово «вяленый»

вя́леный

вя́леный, прил.

Источник: Орфографический
академический ресурс «Академос» Института русского языка им. В.В. Виноградова РАН (словарная база
2020)

Как пишется слово?

Чтобы узнать как пишется это слово, необходимо определить какой частью речи является это слово. Затем найти правило русского языка, которое определяет правописание. Давайте разбираться.

Правильно писать:
«ВЯЛЕНЫЙ»

Другие варианты написания

Здесь мы приводим все формы слова, склонение по падежам (если это возможно с точки зрения правил русского), единственное и множественное число слова вяленый

Базовая форма слова ВЯЛЕНЫЙ

	Ед. число	Мн. число
Муж. род	Жен. род	Средний род
Им.	норм.	вяленый	вяленая	вяленое	вяленые
прев.	—	—	—	—
Род.	норм.	вяленого	вяленой	вяленого	вяленых
прев.	—	—	—	—
Дат.	норм.	вяленому	вяленой	вяленому	вяленым
прев.	—	—	—	—
Винит. одуш.	норм.	вяленого	вяленую	вяленое	вяленых
прев.	—	—	—	—
Винит. неодуш.	норм.	вяленый	вяленую	вяленое	вяленые
прев.	—	—	—	—
Тв.	норм.	вяленым	вяленой, вяленою	вяленым	вялеными
прев.	—	—	—	—
Пред.	норм.	вяленом	вяленой	вяленом	вяленых
прев.	—	—	—	—
Кр. прил.	вялен	вялена	вялено	вялены
Сравнит. ст.	вяленее, вяленей, повяленее, повяленей

Употребление слова в цитатах «вяленый»

Может, это всего лишь кусочки вяленой свинины, успокаивал я себя.

На стоянке пахнет древесным дымом и вяленой лососиной.

Едва потянулись лавки, в нос ударил резкий запах вяленого мяса.

Нарезать небольшими кусочками вяленые помидоры, огурец и финики.

вяленый

Синонимы: