Как тарантино пишет свои диалоги

ТРИ ТЕХНИКИ, которые использует Тарантино при написании диалогов

Можно решить, что количество диалогов в фильмах Тарантино идет вразрез с аксиомой кинематографа «не рассказывай – показывай». В какой-то мере, это так и есть. Для многих других фильмов такое количество диалогов означало бы неминуемую смерть, но не в этом случае.

Тарантино часто использует три конкретных метода, благодаря которым его долгие диалоги становятся ключевыми элементами фильма.

Обещание
Этот метод создает у зрителей ощущение того, что вот-вот в сцене произойдет что-то грандиозное. Тарантино часто использует его в начале сцены. Например, когда в «Криминальном чтиве» Тыковка и Зайчишка сидят за столом в забегаловке, первая реплика Тыковки (Тим Рот) довольно проста:

— Забудь об этом. Это слишком опасно.

Но она тут же цепляет зрителей. Что слишком опасно? Что за план? Он плохой? Он рискованный? Кто эти люди и что они собираются сделать? Тарантино увлекает всего за шесть слов. За шесть очень компактных, весомых и с умом подобранных слов.

Подтекст
Подтекст является неотъемлемой частью всей кинодраматургии, но в случае с Тарантино он имеет более уникальное значение. В общем, подтекст — это скрытое значение того, что говорят персонажи.

В работах Тарантино можно найти множество примеров использования подтекста как средства информирования аудитории. Одним из самых ярких является сцена из «Бесславных Ублюдков», когда Ганс Ланда заказывает Шошанне молоко, учитывая, что она сбежала от него на молочной ферме ЛяПадита. Без подтекста эта сцена была бы довольно скучной.

Саспенс
Последним инструментом, которым пользуется Тарантино для создания великолепных диалогов, является саспенс. Существует множество способов создания саспенса в фильме — движение камеры, монтаж, свет, но Тарантино мастерски использует диалоги, чаще всего один на один. С их помощью он создает напряжение и эффект ожидания в сцене. Этот метод используется в нескольких сценах «Криминального Чтива». Например, в монологе Джулса «Иезекииль 25:17».

Тем не менее, эти сцены не содержат в себе ключевого момента саспенса, который Хичкок объяснял на примере бомбы. Это момент, когда зрителям дается информация, о которой не догадываются персонажи. Как бомба под столом, за которым несколько человек обсуждают бейсбол. В итоге зрители нервно ерзают на своих местах, наблюдая за ничего не подозревающими персонажами, которых от смерти отделяют считанные секунды.

«Бесславные ублюдки» — лучший пример того, как Тарантино бросает эту бомбу и заставляет зрителей ждать, когда секундомер дойдет до нуля. Помимо сцены с молоком и штруделем, это также можно увидеть в сцене в баре. Лейтенант Арчи Хикокс, британский шпион в образе немецкого офицера, заказывает три стакана виски, но не по-немецки поднимает пальцы. Майор Хельштром замечает это, и становится понятно, что игра окончена — но не так сразу. Тарантино позволяет моменту длиться. Зрители знают, что Хельштром раскрыл Хикокса, но ни Хикокс, ни остальные этого не понимают. Это создает немыслимое напряжение, которое длится вплоть до кровавой перестрелки.

Источник: http://www.cinemotionlab.com

Разбираю хороший и плохой диалог, Соркина и Тарантино, а также все секреты речи в кино. По традиции с большим количеством примеров.

Диалоги в кино — извечная тема, покрытая мраком. Для всех. Зритель с ходу способен различить откровенно паршивый диалог, но скажет ли, почему тот плох? Спойлер: как правило, дело отнюдь не в неудачном подборе слов.

Начинающим сценаристам не легче. Не представляете, в какой тупик я зашел, когда очередь дошла до диалогов в первом моем сценарии к полнометражному кино. Который, к слову, до сих пор не закончил: пишу вот вместо этого буквы на DTF с умным видом. В интернетах же значительная часть статей и видеоэссе на тему хромает на обе ноги.

Что еще более грустно, многие из публичных материалов опираются на небезызвестную книгу Р. Макки «Диалог». Проблема в том, что… вся книга сплошная проблема. Гуру сценарного искусства чудесным образом смешивает литературную и киносценарную форму диалогов. То есть две сильно разные плоскости, местами орудующие принципиально разными средствами. Можно еще побухтеть про другие его малоприменимые тезисы, но не буду.

Впрочем, не буду и претендовать на раскрытие каких-либо космических откровений: парадигму я не переизобретаю — кто я такой. Да и от учений Макки (и других) все-таки я унаследовал часть идей, но с N-го захода все же постарался увлекательно и в систематизированном виде рассказать о природе Диалога в кино.

осторожно! В тексте присутствуют спойлеры к следующим фильмам:

Упоминания других фильмов не содержат критичных спойлеров.

Содержание

Речь в кино — какая бывает

Недальновидно начну с занудной типизации, но это будет фундаментом всего материала. Так что не отвертеться.

Основной формой речи в кино, безусловно, является диалог. Что означает процесс коммуникации между двумя и более персонажами. Для «и более» также существует понятие полилога, но оно никому не нужно, так что забудем.

Но что насчет монолога? Что ж, откровение первое: в кино прямой классический монолог встречается крайне редко. Под прямым монологом я имею в виду вербальную речь героя внутри сцены в отсутствии второго субъекта. Чтобы понять, почему это нежеланный гость в кино, разберем его несколько особых, более распространенных вариаций.

закадровая РЕЧЬ (нарратизированный диалог)

Зайду сразу с примера из «Энни Холл» (1977г) Вуди Аллена. В начале фильма, после короткого анекдота, голос рассказчика — Алви (Вуди Аллен) уходит за кадр, и он начинает делиться воспоминаниями о школьных годах.

Здесь слышен голос нарратора, которого нет внутри сцены. Бинго, это и есть закадровая речь. Только не стоит путать с внекадровой речью, когда говорящий персонаж находится внутри сцены и просто не попадает в кадр.

Еще такую речь называют нарратизированным диалогом. Почему же диалог, когда говорит лишь один персонаж? Дело в том, что речь рассказчика направлена не к себе, не в пустоту, а к зрителю. То есть человек перед экраном становится субъектом коммуникации, и монолог волшебным образом превращается в диалог.

В «Энни Холл» закадровым рассказчиком выступает Алви — протагонист фильма. Кстати, это привносит свои особенности в повествование, но об этом тоже чуть позже. Но есть и другой тип явного нарратора — обезличенный рассказчик. В таком случае мы уже не знаем кому принадлежит голос, да это и не особо важно: такой нарратор максимально отстранен от истории, он не ее субъект.

За примером такого типа обратимся к Франции: Жану-Пьеру Жене с «Амели» (2001г) . Обезличенный закадровый рассказчик здесь выполняет роль комедианта. А сам комедийный эффект достигается за счет контрапункта, либо, наоборот, прямым подчеркиванием комичности ситуации.

По своей природе, такой закадровый монолог — все еще разновидность общения со зрителем. Поставленная речь рассказчика обращена к конкретному субъекту, он существует «вне истории» и абсолютно всезнающий. И, безусловно, помимо комедийной роли, нарратор несет еще и повествовательную функцию.

Кстати, явного нарратора я частично затрагивал в прошлом материале с куда более экзотичным примером.

фиктивный монолог

Серый кардинал современного американского авторского кино Джим Джармуш крайне часто обращается к монологам в своих работах. И не удивительно, ведь его классические герои — говорливые баламуты и заблудшие одинокие души.

На роль первых частенько подходил Роберто Беньини, как например, его герой, любитель овечек, в «Ночи на земле» (1991г) :

Но это всего лишь комедийный элемент для яркой характеризации персонажа. Когда речь заходит о более серьезном «монологе», сценарист идет на ухищрения.

Зак (Том Уэйтс) из «Вне закона» (1986г) — безработный диджей, переживающий личностный кризис. На фоне своих проблем герой разругался с девушкой, когда та предложила попытаться вернуться на радиостанцию в Детройте. Горделивый протагонист сразу же отмел эту идею, ведь он «не будет лизать ничьи задницы».

Монолог в машине раскрывает внутреннее состояние героя. Его сомнения в собственной состоятельности, давление на характерную гордость. Однако построен он как продолжение прошлой конфронтации с девушкой: Зак апеллирует к невидимой героине с такой прямолинейностью, какую не стал бы показывать в живом диалоге. Но по факту мы имеем диалог с невидимым субъектом.

диалог СО зрителем

Плавно подбираемся к проблеме прямого монолога и почему нельзя «как в театре». Кстати о нем. Стоит вспомнить характерный театральный прием — апарт. Что означает речь, обращенную к зрителю, при этом другие персонажи на сцене ее как бы не слышат. Это, как правило, короткие реплики, а не полноценные монологи.

Кинематограф также знает редкие случаи имитации приема. Из наиболее свежих — блестящий сериал «Дрянь» (2016г). Героиня Фиби Уоллер-Бридж постоянно заигрывает с «четвертой стеной» и взглядами, и апартами, и полноценными монологами. Типичный ее пример «реплики в сторону»:

Возвращаясь к наследию, герои кино достаточно давно заметили человека перед экраном. Диалог со зрителем, как взлом «четвертой стены», появился в роли авангардного приема еще в 30-ых годах прошлого века.

Неудивительно, что на вооружение его взял и предводитель французской Новой Волны — Жан-Люк Годар. В то время кому как не ему было выбрасывать столь дерзкий трюк?

«На последнем дыхании» сюжетно спародировал американский криминальный нуар тех лет и одновременно разрушил его жанровые рамки такими выкрутасами. Вполне характерное поведение французских революционеров кино.

В сцене выше говорит лишь герой Жан-Поля Бельмондо, однако сомнений в том, что это диалог быть не может. Персонаж обращается отнюдь не в пустоту, а к нам. После монтажного перехода камера перемещается на переднее сидение автомобиля, и зритель становится полноправным попутчиком. Сцена насыщается не отчужденным монологом, а вовлеченным диалогом.

Пора вернуться опять к «Энни Холл» старины Аллена. Как мы уже выяснили, фильм имеет закадрового рассказчика в лице протагониста, однако этим он не ограничивается. Временами Алви идет дальше и вовсе ломает хлипкую «четвертую стену» прямым диалогом со зрителем:

Почему хлипкую? Все потому что нарративом фильма владеет явный рассказчик. И тут его главная особенность: этот подход привносит в характер повествования черты, присущие самому протагонисту. Между строк Алви сам говорит об этом:

проблема прямого монолога

Однако особенность такого диалога (монолога) со зрителем является и его же проблемой. Этот прием экстравагантен и нарушает безмолвное соглашение между зрителем и автором: «я даю подглядеть за псевдо-реальной историей, а ты молча наблюдаешь и принимаешь на веру». Игра против правил опасна и работает только в условиях конкретной художественной задумки.

Этот авторский замысел может быть каким угодно, но все же прямой монолог, как серьезное драматургическое средство, в кино не используется. В театре, в виду самой формы искусства (бутафорское место действия перед зрителем) , уровень условностей куда выше. «Иллюзия кино» же наоборот проповедует достижение максимального ощущения реальности ради вовлечения. А монолог, особенно с драматическим контекстом, противоестественен в большинстве случаев.

Литература, в свою очередь, допускает еще больше повествовательных условностей в сравнении с театром. Как минимум все знают про знаменитый Шекспировский солилоквий (монолог направленный к себе) «Быть или не быть…». И на этом месте логично взглянуть на киноэкранизацию Гамлета, во что же превращается этот монолог:

Как видим, Григорий Козинцев в своем фильме избегает прямого монолога: герой в сцене не произносит ни слова. Вместо этого он использует уже вполне кинематографический прием — внутренний монолог.

внутренний монолог

Внутренний монолог — это речь в сознании человека, то есть то, что он не произносит вслух. Вообще, термин широко простирается за пределы кино. Например, в психологии понимание внутренней речи — это широчайшая область исследований. В театре — фундаментальное знание в актерском мастерстве, и на этом стоит остановиться чуть подробнее.

Та самая система Станиславского определила понятие внутреннего монолога для работы актера над ролью. Нет, это не про «выдерну себе зуб, чтобы вживиться в беззубого героя». Метод требовал, чтобы актер внутри сцены принимал ход мыслей его персонажа. Это особенно важно в «зонах молчания», когда у героя нет текста, а человек должен продолжать вести в себе поток сознания персонажа.

В кино же внутренний монолог реализуется через закадровый голос героя: зритель слышит мысли персонажа, но сам герой внутри сцены их не произносит. На первый взгляд, его можно спутать с нарратизированным диалогом, но главное отличие в том, что при внутреннем монологе мы слышим мысли персонажа в реальном времени, то есть о чем думает сейчас персонаж внутри сцены. В случае нарратизированного диалога герой «со стороны» повествует о каких-либо событиях и, как правило, в прошедшем времени.

Но на самом деле вербальная закадровая речь — это лишь один из двух способов передачи внутреннего монолога в кино. Другой вариант еще в 30-ых годах представил Сергей Эйзенштейн. В сценарии к «Американской трагедии» (1931г) он попытался передать внутренний мир персонажа через звуковизуальные и монтажные приемы — визуализацию образов, фантазии и воспоминаний героя.

Однако революции столь скоро не случилось: из-за скандала в Голливуде и в целом боязни американских продюссеров новаторского подхода советского режиссера, сотрудничество было разорвано и фильм поставил в итоге Джозеф фон Штернберг.

Хоть и Эйзенштейну не удалось реализовать свою задумку, его подход забыт не был. Вплоть до 60-70ых годов шли жаркие споры в кинонаучных кругах о двух подходах в реализации внутреннего сознания героев. Между тем появлялись все новые и новые фильмы с использованием обоих форм. Выше уже упоминался «Гамлет» Козинцева из лагеря вербального закадрового голоса. Европейские режиссеры золотой эры зачастую предпочитали противоположный путь: как Феллини с «8 1/2» (1963г) или Бергман с «Часом Волка» (1968г) .

В последующем все споры о том «как правильнее» сошли на нет. Кинематограф пришел к простому выводу: закадровую речь можно комбинировать с визуальным повествованием в зависимости от контекста.

В современном кино внутренний монолог, как драматический инструмент, все же чаще реализуется через визионерский подход. Так внутренний конфликт Нины (Натали Портман) из «Черного лебедя» (2010г) олицетворяют образы белого и черного лебедей. История же заканчивается полным превращением героини в черного лебедя — его полной победой во внутреннем конфликте.

Есть еще одна характерная деталь фильма. История о сложном внутреннем конфликте берет начало из внешнего: противостояние с балериной-конкуренткой Лили (Мила Кунис) . Наличие явного антагониста здесь отлично помогает избегать вербальных внутренних монологов. Подробнее об этом я писал в первом материале на примере «Грязи» (2013г) , работающего по ровно той же схеме.

Однако не стоит думать, что вербальные внутренние монологи — это всегда примитивный прием «низшего» кино. В «Зеркале» (1974г) Андрей Тарковский использует особую форму внутреннего монолога: авторского, отражающего внутренний мир героини. «К чуду» (2012г) Терренса Малика наполнен внутренними монологами, которые выступают основным инструментом повествования. В целом, для обоих режиссеров это крайне характерные и важные приемы, которые использовались на протяжении всего их творчества.

функциональный И драматизированный диалоги

С особенностями монолога вроде разобрались, но что насчет главной разновидности речи — диалога? Его можно разделить на два фундаментальных типа.

Напомню контекст сцены выше: после освобождения из тюрьмы Дерек (Эдвард Нортон) изменил свои взгляды и отказался от нацистских убеждений. К тому моменту, как он объявляется на вечеринке, устроенной в честь него, никто об этом еще не знает. Так Дерек собирается сообщить главе группировки Кэмерону (Стейси Кич) , что уходит из организации.

С одной стороны, к началу сцены мы знаем о Дереке и его явном желании выйти из игры. С противоположной — Кэмерон, лидер и манипулятор, для которого Дерек с его братом — ценный человеческий ресурс в делах банды.

Итак, я буду называть тактом одну связку «действия -> ответная реакция» в рамках диалога. Также отмечу, что буду использовать диалог из конечного фильма, так как в сценарии он выглядел совершенно по-другому.

Такт 1. Сцена начинается с максимально дружеского приветствия Кэмероном: он задает первичный настрой. Однако Дерек отвечает нескрываемым, но сдержанным раздражением.

Такт 2. Чувствуя настрой собеседника, Кэмерон переходит к прощупыванию почвы, косвенно высказывает свою настороженность. Дерек прямым ответом подтверждает опасения.

Такт 3. Кэмерон перешел на торг: он завлекает Дерека амбициями. Тот, в свою очередь, отвечает еще более прямым отрицанием: явно сообщает, что уходит.

Такт 4. Кэмерон продолжает торг, на этот раз он пытается предугадать смену направления взглядов собеседника. Дерека же очевидным образом злят дешевые попытки манипуляции: отрицание переходит в оскорбление.

Такт 5. Понимая растущее напряжение, Кэмерон уходит от торга и пробует пониманием успокоить парня. Дерек заводится еще сильнее: «понимание» босса лживо.

Такт 6. Кэмерон реагирует несогласием, напоминая, что тоже побывал в тюрьме. Дерек молниеносно парирует знанием деталей о прошлом старика.

Кэмерон с треском проиграл этот раунд. Безусловно, признать он это ни в коем случае не может, поэтому просто делает попытку выйти из конфликта.

Досмотрим окончание сцены.

Не буду подробно разбирать оставшиеся шесть тактов, однако обобщенно прогрессию этого отрывка можно разделить на три части:

Этот наглядный пример дает нам несколько важных выводов о принципах драматизированного диалога:

При всем удобстве примера из «Американской истории Х» стоит отметить, что драматизированный диалог не обязан сводиться к прямому открытому конфликту. Сцены общения Бейтмана (Кристиан Бейл) с Кимбаллом (Уиллем Дефо) в «Американском психопате» (2000г) лишены традиционных ссор. Но это все еще драматизированные диалоги, ведь в их основе — интеллектуальная погоня сыщика за преступником. Или первая встреча в баре главных героев «Трудностей перевода» (2003г) выстроена как хитроумная дуэль в контексте флирта.

Все это приводит нас к важному выводу: драматизированный диалог — наиболее полезная форма речи в сценарии. Хороший диалог, как и хороший сценарий посвящен конфликту. Именно он будет концентрировать в себе энергию сцены, эмоции и драйв истории.

Однако может ли фильм целиком состоять из драматизированных диалогов? Doubt. Как минимум, живописная картина, где все ссорятся на каждом шагу, выглядит противоестественно.

Здесь нам на помощь приходит функциональный диалог, он же оппозиция драматизированному диалогу.

Диалог — очень ценный ресурс кино. Если он не служит конфликту, значит, должен иметь некую другую функцию, необходимую повествованию. Разговор детективов при расследовании дела, диалог супругов после рабочего дня, брифинг героев перед кульминацией — все это примеры такой функциональности. Даже пустая болтовня для создания антуража мира имеет место, пусть это и очень опасная материя.

Но что отличает выдающийся сценарии от обычного? Верно, способность превращать простые приемы в особенные. Взглянем на функциональный диалог из «Шоу Трумана» (1998г) .

В первоначальном виде имеем незамысловатый разговор Трумана (Джим Керри) с соседями. На верхнем уровне он выстраивает необходимый кусочек рутины рукотворного мира героя. Затем, не обходится без коронной фразы Трумана. И в конце концов, этот диалог — важная часть поворотной точки перед третьим актом. Тогда сцена повторяется один в один с целью обмануть продюсера и создать иллюзию, будто Труман вернулся на прежние рельсы рутины после провальной попытки побега.

Вот так самый тривиальный диалог способен занять ключевое место в сюжете.

Вернемся еще на чуть чуть к видам монолога, которые рассматривали выше. С пониманием всех разновидностей можно сделать пару важных выводов.

Нарратизированный диалог является по совместительству функциональным. Как нетрудно догадаться, его функциональность — нарратив, он существует всегда вне конфликта.

Внутренний же монолог зачастую может выступать драматизированным диалогом, когда герой вступает в конфликт с внутренним «я».

Почему же это так важно: к какому лагерю относится диалог, когда это всего лишь термины? Дело в том, что эти два вида оказывают ощутимо разное влияние на нарративный драйв. Их соотношение имеет определяющее значение для повествования, поэтому еще остановимся на этом подробнее.

Принципы построения диалога

МЕСТО диалога В нарративе

Пора припомнить общеизвестную технику повествования «показывай, а не рассказывай». В буквальном смысле она рекомендует доносить историю через визуальный ряд и действия, как основные инструменты киноповествования, по возможности избегая диалогов и авторского рассказа.

Но чем же так советчикам не угодили диалоги? На это есть свои причины: любой разговор замедляет темп (об этом чуть позже) , слова врут, да и съемка «восьмеркой», в общем-то, не очень кинематографичное средство. Поэтому диалог находит свое место в истории обычно в последнюю очередь и тогда, когда иначе сцену не рассказать.

Естественно, на все есть свои исключения: здесь это в первую очередь жанр камерного разговорного кино. Такие картины имеют собственный ритм и все повествование строят на диалогах. Их сейчас касаться не будем.

И все же, когда без диалога не обойтись, сценарист обращается к двум его видам: драматизированному и функциональному. Разберем их разницу в том, как влияют на повествование.

Ранее упоминалось понятие нарративного драйва. Что означает эффект вовлечения зрителя в историю. То есть то, как по ходу повествования человек перед экраном, заряженный эмоциями, предвосхищает историю вопросом «А что будет дальше?». И, как вы уже догадались, именно драматизированные, а не функциональные диалоги подпитывают нарративный драйв.

С этим знанием взглянем на два противоположных примера.

На карте выше я уложил на хронометраж фильма Дени Вильнева «Убийца» (2015г) все диалоги с разделением по типу. Сама картина имеет характерное холодное и вязкое настроение, и диалоги выполнены в том же стиле: обрывочные, сухие и со сломанным ритмом. Однако этим трудно оправдать опасную долю функциональных диалогов: повествование из-за этого местами буксует и наверстывает саспенс лишь за счет режиссуры.

Но даже несмотря на не самый остросюжетный фильм, карта и здесь раскрывает несколько интересных моментов. Ниже к исходному варианту добавлено деление на акты. Всего их 6 — не самая стандартная структура.

Выстроим эти акты:

1 акт (7 мин — 17 мин). После шокирующей операции в Аризоне, Кейт (Эмили Блант) рекрутируют в спецоперацию ЦРУ. Команда отправляется в Техас.

2 акт (17 мин — 53 мин). В результате операции, ЦРУ вывозит Гильермо Диаса из Мексики в США. Алехандро (Бенисио Дель Торо) узнает о тоннеле, связывающего США и Мексику.

3 акт (53 мин — 82 мин). ЦРУ выманивает брата Диаса в Мексику. Тем временем на Кейт производится покушение. Команда ЦРУ утверждает окончательный план проникновения в Мексику ради поимки Диаса.

4 акт (82 мин — 96 мин). Отряд штурмует тоннель. Алехандро берет в плен полицейского Сильвио и ранит мешающую ему Кейт.

5 акт (96 мин — 107 мин). Алехандро использует полицейского, чтобы перехватить Диаса. В конце концов ему это удается, за счет чего он проникает в резиденцию главы наркокартеля. Алехандро вырезает охрану и убивает босса.

6 акт (107 мин — 114 мин). Алехандро проникает в квартиру Кейт и под угрозой убийства заставляет ее подписать заявление о законности спецоперации.

Каждый переход к новому акту сопровождается кульминационным моментом или, другими словами, поворотной точкой (plot point) . По своему определению такая точка предполагает некий эмоциональный пик истории в локальном эпизоде. И эти моменты удобно совпадают с отрезками именно драматизированных диалогов. Такие пятна выделены синими областями.

Еще одна заметная закономерность — история по мере развития уходит от функциональных к драматизированным диалогам. Сценарий раскрывает экспозицию и ранние события через функциональные, однако по мере развития основного конфликта и повышения ставок, целиком переходит к драматизированным диалогам.

За противоположным (в том числе по жанру) примером обратимся к Аарону Соркину. Возможно, вы не догадывались, почему автор «Социальной сети» (2010г) считается одним из самых авторитетных сценаристов Голливуда сегодня. Что ж, вот одна из причин:

Соркин обладает невероятным мастерством удерживать на высоком уровне нарративный драйв на протяжении всего фильма: от открывающей сцены до развязки. Причем в качестве исходного материала он берет ни какие-нибудь остросюжетные триллеры, а байопики, бытовые драмы и в целом практически разговорное кино.

Во многом американский сценарист достигает такого эффекта за счет работы с драматизированными диалогами. Точнее, за счет способности обернуть все что угодно в драму. Такая запредельная концентрация драматизированных диалогов и дает основной драйв нарративу.

Соркин любит работать с каждым многоступенчатым диалогом по трехактовой схеме: с завязкой, развитием (кризисом) , кульминацией. Взглянем в кратком варианте на один из таких характерных эпизодов фильма.

Итак, 1-ый акт сцены: к стороне защиты попадает обличающая пленка с записью голоса Хейдена (Эдди Редмэйн) , где он призывает толпу к беспорядкам: «Если прольётся кровь, то пусть она зальёт весь город!». Несмотря на разрушительный компромат, Хейден все равно настроен дать показание в суде. Это приводит к репетиции с адвокатом перекрестного допроса.

В 1ом акте зритель получает критическую завязку: доказательство, сильно меняющее ход дела. Здесь же закидывается интрига: «действительно ли Хейден мог сказать нечто подобное?». Стоит заметить, как с самого начала диалог выстроен на конфронтации Хейдена с адвокатом.

2-ой акт. В ходе допроса через параллельный монтаж зритель наблюдает за истинными событиями в роковую ночь. Критической точкой выступает та самая речь Хейдена. Сам допрос взращивает конфликт Хейдена с адвокатом, за счет имитации защитника стороны обвинения.

Здесь можно лишь восхищаться, насколько удачным решением становится параллельный монтаж. Соркину удается использовать острый драматизированный диалог и в настоящем, и в прошлом — динамика нарастает по всем законам 2-го акта.

3-ий акт. Раскрывается кульминация событий прошлого: как толпу демонстрантов загнали в угол. В результате чего они были избиты и арестованы. Уже в настоящем, Хейден произносит ключевую фразу: «наша кровь». Что дополняет начальную компрометирующую речь: «Если прольётся наша кровь, то пусть она зальёт весь город!»

Вновь благодаря монтажу зритель синхронно видит две кульминации: событий прошлого и диалога в настоящем. Буквально за счет двух слов героя, Соркин выдает эффектный твист всей 9-минутной сцены. Хоть в отдельную короткометражку эту сцену вырезай.

На этом примере наглядно заметна та самая способность Соркина создания драмы в диалоге. В сухом остатке мы имеем сюжетный момент, когда к адвокату попадает запись и необходимый результат: должны стать известны события прошлого и жертва Хейдена. И если в этом контексте конфликта Хейдена с адвокатом просто нет, то сценарист его создаст. Адвокат будет притворяться стороной обвинения и развернется судебная драма в миниатюре. Ловкость рук и никакой магии.

ДЛИНА реплики

Из понимания того, что диалог — крайне ценный и редкий ресурс, прорастает еще один тезис: речь внутри диалога также преследует предельную краткость.

Но диалог должен быть кратким в художественном смысле. Сценарист не высушивает намеренно речь и не вырезает содержание. Он избавляется от бессодержательного — любой фразы, не несущей за собой смысла. Словом, находится в постоянном поиске, как минимумом слов выразить максимум.

Если выражаться более декларативно, то киносценарии не содержат болтовни. Болтовни, которая окружает нас в повседневной жизни. И здесь уже дело не в длине: просто разговоры о погоде, домашних питомцах, прошедших выходных бессодержательны. Хорошие кинодиалоги никогда не забиты дежурными «Привет!», «Пока» и «Как дела». В этом их и главная дилемма: оставаться максимально реалистичными, избегая реалистичной бессодержательности.

В таких условиях блестящим инструментом диалога становятся паузы и молчания. В иной сцене они способны выразить куда больше, чем слова. Как один из самых совершенных примеров использования всего инструментария речи и безмолвия — «Молчание ягнят» (1991г):

Важный лейтмотив фильма — сексизм и мизогиния находит свое отражение в первую очередь в Кларисе Старлинг (Джоди Фостер). Если с женщинами-жертвами маньяка обходятся самым прямолинейным образом, то положение Кларисы куда более не явное. Наиболее красноречиво в сцене из отрывка то, что не было сказано: чужеродность девушки в грубом обществе мужчин, словно ягненка в стае волков. Умалчивания, мизансцена и взгляды с длинными кадрами идеально дополняют недосказанность диалога.

Но все же какой эффект длина диалога оказывает на его характер? Можно, пожалуй, выделить два основных аспекта влияния.

Формальность речи. Не секрет, что одними из характерных черт делового стиля что русского, что английского языков является использование длинных форм слов, отказ от сокращений, употребление сложноподчиненных предложений и пр.

В отрывке выше Дон Ширли (Махершала Али) собеседует Фрэнка (Вигго Мортенсен) на работу личного водителя в туре. Со стороны Дона Ширли мы видим подчеркнуто официозную речь с соответствующим стилем: полными предложениями и оборотами. Это довольно длинные такты благодаря репликам Дона.

На контрасте, следующий отрывок демонстрирует обратный пример. Бытовой диалог Фрэнка со своей женой. Здесь заметно, как реплики и такты в среднем значительно короче.

Если понаблюдать за нашей повседневной речью, то можно заметить схожую стилистику: в быту люди склонны строить неполные предложения и взаимодействовать через короткие, но частые такты. Во многом даже на этом базируется раппорт — техника из психологии для установления доверительного контакта с человеком. Одним из важных ее элементов является вербальная подстройка к собеседнику через частые уточняющие вопросы, повторения его фраз для контакта.

На тренингах по раппорту принято показывать следующий отрывок из «Теории большого взрыва». Обратите внимание на ответы Эми (Маим Бялик) .

Эмоциональность речи. Чем длиннее реплика, тем слабее заряд эмоции. Насколько бы убедительно актер не кричал, эмоциональный импульс будет распределяться между всеми словами реплики. Так что это может быть нагнетающий или напряженный диалог, но обычно, как только сцена подходит к кульминации и страсти накаляются, речь героев резко укорачивается.

Напомню контекст сцены выше: Кристин (Наоми Уоттс) влюбляется в таинственного незнакомца Пола (Шон Пенн) . Это первая часть сцены, где Кристин признается в своей привязанности. Здесь пока преобладает сентиментальное, но спокойное настроение диалога. С размеренным темпом и относительно длинными репликами. В части ниже все кардинально меняется.

Синхронно с кульминацией страсти Пол выдает тайну: фактически он познакомился с девушкой из-за пересаженного сердца от погибшего мужа Кристин. Вторая часть сцены взрывается контрастной агрессией. Реплики становятся значительно короче. Кристин выпаливает импульсивные оскорбления, а Пол между интенсивными нападками пытается вставить слово в свою защиту. Эмоции убивают рассудительность, и это, безусловно, находит свое отражение в речи.

Лишний раз отмечу, что рассматриваемые правила — не золотой ключ к устройству всех диалогов. Это общие следствия, которые имеют под собой базовую логическую основу, но авторский художественный подход способен перевернуть все с ног на голову. Это особенно касается следующего поинта, довольно спорного, приверженцем которого я не являюсь.

структура реплики

В любой (содержательной) реплике содержится ключевая фраза (мысль) и ее придаточная часть. Манипулируя тем, в каком месте реплики раскрывается основная часть, сценарист добивается разного эффекта воздействия.

Таких видов реплики с разным характером можно выделить три.

Реплика с эффектом напряженности — одна из основных драматургических техник в диалоге. Ключевая фраза произносится в конце, то есть она намеренно оттянута ради создания драматической напряженности. Таким образом, по ходу речи зритель предвосхищает развязку реплики вопросом «А что скажет потом?».

Безусловно, именно диалоги Лектора (Энтони Хопкинс) и агента Старлинг (Джоди Фостер) являются визитной карточкой «Молчания ягнят». Это сцены с особой атмосферой. Интеллектуальная дуэль с характером взрывоопасной интимности. Достигается же за счет звукорежиссуры, операторской работы и, конечно, диалогов.

Лектор регулярно использует нестандартные речевые обороты. В примере заметен мощный нагнетающий эффект благодаря структуре реплики. Практически все ключевые фразы (выделены желтым) произнесены в конце реплик, они задают драматически вовлекающий настрой, хотя и с вполне невинным содержанием. Переверни их наоборот, и получили бы сухой анализ психотерапевта.

В оппозицию первому виду вступает реплика с эффектом нарастания. Собственно, в этом случае ключевая фраза уходит в начало реплики. Да, она не имеет такого драматического эффекта, как «напряженная» структура, но для определенного контекста подходит лучше.

Реплика с эффектом напряжения вынуждает зрителя запоминать всю часть диалога, в ожидании ключевой информации. К тому же ее драматический настрой не всегда уместен и может показаться излишне наигранным. Реплика с эффектом нарастания же хорошо подходит для сложных предложений, нагруженных деталями или длинных повествовательных диалогов.

Признаюсь, что больше всего мне в «Достать ножи» (2019г) нравится именно первый акт. Обычно это самое проблемное место детективов: когда сводится к монотонному развешиванию ружей, перегружая нарратив деталями. Фильм Райана Джонсона же играючи обходится с классической схемой. Свою роль в этом играют нелинейное повествование, контраст персонажей и, безусловно, умелые диалоги.

Сценарист голливудского детектива компенсирует вымеренным ритмом избыток деталей и экспозиции в таких диалогах. Реплики с эффектом нарастания регулярно появляются в нужный момент и разгружают речь. Что важно, они хорошо комбинируются с напряженными репликами — именно разнообразие создает ритмический рисунок.

И наконец, третий вариант — уравновешенная реплика. Тут все крайне просто: ключевая часть находится в середине фразы. Это максимально нейтральный тип. Он, опять же, полезен в комбинации с другими и помогает избегать монотонности с применением какого-либо одного эффекта.

Повторюсь, что я не сильно в восторге от этого аспекта. Взят он из теории Макки и это один из тех крайне спорных моментов. Намного чаще он не работает, чем работает. При первой же локализации весь эффект фразы может исчезнуть из-за банальных различий языка в построении предложений. Но все же в отдельных случаях он заметен и здорово влияет на характер диалога, поэтому упускать не хотелось.

Темп и ритм диалога

Удивительно, но зачастую замечаю, как понятия темпа и ритма путаются даже в профессиональных материалах. Поэтому прежде чем погружаться в детали, разграничим их.

Темп означает скорость и насыщенность подачи информации. В случае повествования в целом, речь идет о том, как быстро экспозиция вплетается в сюжет, с какой плотностью и как быстро подаются ключевые события истории. Темп диалога же характеризует скорость и резкость реплик.

Ритм подразумевает повторяемое чередование элементов различного темпа, настроения или напряженности. Словом, последовательность отличающихся элементов, которая имеет некий паттерн.

Комбинирование именно разных элементов жизненно необходимо для ритма. Допустим, зритель целый час подряд наблюдает за динамичными короткими сценами в боевике. Вообще без пауз. Они могут иметь вполне быстрый темп, соответствовать жанру и настроению фильма. Однако в погоне за увеселением для зрителя, возникает монотонность, которая его лишь утомляет.

Ритм проще всего осознать через музыку. Например, размер 2/4 означает наличие в одном такте двух четвертных нот. Однако в каждом такте эта четвертная нота может дробиться на более мелкие. Или, наоборот, две соединиться в одну половинную. Либо вообще замениться паузой. Собственно, совокупность таких разнообразных тактов на отрезке и образует уникальный ритмический рисунок.

ТЕМП

Первое, что необходимо осознать относительно темпа, уже упоминалось выше: любой диалог замедляет повествование. Визуальный язык кино значительно эффективнее. Причина же исходит к физиологическим особенностям людей.

Среди потребляемой человеком информации, подавляющая часть приходится на визуальную. И, главное, обрабатывается она быстрее. На расшифровку визуальной сцены человеческому мозгу необходимо от 0,013 до 0,1 секунды. В то время как говорят люди в среднем со скоростью 150 слов в минуту (пара тройка абзацев текста) . Feel the difference.

Проецируя эти знания на кино, получаем, что наиболее динамичные сцены, например, в экшн фильмах, обычно имеют небольшие и обрывочные диалоги. Более того, внутри этих диалогов содержатся преимущественно короткие реплики.

Обратимся как раз к подходящему жанровому кино. Краткие харизматичные фразы, брошенные между перебежками под градом пуль — примерно такая типовая картинка всплывает моментально, как только вспоминаем про Брюса Уиллиса. В нашем случае контекстом выступит «Пятый элемент» (1997г).

Обрывки диалогов здесь состоят не более чем из двух реплик. Сами фразы также максимально короткие. Также стоит обратить внимание на монтаж: даже те немногие реплики произносятся в «секунды затишья» — основные кадры действия лишены речи.

Итак, мы уже выяснили, что длина реплик и их количество напрямую влияют на темп внутри сцены. Но что насчет повествования в целом?

Напомню, что темп повествования — это не только про скорость в прямом смысле, но и о насыщенности и напряженности последовательности сцен. Другими словами, когда зритель сильнее вовлечен в происходящее, заряжен саспенсом, то и темп нарратива ощущается значительно живее.

Фактически, с таким выводом мы приходим к тому самому нарративному драйву. Чем сильнее им заряжено повествование, тем быстрее темп. И следом появляется другой вывод: драматизированные диалоги эффективнее в контексте темпа повествования. В этом и секрет живости историй Аарона Соркина.

РИТМ

Многое уже было рассказано о том, как диалог способен стать обузой для повествования и помешать вовлеченности зрителя. Ритм — это еще один эффектный инструмент, который решает проблему и преображает скучные слова в увлекательную мелодию для ушей зрителя.

Однако писать о ритме тяжело, поэтому буду показывать и начну сразу с примера. С одного из лучших, по части техники диалогов среди сериалов — «Удивительной миссис Мейзел».

Первое, что бросается в глаза при просмотре отрывка: все что-то тараторят, здесь очень быстрый темп диалога. Однако тараторят персонажи ни разу не монотонно, иначе зритель потерял концентрацию бы еще где-то на середине.

Фразы в примере имеют крайне разнообразную длину. Чтобы понять это, ниже я уложил на диаграмму все реплики из отрывка. Вертикаль — количество слов в реплике; все что выше горизонтальной оси — для фраз Эйба (Тони Шалуб), ниже — для Мириам (Рэйчел Броснахэн).

Уже подозрительно похоже на некую абстракцию звуковой ритмической волны, не так ли?

Итак, теперь заметно, насколько кардинальные перепады в длине реплик используют герои. Однако комбинирование длин не хаотично, а имеет некоторый паттерн. Что еще важнее — не один.

Здесь пора обратить внимание на другую заметную вещь: я разбил диалог на части, пронумеровав каждую и выделив разными цветами. Как на диаграмме, так и в видео. Каждый такой эпизод диалога означает собственный ритмический рисунок. Если бы двухминутный диалог протекал в одном ритме, это бы убило зрителя своей монотонностью.

Рекомендую еще раз просмотреть отрывок, обратив внимание, как меняется ритм в каждой из частей.

Всякий из восьми ритмических рисунков обладает собственным характером. Открывает диалог нагнетающий отрывок (1) с контрастными по длине репликами; (3), (4), (7) — наиболее скоростные отрезки с остроумными фразами; (2) и (8) — информативные и ровные по настроению. (5) — самый медленный, театрально драматичный, дает необходимую передышку зрителю ровно в середине.

Рассмотрим теперь построение ритма внутри одного отрезка. Какая повторяемость здесь вообще образует локальный ритмический рисунок? Ниже я выделил наиболее явные варианты.

Основной вариант ритма сходится к тому, что одна сторона диалога использует схожие по длине реплики, в то время как другая, на контрасте отвечает короткими. Иногда это может перебиваться ситуацией, когда отвечающий зеркалит длину реплики собеседника.

При этом отрывок (5) — особенный. Как уже было замечено, он сильно выбивается из общей канвы и дает необходимую передышку. И ритм строится здесь строится тоже совершенно иначе. Длина реплик Ширли (вместо Мириам во флешбэке) планомерно нарастает, а также применяется построение фраз через эффект напряженности. Да, не только длина влияет на ритм диалога.

Переходы между ритмическими рисунками также происходят не случайно. В музыке существует понятие каденса, означающее окончание фразы или секции. Строится же каденс за счет определенной последовательности аккордов. Другими словами, в музыкальной композиции также есть своя пунктуация, и в данном случае каденс — это точка в конце абзаца.

В этой фразе в конце четко слышна последняя тоника. Она ставит «историю» композиции на свои места и в целом оставляет ощущение завершенности для слушателя. Не будем дальше закапываться в музыкальную теорию, поэтому сразу перенесем самое базовое понимание ритмического каденса в кино.

Однако искать правду на предыдущей диаграмме будет неправильно. Ведь реплика не сводится лишь к кол-ву слов: в ней есть и паузы, и интонации, в конце концов, персонажи говорят с разной скоростью. Поэтому ниже я доработал предыдущую диаграмму, которая теперь отражает длительность реплик в миллисекундах. Да, интонации, увы, она не отразит (что тоже важно) , но хотя бы включает паузы.

Глобально картина не поменялась, но нужные детали видны отчетливее. Заметно, как часто окончание секций выбивается из общей картины одного ритмического рисунка и контрастирует с последующим отрывком.

Не стоит забывать, что «Удивительная миссис Мейзел» — прежде всего комедия. Поэтому сценаристы здорово пользуются энергией «каденса» и выдают панчлайны именно в таких местах. Как, например, в конце секции (3). Или, в другом случае, в секции (6):

Еще одна характерная деталь, как смена ритмического рисунка сопровождается изменением в мизансцене: сначала герои в коридоре, затем в гостиной, потом в спальне. Они постоянно двигаются. Пусть основное действо сцены — диалоги, не стоит забывать, что мы смотрим кино, а не слушаем радио. Визуальное движение интуитивно «подсказывает» зрителю о темпоритме.

Вернемся чуть назад к построению ритма внутри одной секции. Есть еще один характерный конструкт — повторяемость фраз. И здесь его очень много. На все том же отрывке одинаковым цветом выделены парные одинаковые слова.

Повторяемость здесь здорово работает на рифму в репликах, что приводит нас к созвучию — элементу столь действенному для ритма.

К слову, эта техника сценаристки Эми Шерман-Палладино очень похожа на подход Аарона Соркина. Вот пример опять из «Суда над чикагской семеркой»:

Соркин широко известен своей внимательностью к тому, как диалоги звучат. Мои же референсы в сторону музыки здесь были неслучайны — резюмирую тему цитатой голливудского сценариста.

Диалог с подтекстом

Уже несколько раз в тексте проскакивал один крайне важный тезис — «слова врут». Это, пожалуй, ключевая мысль в понимании хорошего диалога.

Дело в том, что человек по своей природе очень редко говорит напрямую то, что думает. Даже если вы последите за собой в абсолютно бытовых ситуациях, наверняка заметите, как заменяете прямые утверждения неуверенными «не знаю», начинаете тему издалека вместо просьбы в лоб или реагируете на что-то именно так, как этого ожидает собеседник.

Так как диалоги в кино имитируют реальную речь, роль подтекста тут даже значительнее. Что произносят персонажи — это лишь первый уровень, то, что они хотят и могут высказать. Но есть и другой. За подтекстом скрывается невысказанное, в силу характера, отношения к собеседнику или собственной неосознанности. В хорошем диалоге этот уровень должен быть прозрачен, другими словами, читаем для зрителя.

Это ключевой диалог для темы всего «Залечь на дно в Брюгге» (2007г) . Чистилище, рай, ад и искупление. К этому моменту зритель уже понимает, почему Рэй проявляет именно к этой картине неподдельный интерес. Вопрошением он оставляет безмолвными свои опасения: а куда попадет он за свои грехи?

Но, безусловно, подтекст не означает, что диалог обязательно должен быть напичкан аллегориями с авторскими идеями. В продолжении рассмотренного отрывка Рэй (Колин Фаррелл) и Кен (Брендан Глисон) уходят к более приземленному разговору, но подтекст никуда не исчезает.

Стоит обратить внимание на долгую подводку к ключевой части диалога. Искренность Рэя начинается не на пустом месте, а вспыхивает именно в тот момент, когда беседа уходит совсем в не то русло. Это очень характерный момент для МакДоны: его понимания, что диалог отчасти неуправляем, что это беседа двух живых людей, которые не умеют сходу считывать подтексты речи друг друга.

Также этот диалог является определяющим в отношении портретов героев. Кен через свой рассказ доносит рассудительную справедливость и в то же время преданность к другу (фраза «Даже не думай так» в конце) . Речь Рэя же, несмотря на всю искренность, имеет довольно сложный подтекст. Здесь скрыта частичка пазла его внутреннего конфликта безысходности: желание искупить вину, даже ценой собственной жизни, против боязни смерти, подпитанной той самой любовью к жизни.

Однако диалоги МакДоны — это довольно сложная материя, поэтому для закрепления понимания подтекста вновь вернемся к Вуди Аллену с «Энни Холл». Здесь пришлось использовать закадровую озвучку, в то время как субтитры присутствуют в оригинале и визуализируют мысли героев.

Аллен предоставил зрителю уникальную возможность увидеть внутренний монолог героев. Он использовал очевидную разницу между произнесенным и подуманным как ловкий комедийный прием. И даже не скажешь, что сильно гиперболизировал эффект — вполне правдивый подтекст!

Итак, подтекст может складываться из огромного множества составляющих. От очевидных прямых фраз, которые просто не принято озвучивать вслух, до невысказываемых мыслей — самого сокровенного, то, что герой никогда не сможет извлечь из внутреннего мира, но всегда движет им. У Рэя это качество жизнелюбия, которое определяет внутренний конфликт. По итогу эта боязнь смерти в истории МакДоны так и не оформляется в слова.

Справедливости ради стоит отметить, что для массового кино все же характерны «минуты откровенности». Зритель жаждет ясности и ответов на поставленные вопросы, и в нужные моменты сценарист их дает, намеренно оголяя подтекст. Вопрос только в том, каков будет этот редкий момент.

У Тринити на протяжении фильма было несколько моментов для признания, но состоялось оно ровно в самый последний момент катарсиса истории. То есть диалог прямой сентиментальности произнесен тогда, когда зритель готов к нему: после множества барьеров, преодоленных героями вместе, и на самом краю гибели. Словом, классическая голливудская сцена.

Волшебство триалога

В сухом определении триалог представляет из себя разговор между тремя людьми, по соседству с дуалогом — разговором двух и полилогом — беседой множества субъектов. Собственно, ничего особенного. Однако нас будет интересовать другая, более эффектная сторона триалога.

Начнем с вопроса: как рождается раздор между двумя персонажами в драматизированном диалоге? Понятно, что в своей основе конфликт — это столкновение характеров и желаний героев. Однако если вдруг вы отыщите диалог, где сценарист воспринял это толкование буквально, то предстанет печальное зрелище, что-то вроде такого:

Казалось бы, в этом оскароносном диалоге за моим авторством даже есть конфликт. Девушка не получает желаемого внимания, в то время как парня раздражает ее эгоцентричность — вполне себе столкновение характеров. Но звучит он ужасно плоско. Будто бы написал отрывок под ремейк «Яблоневого сада». Так где зарыта собака?

Проблема в том, что персонажи говорят друг о друге напрямую. Это плохо по двум причинам. Во-первых, здесь крайне мало пространства для конфликта: велика вероятность, что все сведется к клишированной перепалке о том, что кому друг в друге не нравится. Во-вторых, такая ситуация высасывает из диалога подтекст: героям приходится в лоб говорить о своих чувствах и отношениях друг к другу, в то время как это довольно сокровенные знания.

И здесь на сцену выходит невероятно эффективный триалог. Он применяется ровно везде, а за пример возьмем опять «Зеленую книгу».

Нет, нет, считать я умею — в споре действительно говорят лишь два персонажа. Однако рулят сценой совсем не они.

Третьим участником триалога здесь становится… камень. Это то самое яблоко раздора, что порождает конфликт, о нем вся сцена. Абсолютно пустяковый элемент скрывает за собой истинное столкновение характеров: Тони — человека из низов, выросший по принципу «хочешь жить — умей вертеться» и Дона Ширли — культурная элита, принципиальная личность, уважающая правила и субординацию. Ничего из этого не было произнесено, но при должном катализаторе, все отлично считывается из подтекста триалога.

Итак, триалог — это средство построения драматизированного диалога двух персонажей через нечто «третье». «Третьим» может быть что угодно: предмет, вымышленная личность, некие общие воспоминания из прошлого — не суть важно.

Таким образом, персонажи не говорят напрямую друг о друге, так же как и не откровенничают о себе. Именно разговор «о другом» позволяет выражать им истинное в подтексте.

Стена позора — плохие диалоги

Про эталонные решения в диалогах рассказано уже было достаточно, пора взяться за плохие примеры. Точнее, за типовые капканы, в которые угадывает фильм за фильмом.

И общий вывод здесь будет таков: как правило, слабый диалог рождается не из-за неудачного подбора слов и реплик. Сценарист пишет диалоги в самую последнюю очередь: когда целиком выстроена фабула и сюжет, есть на руках готовая сцена и ее следствие. Он подводит черту под всей историей и материализует в слова, то, что уже сформировалось в головах придуманных героев.

Диалог — это зеркало всего сценария. Другими словами, слабый диалог скорее отражает ненужную сцену, невнятный конфликт или плохо прописанный портрет героя. Это будет общей мыслью большинства типовых проблем ниже.

бесцельный разговор

Вновь повторюсь, что любой диалог и даже строчка диалога должны служить конкретной цели. В идеале — это драматизированный диалог с наличием конфликта. Функциональный диалог же допустим, только когда обойтись без слов нельзя.

Собственно, «Комната» (2003г) — это чит, где наберутся примеры под каждую из описанных ошибок. Томми Вайсо настрочил сценарий буквально по учебнику наоборот. Гениальный человек.

Диалог в этой сцене — эталонный пример бессмысленности. Что бы изменилось, покажи эту сцену без разговора, через пару монтажных склеек, как Томми забирает розы? Ничего. Хотя о чем это я: ничего бы не изменилось и если бы этой сцены не было вообще.

Однако даже наличие драматизированного диалога с конфликтом не гарантирует уход от проблемы. Сколько раз мы видели в сериалах, как герои раз за разом пережевывают одну и ту же ссору в попытке растянуть хронометраж? Диалог — это действие, который порождает некую дельту после своего завершения. Если после него все остались при своих, пусть и ярко разругались в контексте конфликта, это все та же пустая бесцельность.

ГОЛАЯ экспозиция

Ловушка экспозиции или, в еще одном варианте, говорящий вредный троп «Как ты знаешь, Боб». Понятия не имею почему Боб, но продолжают фразу обычно как-то так:

Речь здесь идет, безусловно, о нарушении техники «показывай, а не рассказывай». Когда один герой в диалоге излагает другому известные обоим факты. Это простейший способ дать зрителю необходимую экспозицию и в то же время самый неуклюжий.

Такой троп плох на двух уровнях. На нарративном — это индикатор дееспособности сценариста, который не способен подать через историю нужные факты. И, банально, на уровне самого диалога звучит противоестественно: почему вдруг персонажи рассказывают друг другу то, что и так прекрасно знают?

Диалог семьи Макфлаев выдает детали ключевой встречи матери и отца Марти, к которой герой вернется позже на машине времени. Выдает до мельчайших подробностей, ведь именно подробности будут обыгрываться в дальнейшем сюжете. Безусловно, всей семье и так известно о знаменательном событии. Была даже попытка сгладить экспозицию через сестру Марти: «Да мам, мы знаем. Ты нам это уже сто раз рассказывала». Но уже на этом искусственном диалоге зритель подозревает: «сценарист мне не просто так рассказывает про эту чепуху».

Этот диалог из сценария Земекиса, конечно, далеко не самый катастрофичный пример использования тропа. Можно даже сказать, что он тут необходим. Ведь перед нами массовое жанровое кино, с понятным киноязыком, коротким первым актом, а важных деталей, вокруг которых строится сюжет, необычно много. Хоть это и не украшает сам диалог, но делает ход вполне оправданным.

Другой оправданный вариант тропа мы часто видели в сериалах. В тех же медицинских процедуралах, типичная картина, когда герои в подробностях рассказывают о специфики болезни пациента: целевая аудитория сериала обычно не заканчивается на терапевтах с двадцатилетним стажем.

диалог «В ЛОБ»

Проблема возникает тогда, когда за словами героев ничего не скрыто. Они говорят ровно то, что думают, без каких-либо скрытых мыслей. Отсутствие подтекста в таком случае убивает жизнь в диалоге.

Пожалуй, это самая опасная ошибка из упомянутых. Если на бесцельные диалоги или голую экспозицию можно просто закрыть глаза как на необязательную сцену, то диалог «в лоб» оголяет важный конфликт. Более того, зачастую это ведет к паршивой актерской игре, когда исполнитель не знает, что ему отыгрывать. Ведь именно на лице с эмоциями скрывается подтекст, в то время как слова… это просто слова.

По сцене можно сделать два неформальных вывода: если в каждой первой реплике героя говорится про «Я», что-то в этой сцене явно не так; и выразительные аналогии в пустом диалоге рождают кошмарное чувство стыда у зрителя.

говорящие головы

Здесь нас ждет ошибка построения драматизированного диалога. Как уже выяснили, такой диалог наполнен различными тактами. Каждый такт выдает новую точку развития конфликта, которая склоняет чашу весов на одну из сторон. И что наиболее важно, такты последовательны, то есть рождаются один из другого, отталкиваясь от ответной реакции собеседника.

Проблема возникает, когда эта последовательность рушится. Когда диалог спотыкается, начинается сначала, и такты возникают из ниоткуда, повторяются или вовсе отсутствуют.

Диалог второй встречи главных героев состоит семи тактов, сгруппировать которые можно в три части: прощупывание друг друга, рассказ о родителях и, наконец, драматическое бегство Кристиана (Джейми Дорнан) . Связаны ли как-то между собой эти части? Нет. Если вы не поняли развязку сцены, это не потому, что видели лишь минутный отрывок из двухчасового фильма. Диалог скачет от одного к другому, зритель не способен проследить за нотой конфликта, и его развязка остается фрустрирующей.

Корень проблемы кроется в сценаристе, у которого на руках конфликт и необходимая развязка сцены. К этой развязке герои как-то должны прийти. Но как? И здесь все решает неспособность создателя развить конфликт внутри сцены. Так рождается диалог, который заполняет шумом «эфирное время» и кое-как ведет к столь желанному исходу. Чаще всего этот шум — пустая экспозиция, многозначительные (нет) паузы и игра с псевдоподтекстом.

Именно такой шум я и называю «Говорящими головами»: герои крупным планом, говорят что-то не очень важное на фоне, в диалоге нет действия с развитием, а до зрителя доносятся лишь обрывки фраз.

мелодрама

Речь здесь пойдет не только о любовных диалогах, ведь в основе мелодраматичности лежит гиперболизация и нереалистичная эмоциональность.

Диалог всегда отражает как конкретную ситуацию внутри сцены, так и внутреннее состояние героев. Но если сценарист натягивает, например, сверхэмоциональный диалог на сцену без конфликта с должным уровнем кипения, появляется та самая вредная мелодрама. Ситуация и речь прощаются друг с другом и расходятся порознь. Проще говоря, когда мотивация не соответствует реакции.

Напомню, в контексте этой сцены, Эдвард (Николас Кейдж) находит кофту и куклу пропавшей дочери на кладбище, о чем и сообщает ее матери. На бедную женщину буквально обрушивается вся экспрессия Кейджа, покрепленная самим диалогом. Был ли на тот момент между парой явный конфликт? Нет. Как и не было никакого критичного сюжетного поворота. Но это была одна из последних сцен перед третьим актом, и создатели вспомнили, что по законам хоррора пора бы уже усилить градус напряжения и мистической опасности.

повторение

Из раздела по Темпу могло сложиться впечатление, будто повторение фраз — это всегда круто и здорово работает на ритмичность диалога. На самом деле нет. В первую очередь это базовая ошибка (видел проблему как минимум в паре любительских сценариев), а уже затем продвинутая техника мастеров.

Опасность в том, что переспрашивание и эхо в ответ легко приводит к повторению такта. А повторенный такт — бессмысленный такт. Более того, это очень заразная вещь и если увидите подобную ошибку в произведении один раз, наверняка будет и другой.

Еще одна сторона проблемы — это пассивность таких фраз. Если диалог будет вести один персонаж, а другой всегда отвечать лишь «Что правда?», «Серьезно?» или «Как, как ты сказал?» из этого получится крайне невнятный монолог со статистом.

Рекомендую еще раз пересмотреть отрывки из раздела по Темпу и обратить внимание, как аккуратно Соркин и Шерман-Палладино работают с повторениями, избегая одинаковых тактов.

диалог ВНЕ контекста

Приостановка неверия — странная штука. Зритель готов с упоением воспринимать плоское изображение с экрана, с головой погружаясь в фэнтезийные миры Питера Джексона или адреналиновый экшн неуязвимого Рэмбо, но пара инородных реплик героя способна разрушить всю иллюзию.

Язык каждого персонажа уникален: за ним скрыто прошлое героя, его статус, характер, образованность. Благодаря эмпатии, зритель способен быстро улавливать персональную манеру речи героев. Но также быстро он замечает фальшь, когда фраза выбивается из картины мира персонажа. В этот момент весь диалог будет разрушен.

Одна из наиболее частых ситуаций — нежданная поэзия. Да, да, я знаю, вы предвкушали этот пример. Чертов песок…

Легендарную романтическую сцену Лукаса можно также отнести к эталонным примерам диалога «в лоб». Отсюда и рождается художественная высокопарность, чужеродная Энакину: попытка замаскировать прямолинейность диалога за витиеватостью речи. Однако подтекст не равен форме речи. Подтекст — это о смысле сказанного и подуманного.

Другой вариант проблемы возникает уже при игнорировании контекста жанра. Будь то детектив, комедия или мелодрама — все они имеют свою форму и настроение. Соответствующие ожидания строит и зритель. Скажем, смотрит он остросюжетный боевик, напарники полицейские противостоят клану якудза, они попали в засаду, ситуация патовая, и тут:

ахахахах. Простите. Каждый раз не могу сдержаться. Это мы одобряем, однако на саспенс диалог работает не самым лучшим образом.

Бонус. «Тарантиновский диалог»

Было бы странно посвятить материал кинодиалогам и не упомянуть Квентина. Словосочетание «Тарантиновский диалог» уже давно прочно вошло в массовую культуру, как одно из самых ярких и фактурных элементов современного кино.

Однако харизматичную речь, броские образы и тонкий юмор в работах Квентина вы можете оценить и без меня. Рассмотрев в основной части материала более общие аспекты диалога, здесь я остановлюсь на менее очевидной специфике писанины Квентина Тарантино.

ДЕЙСТВИЕ И РИСК — ОСНОВНОЙ ИМПУЛЬС

Задумаемся на секунду, что нас интригует в ключевых диалогах Квентина. Что так приковывает к экрану в длинных многоступенчатых сценах, доверху забитых разговорами. Ответом будет подтекст. Но совсем не простая двойственность смыслов, рассмотренная в его базовом определении.

За подтекстом у Тарантино кроется действие. Более того, обычно это смертельно опасное действие. Вспомним открывающую сцену «Бесславных ублюдков» (2009г) .

В ней Ганс Ландо (Кристофер Вальц) наносит визит фермеру Лападиту (Дени Меноше). Действие, которое наполняет весь подтекст диалога — найти и уничтожить семью евреев. При этом и семье фермеров грозит очевидный риск: сокрытие разыскиваемых людей для них также чревато последствиями. Зритель в этот момент отчетливо понимает, что в худшем исходе сцены герои не просто поругаются, поплачут и разойдутся, а произойдет нечто страшное. Таким образом, отчетливая интрига опасности удерживает нас на протяжении всего диалога.

Что не менее важно — Тарантино умеет оправдывать эти ожидания. Он давно приучил зрителя, что не просто балуется с саспенсом, держа героев у края пропасти, но доводя успешно до развязки. Избавиться от важных, на первый взгляд, персонажей на середине истории для него ничего не стоит.

Однако особенности не заканчиваются на действии и опасности. Обратимся к другому диалогу все из тех же «Ублюдков», но теперь обратим внимание не на общее направление диалога, а на его внутреннее наполнение.

В этой длинной сцене группа Ублюдков встречается в баре с двойным агентом Бриджет (Дайан Крюгер) . В то же время в баре группа немцев отмечает рождение сына сослуживца, а позже группой заинтересовывается агент гестапо. Здесь подтекстом все также рулит действие и опасность: получить информацию от агента под нависающей угрозой раскрытия. Однако что на самом деле происходит большую часть сцены?

То, как группа осаждает пьяных немцев, является, пожалуй, самым открытым проявлением конфликта до кульминации. В остальном же зритель наблюдает сначала за веселой попойкой, а затем за невинной игрой в «Тарантики». Внешнее наполнение диалога выступает полным контрапунктом к его подтексту. Представьте, если бы в обратной ситуации персонажи открыто конфликтовали всю сцену — имела ли бы она такой же импульс в кульминации? Аналогичное наполнение имеет и открывающая сцена с предельно учтивым Гансом Ландо.

Как я уже писал ранее, противоречие — сильнейшее сценарное средство. Тарантино использует полный контраст основной части диалога и подтекста с его завершающей частью. Это дает максимальный импульс кульминации. Неожиданность и эффектность рулит всем.

экспозиция В болтовне

Помните, как выше упоминалось, что диалоги в сценарии не должны содержать болтовни? Так вот, Тарантино плевал на это правило!

Известная техника Квентина состоит в том, что он закидывает в комнату своих героев и позволяет болтать о чем угодно: любимых песнях, поп-культуре в целом, о гамбургерах, официантках — обо всем, что их окружает и о чем бы персонажам захотелось поговорить в реальности в текущей ситуации. Но так ли бессодержателен их разговор?

Взять хотя бы открывающую сцену «Бешеных псов». Внешне кажется, будто это бессвязная болтовня знакомых в кафе. Однако если присмотреться к словам и реакции каждого из участников, то раскроется большая доля экспозиции характеров. К примеру:

Или возьмем сцену диалога Винсента (Джон Траволта) и Джулса (Сэмюэл Л. Джексон) в коридоре по пути за чемоданом. Разговор посвящен их боссу — Марселласу, жене и бедолаге, сделавшим ей массаж ног.

Акцент спора напарников строится на массаже, однако в реальности здесь также спрятана значимая экспозиция: о жене и беспощадной ревнивости босса. Именно этот факт будет в дальнейшем играть важную роль, когда Винсент встретится с Мией (Ума Турман) .

Итак, для Тарантино, болтовня — это важный инструмент для передачи экспозиции истории и характеров. Заметить ее трудно, ведь за счет непринужденности диалогов прячется она очень глубоко.

Безусловно, без харизмы, выразительности и вымеренного ритма, скрытая экспозиция не вытаскивала бы интерес зрителя к таким длительным диалогам. В плане характера речи Квентин наиболее близок к своему вдохновителю — Дэвиду Мэмету. Под лауреата Пулитцеровской премии придумали даже специальный троп, характеризующий его принципы строения диалога — «Мамет говорит». Рекомендую (как и сам фильм) для примера понаблюдать за речью героев в его картине «Плутовство» (1997г) .

контраст В характерах

Чем больше драматизированных диалогов с конфликтом, тем лучше — таков был вывод основной части материала. Тарантино, как и любой опытный сценарист, это также прекрасно понимает. Но как взрастить конфликт в той самой безобидной болтовне?

Даже когда в сцене нет прямого антагониста, Квентин оживляет диалог за счет локальных споров. И здесь на помощь сценаристу приходят яркие персоналии. При этом Тарантино использует не просто броские портреты, вместе с этим он строит полный контраст характеров, что и рождает естественное недопонимание между героями.

В сцене выше мы наблюдаем за рядовым столкновение мистера Вульфа (Харви Кейтель) с Винсентом (Джон Траволта). Мистер Вульф — профессионал, с деловой манерой и субординацией, в то время как Винсент — наркоман, со склонностью к раздолбайству, в то же время он чувствителен и обидчив. Столкновение происходит именно на уровне характеров, а не ситуации: их цели и мотивация полностью совпадают.

В другом примере из «Омерзительной восьмерки» (2015г) Тарантино создает уже целый квадрат противоположностей в эпизоде поездки на дилижансе по пути в Ред-Рок.

У эпизода в целом крайне занимательная последовательность конфликтов, когда практически каждая из четырех сторон успевает столкнуться друг с другом. По порядку это выглядит следующим образом:

важность мизансцены

Выйдем чуть за пределы сценария и обратим внимание на то, как средствами киноязыка Тарантино обставляет сцену во время затяжных диалогов.

Вспомним опять открывающую сцену из «Бесславных ублюдков» (2009г) . В этом диалоге есть одна довольно заметная прогрессия: то, как меняется отношение фермера Лападита к Гансу Ландо. В начале он крайне опасается гостя, затем проявляет сдержанную осторожность и, в конце концов, благодаря предельно учтивому отношению Ландо, целиком расслабляется. Все это отражено в его поведении и позе.

Скриншоты выше с описаниями.

Так Квентин способен придать значение любой мизансцене в диалоге. В другом примере, все из тех же «Ублюдков», мы видим первую встречу Шошанны (Мелани Лоран) с рядовым Цоллером (Даниэль Брюль) . То, как девушка на лестнице возвышается и смотрит сверху вниз на мужчину, вполне красноречиво демонстрирует ее отношение: ничего, кроме презрения к оккупанту.

Тарантино крайне обстоятельно работает со сторонами конфликта в диалоге и находится в постоянном поиске, как их подчеркнуть внутри сцены. Поза, расположение, манеры — все это имеет значение.

Своей кульминации подход достигает в «Омерзительной восьмерке», где театр действия разворачивается в основном на одной сцене — доме на постоялом дворе. Для создателя площадка предстает шахматной доской, на которой он то и дело двигает фигуры: группирует и разносит по разным углам. Ведь конфликт диалога у Квентина всегда находит свое отражение в действии.

Ниже напомню о паре других своих материалах из импровизированного цикла по сценариям на случай, если вдруг вы их пропустили. А вы их точно пропустили: с той скоростью, с какой я их пишу, на DTF уже успевает смениться, наверное, по поколению пользователей.

А еще можно подписаться на мой блог. Ходят слухи, что там тоже можно постить интересные заметки. Но это не точно. В общем, у меня есть несколько идей, но пока не определился с форматом.

Квентин Тарантино — знаковый режиссёр конца XX — начала XXI века. Любовь к его фильмам объединяет поклонников сложного кинематографа для интеллектуалов и фанатов боевиков и вестернов. А его размашистый и гротескный стиль съёмки не спутать ни с одним другим автором.

После выхода дебютной работы Тарантино о нём заговорил весь мир кино, после выхода второго фильма — вообще весь мир. Сейчас режиссёр работает всего лишь над девятой картиной, но его влияние на кинематограф трудно переоценить.

Начало пути

До того как стать одним из самых влиятельных режиссёров, Тарантино был просто поклонником кино. Это началось ещё с детства. Мама Квентина работала целыми днями, а ему приходилось проводить время с отчимом и его друзьями. Поэтому мальчик чаще всего просто сидел перед телевизором. А в выходные семья часто ходила в кино. И уже тогда он начал придумывать первые сценки для своих игрушек.

Когда Квентин немного подрос, он решил бросить школу и устроился работать в кинотеатр (правда, как оказалось, там крутили порнографию), параллельно посещая курсы актёрского мастерства. А чуть позже Тарантино нашёл свою работу мечты — устроился в видеопрокат.

В то время как другие будущие режиссёры познавали основы мастерства в колледжах и на курсах, Квентин просто смотрел старые фильмы один за другим, заучивая их почти наизусть. А заодно подмечая, какие кассеты люди берут чаще всего.

Так он познакомился с творчеством Брайана Де Пальмы, Терри Гиллиама, Серджио Леоне, Жан-Люка Годара и других культовых режиссёров, впоследствии ставших главными ориентирами для его фильмов.

В середине восьмидесятых Тарантино предпринял первые попытки продать свои сценарии киностудиям, а параллельно занялся съёмками дебютной картины «День рождения моего лучшего друга». Фильм снимали на дешёвую видеокамеру, а главные роли играли знакомые режиссёра.



Картину толком закончить не удалось, а позже плёнка с последними 30 минутами фильма вообще сгорела при пожаре. Но из этого сюжета выросла «Настоящая любовь» — первый сценарий, который Тарантино удалось продать.

Чуть позже у него купили «Прирождённых убийц» — спустя несколько лет их взялся снимать Оливер Стоун. Правда, он так сильно переделал сценарий, что в титрах оставили лишь «По сюжету Квентина Тарантино».

Первые фильмы

Бешеные псы

На заработанное от продажи сценариев Квентин Тарантино решил снять свой первый настоящий фильм «Бешеные псы». Изначально из-за недостатка денег съёмки планировались примерно в том же стиле, что и в «Дне рождения…»: чёрно-белая картинка, любительская камера и минимум вложений.

Но помог случай: через третьи руки сценарий картины передали популярному актёру Харви Кейтелю. Позже его стали называть крёстным отцом Тарантино. Именно благодаря Кейтелю удалось получить финансирование для «Бешеных псов» и собрать отличный актёрский состав.

По сюжету, шестеро преступников, которые знают друг друга только по «цветным» прозвищам (вроде Мистер Белый и Мистер Оранжевый), совершают ограбление ювелирного магазина. Но среди них оказывается полицейский, и тщательно продуманное преступление превращается в кровавые разборки участников.

Правда, из-за ограниченного бюджета все основные сцены снимали в одном здании — бывшем морге. А под квартиру Оранжевого оформили помещение этажом выше.

Уже в этом фильме можно заметить необычный подход режиссёра. Для начала, Тарантино снял фильм об ограблении, почти не показывая само ограбление. Это история о подготовке, провале и параноидальном недоверии героев друг к другу, а не просто криминал с перестрелками.

К тому же фильм наполнен множеством отсылок к классике кино и прочей поп-культуре. Его сюжет многие сравнивают с гонконгским боевиком «Город в огне» 1987 года, а иногда даже обвиняют Тарантино в плагиате.



Герои постоянно цитируют фильмы, обсуждают песни Мадонны, а фоном играет различная старая музыка, которую любит сам режиссёр. Но если в первом фильме это могло показаться лишь «пробой пера», то с выходом его второй работы стало ясно: именно так Тарантино и хочет снимать.

Криминальное чтиво

Изначально по задумке режиссёра новый фильм был напрямую связан с его предыдущей картиной. Майкл Мэдсен, сыгравший в «Бешеных псах» Вика Вегу (он же Мистер Блондин), должен был вернуться к своей роли и в «Криминальном чтиве».

Но актёр оказался занят, и тогда пришлось сменить имя персонажа на Винсента и объявить его родным братом Вика Веги. Впоследствии ходило много слухов про общий фильм о двух героях, но они так и не воплотились в реальность — остались лишь фанатские постеры.

Тарантино пригласил на главные роли уже известных артистов. Правда, и у Брюса Уиллиса, и у Джона Траволты в тот момент наблюдался спад популярности, и новые роли должны были помочь им вернуться в большое кино. А для малоизвестного Сэмюэла Л. Джексона роль Джулса стала определяющей в будущей карьере.

В фильме несколько сюжетных линий, которые постепенно сходятся друг с другом: бандиты Винсент и Джулс должны доставить чемодан своему боссу Марселласу Уоллесу. Позже Винсент должен сводить в ресторан жену босса Мию. А боксёр Бутч отказывается проиграть в договорном матче и убегает после победы.

Необычное построение, во многом схожее с «Бешеными псами», окончательно сформировало стиль Тарантино, который будет прослеживаться во многих его будущих фильмах.

Формирование собственного стиля

Нелинейное повествование

Действие фильмов развивается не в хронологическом порядке. В «Бешеных псах» после вступительной сцены сразу показаны последствия ограбления, а все предшествующие события поданы в виде флешбэков. Кроме того, есть отдельные главы, посвящённые предыстории персонажей.

В «Криминальном чтиве» структура ещё сложнее. Сцены в фильме показаны непоследовательно, и поначалу остаётся только гадать, почему Винсент так странно одет и зачем в начале показали парочку грабителей в ресторане. К этому добавлена история из детства Бутча и другие флешбэки.

Такой подход позволяет заинтриговать зрителя и показать линейную историю с разных ракурсов. К тому же кульминационные сцены выдаются ровно в нужные моменты, не следуя прямой хронологии событий.

Бесконечные необычно снятые диалоги

Хорошие режиссёры чаще всего следуют принципу «показывай, а не рассказывай», поскольку считается, что длительные диалоги утомляют зрителя. Однако Тарантино любит раскрывать своих героев именно через разговоры. Так, во вступительной сцене «Бешеных псов» персонажи обсуждают песни и чаевые, из чего уже можно сделать выводы о характере некоторых героев.

В «Криминальном Чтиве» первый диалог Винсента и Джулса длится больше семи минут, и они успевают обсудить буквально всё: от названий гамбургеров во Франции до массажа ступней. Здесь Тарантино не только представляет героев, но и рассказывает о будущих событиях в картине, намекая на их хронологию.

А чтобы диалоги не казались скучными, режиссёр прибегает к нестандартным съёмкам. Обычный подход в кино — «восьмёрка», когда камера поочерёдно показывает говорящих с разных ракурсов. В фильмах Тарантино же она часто движется вокруг всех персонажей. Либо они говорят во время движения, а оператор следует за ними.

Длинные кадры, крупные планы и необычные ракурсы

Сам Тарантино не учился режиссуре и операторской работе. Но во время постановки «Бешеных псов» он познакомился с оператором Анджеем Секулой, который во многом и повлиял на визуальный ряд его первых фильмов.

Следуя приёмам классиков, режиссёр часто снимает по несколько минут одним непрерывным кадром без монтажа, что создаёт большее ощущение реалистичности. Если он показывает людей, сидящих за столом, свет чаще всего располагают не очень высоко, чтобы сделать дополнительный акцент на говорящих.

Кроме того, режиссёр часто использует необычные ракурсы. Например, в его фильмах часто есть вид из багажника машины — как бы взгляд на героев снизу вверх. Такой подход используется и в других сценах, чтобы ярче показать персонажей хозяевами положения. Например, когда Джулс и Винсент приходят забирать чемодан или коллега отца отдаёт юному Бутчу часы.

Также, например, в «Криминальном чтиве» в сцене ужина Винсента и Мии Уоллес камера начинает снимать их с общих планов. А по мере того как герои проникаются друг к другу доверием, их лица берутся всё крупнее. Плюс к этому режиссёр любит показывать глаза и губы героев, когда они говорят, едят или красят губы.

Кстати, в его фильмах много курят. Не желая рекламировать конкретные марки сигарет, Тарантино придумал свою фирму — в его картинах всегда фигурируют только сигареты несуществующей компании Red Apple.

Любимые актёры

Из первого фильма в «Криминальное чтиво» перешли сразу несколько актёров. Снова появились в кадре Харви Кейтель и Тим Рот. Стив Бушеми должен был сыграть более важную роль, но ему запрещал контракт, поэтому он появился в образе официанта. Как уже упомянуто, Тарантино планировал снять и Майкла Мэдсена.

Многие актёры из «Криминального чтива» также впоследствии будут неоднократно работать с режиссёром, а Сэмюэл Л. Джексон, Ума Турман и Тим Рот станут его любимчиками.

Сам же режиссёр обычно появляется в небольших эпизодах. Он любит играть в кино, но руководство процессом не позволяет ему исполнять серьёзные роли в собственных фильмах.

Ссылки на поп-культуру

Все фильмы Тарантино — собрание отсылок к его любимым картинам, сериалам, книгам, музыке и прочей культуре прошлых лет. Даже название дебютного фильма Reservoir Dogs, по мнению многих, — сочетание неправильного произношения Au revoir les enfants (фильм Луи Маля) и Straw Dogs (фильм Сэма Пекинпа).

В «Бешеных псах» актёр Лоуренс Тирни произносит фразу: «Мёртв, как Диллинджер», — притом, что сам в молодости играл Джона Диллинджера. В «Криминальном чтиве» Квентин Тарантино цитирует сцены из «Психо» Хичкока, «8½» Феллини и ещё с десяток других картин, вплоть до мультсериала «Флинтстоуны».

Отсутствие положительных персонажей

В фильмах Тарантино невозможно встретить абсолютно правильных героев. Почти все центральные персонажи в той или иной мере нарушают закон, принимают наркотики, иногда ведут себя подло и что-то скрывают.

С одной стороны, это делает их более живыми, позволяя избежать клише, когда добро и зло чётко разделены. С другой — даёт больше свободы автору. Он может без сожалений убивать своих героев или отправлять их в тюрьму: каждый это заслужил.

Жестокость и насилие

«Бешеных псов» критиковали за излишне реалистичное отображение насилия (в частности, за сцену с отрезанием уха). Но режиссёр считает экранную жестокость лишь приёмом, который помогает раскрыть персонажей, а заодно развлечь зрителя.

По словам Тарантино, это никак не связано с реальным насилием из жизни, поскольку происходящее в кино лишь игра.

Знакомство с Робертом Родригесом и создание «От заката до рассвета»

Ещё в 1992 году на кинофестивале в Торонто Квентин Тарантино познакомился с начинающим режиссёром Робертом Родригесом. Они быстро поняли, что в их стиле и подходе к работе много общего. И вскоре стали регулярно сотрудничать друг с другом. Сначала каждый из них снял по новелле к фильму «Четыре комнаты», а потом Тарантино принёс приятелю сценарий фильма «От заката до рассвета».

Изначально он планировал поставить картину лично, но в итоге решил отдать руководство Родригесу, а сам исполнил одну из главных ролей — сумасшедшего маньяка Ричи Гекко.

Но всё же этот проект больше принадлежит Тарантино. Даже по словам режиссёра, тот регулярно подсказывал ему как лучше снимать. В результате история двух братьев, которые взяли в заложники семью священника, но потом попали в бар, заполненный вампирами, можно считать очередным фильмом Квентина Тарантино. Здесь даже есть его «фирменные» ракурсы, а на роль священника Джейкоба пригласили всё того же Харви Кейтеля.

Кстати, с Джорджем Клуни, сыгравшим главную роль грабителя Сета Гекко, Тарантино познакомился, когда снимал эпизод знаменитого сериала «Скорая помощь». Родригес же привёл актёров, с которыми уже поработал в «Отчаянном»: Сальму Хайек, Дэнни Трехо и группу Tito & Tarantula.

Визуально же «От заката до рассвета» — яркий пародийный оммаж фильмам ужасов восьмидесятых. Вампиры здесь больше похожи на крыс и явно напоминают монстров из фильмов Джона Карпентера, а ближе к финалу Сет почти дословно цитирует его картину «Нападение на 13-й участок».

Комедийный подход распространился даже на подбор актёров: Чич Марин сыграл сразу три второстепенные роли, а в качестве статистов на площадку заглядывали друзья авторов. Именно так и бывало во времена, когда хорроры снимали на коленке.

Режиссёры стали друзьями на годы. Они ещё неоднократно выпускали общие проекты. А когда вышел фильм «Город грехов», Роберт Родригес пригласил Квентина Тарантино, чтобы тот помог со съёмками одной сцены. И даже заплатил ему гонорар в один доллар.

Самый незаметный фильм «Джеки Браун» и смена стиля

Став настоящей звездой кинематографа, Квентин Тарантино решил впервые снять фильм не по собственному оригинальному сценарию. За основу он взял роман «Ромовый пунш» своего любимого писателя Элмора Леонарда (по слухам, Тарантино в юности даже арестовали за кражу одного из его романов).

Стиль Леонарда во многом близок к фильмам Тарантино: в его книгах длинные необычные диалоги, практически нет абсолютно положительных персонажей и много чёрного юмора.

Режиссёр лично переработал роман в сценарий и снова использовал все свои приёмы. Сюжет рассказывает о стюардессе Джеки Браун, которая перевозит наличные для торговца оружием. После того как ФБР её арестовывает и предлагает сдать нанимателя, Джеки решает и избавиться от босса, и присвоить деньги.

На главные роли Тарантино пригласил звёзд своих любимых фильмов из семидесятых и восьмидесятых: Пэм Гриер, которая к тому же когда-то играла в картине «Фокси Браун», Роберта Форстера, Роберта Де Ниро, Майкла Китона. Из основного состава исключение составлял лишь относительно молодой Сэмюэл Л. Джексон.

В фильме есть несколько отсылок к «Криминальному чтиву». Например, Джеки Браун покупает такой же костюм, какой носила Мия Уоллес, и ездит на машине Бутча.

Также есть и съёмки из багажника, и главный фетиш Тарантино — крупные планы женских ног. На этот раз вместо Умы Турман в кадре ступни Бриджит Фонды.

Фильм собрал хорошую для своего скромного бюджета кассу, а Роберт Фостер даже получил номинацию на «Оскар». Но в итоге картина вышла менее яркой, чем предыдущие работы режиссёра. И отчасти дело в простом линейном повествовании. Чем всё закончится, понятно с самого начала фильма, привлекают лишь мелкие сюжетные повороты и хорошая актёрская игра.

К тому же стала слишком заметна вторичность сюжета. Это снова история о преступниках, махинациях с деньгами, оружием и наркотиками. Осознание самоповторов заставило Тарантино задуматься о смене стиля. И он на шесть лет практически пропал из кинематографа. А когда вернулся, его фильмы стали ярче и гротескнее.

«Убить Билла» — новый подход к съёмкам

Новые проекты Квентина Тарантино после возвращения на большой экран превратились в искусные стилизации под старые дешёвые фильмы. Примерно тем же он занимался на съёмках «От заката до рассвета». Но теперь размах стал больше, съёмки — изящнее, а темы — разнообразнее.

И для начала он выпустил фильм «Убить Билла» — оду любви к боевикам о восточных единоборствах. Это история наёмницы по кличке Чёрная Мамба: девушку пытался убить бывший босс и любовник, но она выжила и решила отомстить всем прежним коллегам.

Картина вышла на экраны двумя частями с разницей в полгода. Но по сюжету и даже построению действия это один целый фильм длительностью около четырёх часов.

Вроде бы в нём есть общие черты с предыдущими работами. Та же нелинейность повествования и отсылки к старому кино. Обилие разговоров, которые удачно вписаны даже в экшен. Ума Турман играет главную роль, и снова появляется Майкл Мэдсен. Но всё же легко заметить и новое в почерке режиссёра.

От отсылок к стилизациям

Первые фильмы Тарантино хоть и ссылались на поп-культуру и даже копировали сюжетно классику, всё же выглядели самостоятельными работами. Теперь же режиссёр стал преувеличенно ярко копировать различные стили кино.



Жёлтый костюм главной героини похож на одежду Брюса Ли в картине «Игра смерти». При этом сюжет «Убить Билла» почти повторяет японский фильм «Госпожа Кровавый Снег».

Но главное, что целые сцены построены так, будто картину действительно сняли в семидесятые годы где-то на Востоке. Обучение Чёрной Мамбы в монастыре полностью соответствует классике боевиков. Есть даже аниме-вставки. А когда героиня сталкивается с кланом «88 бешеных», действие превращается в театр теней.

Гротескная жестокость

Реалистичное насилие сменилось настолько преувеличенной кровавостью сцен, что они перестали выглядеть натурально. Всё в той же схватке с кланом «88 бешеных» кровь бьёт фонтанами.

В другой сцене драка происходит на кухне, а героини успевают прерваться, чтобы поговорить с маленькой девочкой. И, конечно же, после самых тяжёлых травм Чёрная Мамба удивительно быстро восстанавливается, чтобы продолжить свой путь.

Новые приёмы съёмки

Фетишные крупные планы губ и ног никуда не исчезли. Но у Тарантино появился новый излюбленный ракурс — съёмка сверху. Камера может показывать всё помещение, пролетая над стенами, или же снимать всех героев сразу таким необычным общим планом.

Это пришло на смену камерным съёмкам. Если раньше у Тарантино герои много времени проводили в замкнутом пространстве, то теперь он показывает весь объём помещения. Или позволяет зрителю почувствовать слабость одного героя перед толпой врагов.

Плюс Тарантино стал больше играть с цветом. Предыдущие фильмы он снимал с максимально естественной картинкой. Теперь же яркость иногда выкручивается на максимум, делая цвета почти кислотными в духе комиксов. А события из прошлого, наоборот, могут быть показаны в чёрно-белых тонах.

Разделение на главы

Подобным приёмом он пользовался и в предыдущих картинах. Но начиная с «Убить Билла», разделение стало выглядеть более чётким. И это снова отсылка к азиатским фильмам — например, к творчеству Куросавы.

Что интересно, внутри глав Квентин Тарантино всё равно успевает показывать флешбэки, которые лучше раскрывают героев и общую картину происходящего.

«Грайндхаус» — дешёвый хоррор и реклама

Несмотря на то, что Квентину Тарантино так и не дали выпустить «Убить Билла» целиком, разделив картину на две части, следующий проект он опять решил делать глобальным.

Режиссёр вновь объединился со своим другом Робертом Родригесом и организовал проект «Грайндхаус» — так в семидесятые называли кинотеатры, где крутили дешёвые фильмы и продавали два билета по цене одного.

По изначальной задумке под общим заголовком хотели выпустить две полнометражные картины и несколько рекламных роликов несуществующего кино. Удалось это лишь отчасти.

Родригес и Тарантино действительно сняли собственные фильмы. Первый — трэш-хоррор «Планета страха» о том, как вирус зомби захватил всю планету. Мутантам противостоит только группа выживших под руководством девушки с пулемётом вместо ноги. Причём Роберт Родригес не просто снял «плохой фильм» — у него в кадре иногда даже «плывёт» или обрывается плёнка, как это бывало в старых кинотеатрах.

Квентин Тарантино в своей части «Доказательство смерти» решил обратиться к теме эксплуатационного кино. Он взял самый яркий пример — сексуальные девушки оказываются в беде. В его случае они попадают в машину к безумному каскадёру. Причём Тарантино снова разделил сюжет на две главы. В первой маньяк уговаривает незнакомых посетительниц бара прокатиться с ним. Во второй — преследует группу девушек на дороге.

Причём если присмотреться, эти фильмы связаны между собой парой второстепенных героев. Из этого можно сделать вывод, что действие «Доказательства смерти» происходит до «Планеты страха».

Кроме этого, с подачи авторов их друзья-режиссёры сняли трейлеры вымышленных «дешёвых» фильмов: «День благодарения» (Элай Рот), «Женщины-оборотни СС» (Роб Зомби), «Не делайте этого!» (Эдгар Райт). А сам Роберт Родригес создал ролик картины «Мачете». Причём после выпуска этого трейлера его столько спрашивали о самом фильме, что он действительно его снял.



Всё это планировали крутить одним большим сеансом в кино: фильмы, а между ними трейлеры. Но законы бизнеса сыграли свою роль: люди не захотели идти на такие долгие сеансы. После провала в прокате продюсеры потребовали от режиссёров перемонтировать картины и пустили их по отдельности. Но это, конечно, повлияло на восприятие. Сами по себе истории кажутся слишком простыми и не очень интересными.

На сегодняшний день «Доказательство смерти» — самый низкооценённый фильм Тарантино, который считают его неудачей. Но если посмотреть весь «Грайндхаус» так, как задумывали авторы, то отношение меняется — это настоящее погружение в мир дешёвого кино.

«Бесславные ублюдки» — апофеоз разговорного кино и альтернативная история

Над сценарием своего первого «военного фильма» Квентин Тарантино работал много лет, отвлекаясь то на съёмки «Убить Билла», то на «Грайндхаус». За это время почти весь задуманный режиссёром актёрский состав занялся другими проектами. Но всё же спустя годы картина увидела свет.



И на деле это оказалось вовсе не военное кино, а очередная необычная стилизация и смешение жанров. Даже сам оригинальный заголовок намекает на нестандартную отсылку к классике — итальянский фильм «Этот проклятый бронепоезд» в США называли как раз The Inglorious Bastards. В своей же картине Тарантино умышленно допустил в названии две ошибки — Inglourious Basterds.

Он отчасти повторил сюжет оригинала: группа американских военных отправляется на опасную миссию во время Второй мировой войны. Но Тарантино очень необычно построил сюжет, добавив в него совсем другие темы.

Первую сцену фильма можно считать вершиной разговорного кино. Она длится больше 15 минут, и всё это время зрителю показывают лишь диалог двух героев: фашист Ланда допрашивает владельца молочной фермы Перье. Но даже её Тарантино смог сделать совершенно не скучно. Поначалу кажется, что Перье полностью владеет ситуацией, но на самом деле Ланда постоянно давит на него и запутывает.

Психологизм этой ситуации построен на тонкой актёрской игре — Кристофа Вальца режиссёр считает своей главной находкой. А также на необычных ракурсах и антураже. Например, камера снова движется вокруг персонажей, будто запутывая допрашиваемого. Очень показателен момент, когда оба героя закуривают, и Перье достаёт обычную трубку, а Ланда — огромную и нелепую, будто показывая своё превосходство.

Дальше сюжет превращается в набор стандартов разных жанров, преувеличенных до гротеска. Тарантино снова делит действие на главы. И на этот раз ещё и использует несколько языков для большего правдоподобия: в фильме говорят на английском, немецком и французском.

Сначала режиссёр рассказывает типичную историю группы военных диверсантов в духе «Пушек острова Наварон», только ещё и с тонким подтекстом: Тарантино рассуждает о допустимости «справедливого насилия», когда евреи жестоко уничтожают фашистов.

Далее режиссёр обыгрывает традиционную для спагетти-вестернов перестрелку в таверне, где практически все герои обречены на смерть. Долгая разговорная сцена с игрой в угадывание персонажей (таким образом Тарантино умудрился даже в историю Второй мировой добавить отсылки к поп-культуре) переходит в кровавую бойню.

Причём в конце этой сцены он сам же шутит над своим излюбленным приёмом, который называют «мексиканский тупик» — когда несколько персонажей одновременно направляют друг на друга оружие. Здесь герой Брэда Питта спорит с выжившим фашистом о значении этого термина.

И наиболее неожиданно для Квентина Тарантино выглядит внезапное обращение к альтернативной истории. Он показывает совсем иную версию развязки Второй мировой войны. Причём снова делает это с размахом и преувеличенно: Гитлера успевают и расстрелять, и сжечь, и взорвать.

Новая жизнь вестернов

Классические вестерны — ещё одна юношеская любовь Тарантино. В предыдущих фильмах он неоднократно ссылался на фильмы Серджио Леоне. «Мексиканский тупик» пришёл из картины «Хороший, плохой, злой», а сцена визита Ланды в начале «Бесславных ублюдков» намекает на аналогичный момент из «Однажды на Диком Западе».

«Джанго освобождённый» — социальный вестерн

Но собственный вестерн он выпустил только к 2012 году. За основу режиссёр решил взять не фильмы Леоне, а более китчевую картину Серджо Корбуччи «Джанго» 1966 года с Франко Неро в главной роли.

Интересно, что до этого Квентин Тарантино уже спродюсировал проект «Сукияки вестерн Джанго» — азиатский ремейк истории — и сам снялся в нём в небольшой роли. Иронии добавляет и название: сукияки — вид японской лапши, что намекает на азиатский аналог спагетти-вестерна.

Тарантино снова решил смешать жанры. В рамках классического вестерна он рассказал историю рабовладения в США. В его версии Джанго — темнокожий раб, которого освобождает охотник за головами доктор Шульц. Джанго хочет отомстить бывшим владельцам и спасти свою жену Брунхильду.

По задумке режиссёра, Джанго должен был сыграть Уилл Смит, но тот отказался, и роль перешла к Джейми Фоксу. Иронично, что Смит уже во второй раз упустил знаковую роль в кино — в 1999 году он променял «Матрицу» на «Дикий, дикий Запад».



В картине режиссёр постоянно ссылается на оригинальный фильм Корбуччи, используя даже заглавную музыкальную тему. Ненадолго появляется и сам Франко Неро.

Что интересно, в «Джанго освобождённом» Тарантино отказался почти от всех традиционных для себя атрибутов. Ещё в «Бесславных ублюдках» он впервые переместил действие в прошлое, но на этот раз сюжет разворачивается вообще в середине XIX века.

Хотя и здесь он находит возможность рассказать о массовой культуре. Так, например, он вставляет в действие пересказ саги о Нибелунгах и костюм с картины «Мальчик в голубом» Томаса Гейнсборо.

Помимо нескольких флешбэков, режиссёр практически отказался от нелинейности повествования — действие развивается последовательно, поскольку вестерну излишнее усложнение сюжета пошло бы только во вред.

Сменился даже актёрский состав. За исключением нового фаворита режиссёра Кристофа Вальца и небольшой роли Сэмюэла Л. Джексона, большинство актёров раньше не работали с Тарантино, что, конечно, освежило визуальный ряд.



Поначалу даже кажется, что он почти избавился и от жестокости в кадре: убийства здесь показаны без присущего режиссёру гротеска. Но всё это лишь готовит к очередной стандартной для вестерна сцене перестрелки в доме, где кровь льётся рекой.

«Омерзительная восьмёрка» — возвращение к камерности

И словно в противовес предыдущей работе дальше Тарантино выпустил ещё один вестерн, но построенный совершенно иначе. Большая часть действия «Джанго…» — поездки героев, их встречи с новыми друзьями и врагами. «Омерзительная восьмёрка» — самый «замкнутый» фильм режиссёра, что и атмосферой, и сюжетом отсылает нас к «Бешеным псам».

Его герои встречаются в дилижансе, среди них два охотника за головами, преступница и человек, называющий себя шерифом. А потом оказываются запертыми в уединённом трактире во время снежной бури с ещё несколькими постояльцами. Среди них есть предатель, но на самом деле каждый из героев что-то скрывает.

И снова здесь нет нелинейности. Это скорее замкнутый детектив, переходящий в триллер. Тарантино вернулся к своим излюбленным долгим, почти бесконечным диалогам. Ведь герои лишь изредка прерываются на какие-то действия, а большую часть времени просто сидят в одном помещении и разговаривают.

Помимо «прямого» сюжета и жанра, «Омерзительную восьмёрку» роднит с «Джанго освобождённым» и структура: основная часть действия развивается неспешно, чтобы в кульминации вновь показать почти комичную жестокость.

Как это ни странно, в фильме есть некоторые отсылки к другим работам режиссёра: герои снова курят сигареты Red Apple, а персонажа Тима Рота по имени Пит Хикокс он назвал предком Арчи Хикокса из «Бесславных ублюдков», которого сыграл Майкл Фассбендер. И можно лишь догадываться об иронии автора в сцене, где письмо от Авраама Линкольна освещает лицо героя Джексона подобно неизвестному содержимому чемодана в «Криминальном чтиве».

---

Вроде бы Квентин Тарантино снял не так много фильмов: у него всего восемь режиссёрских работ. И вроде бы он не придумал ничего принципиально нового, просто берёт классические стили кинематографа и по-новому их обыгрывает.

Но всё же режиссёр вошёл в историю как новатор. Секрет Тарантино в том, что он умеет показывать долгие диалоги совершенно не скучно. Он выделяет лучшие составляющие жанров, избавляясь от недостатков. Совмещает авторский подход с массовым кино и показывает весёлый аттракцион, который позже можно бесконечно обсуждать.

Сейчас режиссёр работает над девятым фильмом «Однажды в Голливуде» о телевизионном актёре, который после одного удачного сериала пытается пробиться в кинобизнес. При этом параллельно той же целью задался его дублёр.

Когда-то Тарантино сказал, что после десятого фильма навсегда бросит кинематограф. Правда ли это — покажет лишь время.

Читайте также 🎞✂️🎥

• 11 криминальных фильмов для любителей Тарантино и Смита
• Джеймс Кэмерон: особенности творческого подхода и лучшие фильмы режиссёра
• Гай Ричи: полный гид по творчеству режиссёра
• Гид по творчеству Джима Джармуша: все фильмы и основные приёмы режиссёра
• Кристофер Нолан: фирменные приёмы культового режиссёра и в каких фильмах их искать

It’s simple, really. What most screenwriters do is to write the entire script in the same language (which, in the case of Hollywood movies, is English) and then when there’s a piece of dialog that’s supposed to be spoken in some other language, all you have to do is tell the reader this by adding a parenthesis between the character’s name and the dialog.

      VADER
  (in French)
No, I am your father.

The main reason for this is that there’s a huge chance that the person who’s going to read your script doesn’t know that specific language. And, even if the reader happens to know that specific language it doesn’t read as fast and as smooth as if the entire screenplay would’ve been written in the same language.

When realizing that you don’t actually have to know the language your characters are going to speak in the movie, some writers might get carried away and throw some foreign language-skills in there just to spice things up a bit. However, this isn’t exactly recommended as it could easily turn a great, dramatic moment into something, well, ridiculous… Just like in the example above.

It’s simple, really. What most screenwriters do is to write the entire script in the same language (which, in the case of Hollywood movies, is English) and then when there’s a piece of dialog that’s supposed to be spoken in some other language, all you have to do is tell the reader this by adding a parenthesis between the character’s name and the dialog.

      VADER
  (in French)
No, I am your father.

The main reason for this is that there’s a huge chance that the person who’s going to read your script doesn’t know that specific language. And, even if the reader happens to know that specific language it doesn’t read as fast and as smooth as if the entire screenplay would’ve been written in the same language.

When realizing that you don’t actually have to know the language your characters are going to speak in the movie, some writers might get carried away and throw some foreign language-skills in there just to spice things up a bit. However, this isn’t exactly recommended as it could easily turn a great, dramatic moment into something, well, ridiculous… Just like in the example above.