Кто написал работу империализм как высшая стадия капитализма

Написано в январе – июне 1916 г.

Впервые напечатано в середине 1917 г. в Петрограде отдельной брошюрой издательством «Парус»; предисловие к французскому и немецкому изданиям— в 1921 г. в журнале «Коммунистический Интернационал» № 18

Печатается по рукописи, сверенной, с текстом брошюры; предисловие к французскому и немецкому изданиям – по тексту журнала

Предисловие

Предлагаемая вниманию читателя брошюра написана мной весной 1916 г. в Цюрихе. В тамошних условиях работы мне приходилось, естественно, терпеть известный недостаток во французской и английской литературе и очень большой недостаток – в литературе русской. Но все же главный английский труд об империализме, книгу Дж. А. Гобсона, я использовал с тем вниманием, которого этот труд, по моему убеждению, заслуживает.

Брошюра писана для царской цензуры. Поэтому я не только был вынужден строжайше ограничить себя исключительно теоретическим – экономическим в особенности – анализом, но и формулировать необходимые немногочисленные замечания относительно политики с громаднейшей осторожностью, намеками, тем эзоповским – проклятым эзоповским – языком, к которому царизм заставлял прибегать всех революционеров, когда они брали в руки перо для «легального» произведения.

Тяжело перечитывать теперь, в дни свободы, эти искаженные мыслью о царской цензуре, сдавленные, сжатые в железные тиски места брошюры. О том, что империализм есть канун социалистической революции, о том, что социал-шовинизм (социализм на словах, шовинизм на деле) есть полная измена социализму, полный переход на сторону буржуазии, что этот раскол рабочего движения стоит в связи с объективными условиями империализма и т. п. – мне приходилось говорить «рабьим» языком, и я вынужден отослать читателя, интересующегося вопросом, к выходящему вскоре переизданию моих зарубежных статей 1914–1917 годов. Особенно стоит отметить одно место, на странице 119–120^[1]: чтобы в цензурной форме пояснить читателю, как бесстыдно лгут капиталисты и перешедшие на их сторону социал-шовинисты (с коими так непоследовательно борется Каутский) по вопросу об аннексиях, как бесстыдно они прикрывают аннексии своих капиталистов, я вынужден был взять пример… Японии! Внимательный читатель легко подставит вместо Японии – Россию, а вместо Кореи – Финляндию, Польшу, Курляндию, Украину, Хиву, Бухару, Эстляндию и прочие не великороссами заселенные области.

Я бы хотел надеяться, что моя брошюра поможет разобраться в основном экономическом вопросе, без изучения которого нельзя ничего понять в оценке современной войны и современной политики, именно: в вопросе об экономической сущности империализма.

Автор

Петроград. 26 апреля 1917 года.

Предисловие к французскому и немецкому изданиям^{2}

I

Настоящая книжка написана, как указано в предисловии к русскому изданию, в 1916 году для царской цензуры. Я не имею возможности переделать весь текст в настоящее время, да это было бы, пожалуй, нецелесообразно, ибо основная задача книги была и остается: показать по сводным данным бесспорной буржуазной статистики и признаниям буржуазных ученых всех стран, какова была итоговая картина всемирного капиталистического хозяйства, в его международных взаимоотношениях, в начале XX века, накануне первой всемирной империалистской войны.

Отчасти будет даже небесполезно для многих коммунистов в передовых капиталистических странах убедиться на примере этой, легальной с точки зрения царской цензуры, книжки в возможности – и необходимости – использовать даже те слабые остатки легальности, которые остаются еще для коммунистов в современной, скажем, Америке или во Франции после недавнего, почти поголовного ареста коммунистов, для разъяснения всей лживости социал-пацифистских взглядов и надежд на «мировую демократию». А самые необходимые дополнения к этой подцензурной книжке я попытаюсь дать в настоящем предисловии.:

II

В книжке доказано, что война 1914–1918 годов была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала и т. д.

Ибо доказательство того, каков истинный социальный, или вернее: истинный классовый характер войны содержится, разумеется, не в дипломатической истории войны, а в анализе объективного положения командующих классов во всех воюющих державах. Чтобы изобразить это объективное положение, надо взять не примеры и не отдельные данные (при громадной сложности явлений общественной жизни можно всегда подыскать любое количество примеров или отдельных данных в подтверждение любого положения), а непременно совокупность данных об основах хозяйственной жизни всех воюющих держав и всего мира.

Именно такие сводные данные, которые не могут быть опровергнуты, приведены мной в картине раздела мира в 1876 и 1914 годах (в § 6) и раздела желдорог всего мира в 1890 и 1913 годах (в § 7). Желдороги, это – итоги самых главных отраслей капиталистической промышленности, каменноугольной и железоделательной, итоги – и наиболее наглядные показатели развития мировой торговли и буржуазно-демократической цивилизации. Как связаны желдороги с крупным производством, с монополиями, с синдикатами, картелями, трестами, банками, с финансовой олигархией, это показано в предыдущих главах книги. Распределение желдорожной сети, неравномерность его, неравномерность ее развития, это – итоги современного, монополистического капитализма во всемирном масштабе. И эти итоги показывают абсолютную неизбежность империалистских войн на такой хозяйственной основе, пока существует частная собственность на средства производства.

Постройка желдорог кажется простым, естественным, демократическим, культурным, цивилизаторским предприятием: такова она в глазах буржуазных профессоров, которым платят за подкрашивание капиталистического рабства, и в глазах мелкобуржуазных филистеров. На деле капиталистические нити, тысячами сетей связывающие эти предприятия с частной собственностью на средства производства вообще, превратили эту постройку в орудие угнетения миллиарда людей (колонии плюс полуколонии), т. е. больше половины населения земли в зависимых странах и наемных рабов капитала в «цивилизованных» странах.

Частная собственность, основанная на труде мелкого хозяина, свободная конкуренция, демократия, – все эти лозунги, которыми обманывают рабочих и крестьян капиталисты и их пресса, остались далеко позади. Капитализм перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового удушения горстью «передовых» стран гигантского большинства населения земли. И дележ этой «добычи» происходит между 2–3 всемирно могущественными, вооруженными с ног до головы хищниками (Америка, Англия, Япония), которые втягивают в свою войну из-за дележа своей добычи всю землю.

III

Брест-Литовский мир^{3}, продиктованный монархической Германией, а затем гораздо более зверский и подлый Версальский мир^{4}, продиктованный «демократическими» республиками, Америкой и Францией, а также «свободной» Англией, сослужили полезнейшую службу человечеству, разоблачив как наемных чернильных кули империализма, так и реакционных мещан, хотя бы и называющих себя пацифистами и социалистами, которые воспевали «вильсонизм»^{5}, доказывали возможность мира и реформ при империализме.

Десятки миллионов трупов и калек, оставленных войной, войной из-за того, английская или германская группа финансовых разбойников должна получить больше добычи, и затем два этих «мирных договора» открывают глаза с невиданной прежде быстротой миллионам и десяткам миллионов забитых, задавленных, обманутых, одураченных буржуазией людей. На почве всемирного разорения, созданного войной, растет, таким образом, всемирный революционный кризис, который, какие бы долгие и тяжелые перипетии он ни проходил, не может кончиться иначе, как пролетарской революцией и ее победой.

Базельский манифест II Интернационала, давший в 1912 году оценку именно той войне, которая наступила в 1914 году, а не войне вообще (войны бывают разные, бывают и революционные), этот манифест остался памятником, разоблачающим весь позорный крах, все ренегатство героев II Интернационала.

Я перепечатываю поэтому этот манифест в приложении к настоящему изданию и обращаю внимание читателей еще и еще раз, что герои II Интернационала так же заботливо обходят те места этого манифеста, где говорится точно, ясно, прямо о связи именно этой грядущей войны с пролетарской революцией, – обходят так же заботливо, как вор обходит то место, где он совершил кражу.

IV

Особенное внимание уделено в настоящей книжке критике «каутскианства», международного идейного течения, которое представлено во всех странах мира «виднейшими теоретиками», вождями II Интернационала (в Австрии – Отто Бауэр и К^о, в Англии – Рамсей Макдональд и др., во Франции – Альбер Тома и т. д. и т. п.) и массой социалистов, реформистов, пацифистов, буржуазных демократов, попов.

Это идейное течение есть, с одной стороны, продукт разложения, гниения II Интернационала, а с другой стороны – неизбежный плод идеологии мелких буржуа, которых вся жизненная обстановка держит в плену буржуазных и демократических предрассудков.

У Каутского и подобных ему подобные взгляды есть полное отречение именно от тех революционных основ марксизма, которые этот писатель защищал десятки лет, специально, между прочим, в борьбе с социалистическим оппортунизмом (Бернштейна, Мильерана, Гайндмана, Гомперса и т. п.). Не случайно поэтому, что во всем мире «каутскианцы» объединились теперь практически-политически с крайними оппортунистами (через II или желтый Интернационал^{6}) и с буржуазными правительствами (через коалиционные буржуазные правительства с участием социалистов).

Растущее во всем мире пролетарское революционное движение вообще, коммунистическое в особенности не может обойтись без анализа и разоблачения теоретических ошибок «каутскианства». Это тем более так, что пацифизм и «демократизм» вообще, нисколько не претендующие на марксизм, но совершенно так же, как Каутский и К^о, затушевывающие глубину противоречий империализма и неизбежность порожденного им революционного кризиса, – эти течения распространены еще чрезвычайно сильно во всем мире. И борьба с этими течениями обязательна для партии пролетариата, которая должна отвоевывать от буржуазии одураченных ею мелких хозяйчиков и миллионы трудящихся, поставленных в более или менее мелкобуржуазные условия жизни.

V

Необходимо сказать несколько слов о главе VIII: «Паразитизм и загнивание капитализма». Как уже отмечено в тексте книги, Гильфердинг, бывший «марксист», теперь соратник Каутского и один из главных представителей буржуазной, реформистской политики в «Независимой с.-д. партии Германии»^{7}, сделал по этому вопросу шаг назад по сравнению с откровенным пацифистом и реформистом, англичанином Гобсоном. Международный раскол всего рабочего движения теперь уже обнаружился вполне (II и III Интернационал). Обнаружился также и факт вооруженной борьбы и гражданской войны между обоими течениями: поддержка Колчака и Деникина в России меньшевиками и «социалистами-революционерами» против большевиков, шейдемановцы и Носке с К^о в Германии с буржуазией против спартаковцев^{8}, тоже в Финляндии, Польше, Венгрии и т. д. В чем же экономическая основа этого всемирно-исторического явления? Именно в паразитизме и загнивании капитализма, которые свойственны его высшей исторической стадии, т. е. империализму. Как доказано в настоящей книжке, капитализм выделил теперь горстку (менее одной десятой доли населения земли, при самом «щедром» и преувеличенном расчете менее одной пятой) особенно богатых и могущественных государств, которые грабят – простой «стрижкой купонов» – весь мир. Вывоз капитала дает доход 8–10 миллиардов франков в год, по довоенным ценам и довоенной буржуазной статистике. Теперь, конечно, много больше.

Понятно, что из такой гигантской сверхприбыли (ибо она получается сверх той прибыли, которую капиталисты выжимают из рабочих «своей» страны) можно подкупать рабочих вождей и верхнюю прослойку рабочей аристократии. Ее и подкупают капиталисты «передовых» стран – подкупают тысячами способов, прямых и косвенных, открытых и прикрытых.

Этот слой обуржуазившихся рабочих или «рабочей аристократии», вполне мещанских по образу жизни, по размерам заработков, по всему своему миросозерцанию, есть главная опора II Интернационала, а в наши дни главная социальная (не военная) опора буржуазии. Ибо это настоящие агенты буржуазии в рабочем движении, рабочие приказчики класса капиталистов (labor lieutenants of the capitalist class), настоящие проводники реформизма и шовинизма. В гражданской войне пролетариата с буржуазией они неизбежно становятся, в немалом числе, на сторону буржуазии, на сторону «версальцев»^{9} против «коммунаров».

Не поняв экономических корней этого явления, не оценив его политического и общественного значения, нельзя сделать ни шага в области решения практических задач коммунистического движения и грядущей социальной революции.

Империализм есть канун социальной революции пролетариата. Это подтвердилось с 1917 года в всемирном масштабе.

6 июля 1920 г.

Н. Ленин

За последние 15–20 лет, особенно после испано-американской (1898) и англобурской (1899–1902) войны, экономическая, а также политическая литература старого и нового света все чаще и чаще останавливается на понятии «империализм» для характеристики переживаемой нами эпохи. В 1902 году в Лондоне и Нью-Йорке вышло в свет сочинение английского экономиста Дж. А. Гобсона: «Империализм». Автор, стоящий на точке зрения буржуазного социал-реформизма и пацифизма – однородной, в сущности, с теперешней позицией бывшего марксиста К. Каутского, – дал очень хорошее и обстоятельное описание основных экономических и политических особенностей империализма^{10}. В 1910 году в Вене вышло в свет сочинение австрийского марксиста Рудольфа Гильфердинга: «Финансовый капитал» (русский перевод: Москва, 1912). Несмотря на ошибку автора в вопросе о теории денег и на известную склонность к примирению марксизма с оппортунизмом, это сочинение представляет из себя в высшей степени ценный теоретический анализ «новейшей фазы в развитии капитализма» – так гласит подзаголовок книги Гильфердинга^{11}. В сущности, то, что говорилось за последние годы об империализме – особенно в громадном количестве журнальных и газетных статей на эту тему, а также в резолюциях, например, Хемницкого^{12} и Базельского конгрессов, состоявшихся осенью 1912 года, – едва ли выходило из круга идей, изложенных или, вернее, подытоженных у обоих названных авторов…

В дальнейшем мы попытаемся кратко изложить, в возможно более популярной форме, связь и взаимоотношение основных экономических особенностей империализма. На неэкономической стороне дела остановиться, как она бы этого заслуживала, нам не придется. Ссылки на литературу и другие примечания, способные интересовать не всех читателей, мы отнесем в конец брошюры.

1. Книга «Империализм, как высшая стадия капитализма» была написана в январе – июне 1916 года в Цюрихе.
Новые явления в развитии капитализма Ленин отмечал задолго до начала первой мировой войны. В ряде работ, написанных в 1895–1913 годах («Проект и объяснение программы социал-демократической партии» (1895–1896), «Китайская война» (1900), «Уроки кризиса» (1901), «Внутреннее обозрение» (1901), «Концентрация производства в России» (1912), «Рост капиталистического богатства» (1913), «Отсталая Европа и передовая Азия» (1913), «Исторические судьбы учения Карла Маркса» (1913), «К вопросу о некоторых выступлениях рабочих депутатов» (1912) и других) Ленин вскрывал и анализировал отдельные черты, характерные для эпохи империализма: концентрацию производства и рост монополий, вывоз капитала, борьбу за захват новых рынков и сфер влияния, интернационализацию хозяйственных отношений, паразитизм и загнивание капитализма, рост противоречий между трудом и капиталом и обострение классовой борьбы, создание материальных предпосылок для перехода к социализму. Особое внимание Ленин уделил разоблачению грабительской колониальной политики, борьбе за раздел и передел мира, подготовке империалистических, захватнических войн. В статье «Марксизм и ревизионизм», написанной в 1908 году, борясь против ревизии марксизма и подрыва его изнутри под видом поправок и пересмотра учения Маркса, в частности марксовой теории кризисов, Ленин писал: «Изменились формы, последовательность, картина отдельных кризисов, но кризисы остались неизбежной составной частью капиталистического строя. Картели и тресты, объединяя производство, в то же время усиливали на глазах у всех анархию производства, необеспеченность пролетариата и гнет капитала, обостряя таким образом в невиданной еще степени классовые противоречия. Что капитализм идет к краху – ив смысле отдельных политических и экономических кризисов и в смысле полного крушения всего капиталистического строя, – это с особенной наглядностью и в особенно широких размерах показали как раз новейшие гигантские тресты» (Сочинения, 5 изд., том 17, стр. 21–22).
Ленин внимательно следил за новейшей литературой о капитализме, изучал ее. Об этом свидетельствует его рецензия на книгу Д. А. Гобсона «Эволюция современного капитализма» (см. Сочинения, 5 изд., том 4, стр. 153–156). В августе 1904 года Ленин начал переводить книгу Гобсона «Империализм» (см. Сочинения, 4 изд., том 37, стр. 287). Рукопись этого перевода Ленина пока не разыскана.
Всесторонним исследованием монополистической стадии развития капитализма Ленин занялся с начала первой мировой войны. Этого требовали интересы революционной борьбы рабочего класса России и других капиталистических стран. Для правильного руководства революционным движением и успешной борьбы с идеологией империалистической реакции, с реформистской политикой соглашательства с империалистами необходимо было «разобраться в основном экономическом вопросе, без изучения которого нельзя ничего понять в оценке современной войны и современной политики, именно: в вопросе об экономической сущности империализма» (настоящий том, стр. 302).
Ленин вплотную взялся за изучение литературы по империализму, очевидно, с середины 1915 года, будучи в Берне (в Швейцарии); тогда он начал составлять указатели литературы, разрабатывать планы, делать выписки и заметки, писать конспекты. Подготовительные материалы к книге «Империализм, как высшая стадия капитализма» («Тетради по империализму») составляют около 50 печатных листов. Они содержат выписки из 148 книг (в том числе 106 немецких, 23 французских, 17 английских и 2 в русском переводе) и из 232 статей (из них 206 немецких, 13 французских и 13 английских), помещенных в 49 различных периодических изданиях (34 немецких, 7 французских и 8 английских).
В начале января 1916 года Ленин принял предложение о написании книги по империализму для легального издательства «Парус», основанного в декабре 1915 года в Петрограде. В письме А. М. Горькому 29 декабря 1915 года (11 января 1916) Ленин писал: «Сажусь за работу над брошюрой об империализме» (Сочинения, 4 изд., том 35, стр. 166). В первой половине февраля 1916 года Ленин из Берна переехал в Цюрих, где он продолжал собирать и обрабатывать материалы по империализму. Работая над трудом «Империализм, как высшая стадия капитализма» в Цюрихской кантональной библиотеке, Ленин выписывал книги и из других городов.
19 июня (2 июля) 1916 года Ленин писал Μ. Η. Покровскому, проживавшему во Франции и редактировавшему серию брошюр, выпускавшихся издательством «Парус» о государствах Западной Европы в период первой мировой войны: «Посылаю Вам сегодня заказной бандеролью рукопись» (там же, стр. 178). Рукопись, отосланная одновременно с письмом, не дошла до Покровского, и пришлось пересылать ее вторично. Кроме того, издательство предложило сократить уже готовую рукопись с пяти до трех печатных листов; однако Ленин не сократил работу, так как, по его словам, «сжать еще раз до 3-х листов было абсолютно невозможно» (там же).
После того как книга попала в издательство, меньшевистские элементы, бывшие у руководства издательством, удалили из книги резкую критику Каутского и Мартова, внесли в рукопись правку, которая не только стирала своеобразие ленинского стиля, но и искажала его мысли. Ленинское слово «перерастание» (капитализма в империализм) заменили словом «превращение», «реакционный характер» (теории «ультраимпериализма») – словами «отсталый характер» и т. д. В середине 1917 года книга была напечатана под названием «Империализм, как новейший этап капитализма (Популярный очерк)» с предисловием Ленина, помеченным 26 апреля 1917 года.

1. См. настоящий том, стр. 420. Ред.

2. Настоящее предисловие впервые было опубликовано в октябре 1921 года под заглавием «Империализм и капитализм» в № 18 журнала «Коммунистический Интернационал». При жизни Ленина отдельные издания книги «Империализм, как высшая стадия капитализма» вышли: на немецком языке в 1921 году и на французском и английском (неполностью) – в 1923.

3. Брест-Литовский мир был заключен между Советской Россией и странами германского блока (Германия, Австро-Венгрия, Болгария и Турция) в Брест-Лито веке 3 марта 1918 года и ратифицирован 15 марта IV Чрезвычайным Всероссийским съездом Советов. После победы в Германии революции, свергнувшей монархический режим, 13 ноября 1918 года ВЦИК объявил об аннулировании грабительского, несправедливого Брест-Литовского договора.

4. Версальский мир – империалистический договор, который Антанта навязала Германии, потерпевшей поражение в первой мировой войне 1914–1918 годов; был подписан 28 июня 1919 года в Версале (Франция).

5. «Вильсонизм» – по имени В. Вильсона, президента США в 1913–1921 годах. В первый год своего президентства Вильсон провел ряд законов (о прогрессивном подоходном налоге, антитрестовский закон и другие), которые демагогически именовал эрой «новой свободы». Вильсон, писал Ленин, идол мещан и пацифистов, которые надеялись, что он «спасет «социальный мир», помирит эксплуататоров с эксплуатируемыми, осуществит социальные реформы» (Сочинения, 4 изд., том 31, стр. 199). Грабительскую внешнюю политику американского империализма Вильсон и его сторонники маскировали лицемерными демагогическими лозунгами и фразами о «демократии» и «союзе народов». Ленин писал, что «идеализированная демократическая республика Вильсона оказалась на деле формой самого бешеного империализма, самого бесстыдного угнетения и удушения слабых и малых народов» (Сочинения, 4 изд., том 28, стр. 169). С первых дней Советской власти Вильсон являлся одним из вдохновителей и организаторов интервенции против Советской России. В целях противодействия глубокому влиянию, которое оказывала на народные массы всех стран мирная политика Советского правительства, Вильсон выступил с демагогической «программой мира», сформулированной им в «14 пунктах», которая должна была служить маскировкой агрессивной политики США. Американская пропаганда и европейская буржуазная пресса создавали Вильсону ложный ореол борца за мир. Однако лицемерие мелкобуржуазных фраз Вильсона и «вильсонистов» было очень быстро разоблачено реакционной антирабочей политикой внутри страны и агрессивной внешней политикой США.

6. В. И. Ленин имеет в виду II (Бернский) Интернационал, созданный на конференции социалистических партий в Берне в феврале 1919 года лидерами западноевропейских социалистических партий взамен переставшего существовать с началом первой мировой войны II Интернационала. Бернский Интернационал фактически играл роль прислужника международной буржуазии. «Это настоящий желтый Интернационал», – так отзывался о нем В. И. Ленин (Сочинения, 4 изд., том 29, стр. 285).

7. «Независимая с.-д. партия Германии» – центристская партия, созданная в апреле 1917 года на учредительном съезде в Готе. В обстановке революционного подъема, на усиление которого большое влияние оказала Февральская буржуазно-демократическая революция в России, оппортунистическое руководство социал-демократической партии Германии все более теряло доверие рядовых членов. Чтобы смягчить недовольство масс, отвлечь их от революционной борьбы и предупредить создание революционной партии рабочего класса, лидеры центризма предприняли попытку создать такую партию, с помощью которой можно было удерживать массы под своим влиянием. Этой партией должна была стать «Независимая с.-д. партия Германии». «Независимцы», маскируясь центристской фразой, проповедовали «единство» с социал-шовинистами, скатывались к отказу от классовой борьбы. Основную часть партии составила каутскианская организация «Трудовое содружество».
Некоторое время в состав партии входила группа «Спартак», сохраняя при этом организационную и политическую самостоятельность, продолжая нелегальную работу и борьбу за освобождение масс из-под влияния центристских лидеров. В 1918 году «Союз Спартака» вышел из «Независимой с.-д. партии» и на его основе была образована Коммунистическая партия Германии.
В октябре 1920 года на съезде «Независимой социал-демократической партии» в Галле произошел раскол. Значительная часть ее в декабре 1920 года объединилась с Коммунистической партией Германии. Правые элементы образовали отдельную партию и приняли старое название «Независимая социал-демократическая партия Германии»; партия просуществовала до 1922 года.

8. Спартаковцы – революционная организация германских левых социал-демократов; оформилась в январе 1916 года во главе с К. Либкнехтом, Р. Люксембург, Ф. Мерингом, К. Цеткин, Ю. Мархлевским, Л. Иогихесом (Тышка), В. Пиком. В апреле 1915 года Р. Люксембург и Ф. Меринг основали журнал «Die Internationale», вокруг которого сплотилась основная группа левых социал-демократов Германии. С 1916 года группа «Интернационал», кроме политических листовок, выпускавшихся в 1915 году, стала нелегально издавать и распространять «Политические письма» за подписью «Спартак» (выходили регулярно до октября 1918 года), и группа «Интернационал» стала называться группой «Спартак». Спартаковцы вели революционную пропаганду в массах, организовали массовые антивоенные выступления, руководили стачками, разоблачали империалистический характер мировой войны и предательство оппортунистических лидеров социал-демократии. Однако спартаковцы допускали серьезные ошибки в вопросах теории и политики: отрицали возможность национально-освободительных войн в эпоху империализма, не занимали последовательной позиции по вопросу о лозунге превращения империалистической войны в войну гражданскую, недооценивали роль пролетарской партии как авангарда рабочего класса, недооценивали крестьянство как союзника пролетариата, боялись решительного разрыва с оппортунистами. Ленин неоднократно критиковал эти ошибки германских левых социал-демократов (см. «О брошюре Юниуса», «О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме»» и другие).
В апреле 1917 года спартаковцы вошли в центристскую «Независимую социал-демократическую партию Германии», сохранив в ней свою организационную самостоятельность. В ноябре 1918 года, в ходе революции в Германии, спартаковцы оформились в «Союз Спартака» и, опубликовав 14 декабря 1918 года свою программу, порвали с «независимцами». 30 декабря 1918 – 1 января 1919 года спартаковцы создали Коммунистическую партию Германии.

9. Версальцы – злейшие враги Парижской Коммуны 1871 года, сторонники французского контрреволюционного буржуазного правительства во главе с А. Тьером, обосновавшегося в Версале после победы Коммуны. Версальцы при подавлении Парижской Коммуны расправлялись с коммунарами с неслыханной жестокостью. После 1871 года слово «версальцы» стало синонимом озверелой контрреволюции.

10. Подробный анализ и конспект книги Дж. А. Гобсона «Imperialism. A Study» («Империализм. Исследование») (Лондон, 1902) дан в ленинских «Тетрадях по империализму» (см. Сочинения, 4 изд., том 39, стр. 381–414). В 1904 году Ленин переводил книгу Гобсона на русский язык (см. Сочинения, 4 изд., том 37, стр. 287); рукопись перевода, сделанного Лениным, пока не разыскана. Ленин писал о книге Гобсона, что она «полезна вообще, а особенно полезна тем, что помогает вскрыть основную фальшь каутскианства в этом вопросе» (Сочинения, 4 изд., том 39, стр. 91). Используя богатый фактический материал книги Гобсона, Ленин в то же время подвергает критике его реформистские выводы и попытки в прикрытой форме защитить империализм.

11. Ленин в работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» и в «Тетрадях по империализму» неоднократно ссылается на книгу Р. Гильфердинга «Финансовый капитал». Используя фактические материалы этого источника для характеристики отдельных сторон монополистического капитализма, Ленин в то же время критикует автора за немарксистские положения и выводы по важнейшим вопросам империализма. В «Тетрадях по империализму» Ленин характеризует Гильфердинга – одного из лидеров II Интернационала – как кантианца и каутскианца, реформатора и «уговаривателя империалистской буржуазии» (Сочинения, 4 изд., том 39, стр. 592). Отрывая политику от экономики, Гильфердинг в своей книге дает неправильное определение империализма и финансового капитала; он затушевывает решающую роль монополий при империализме и обострение всех его противоречий, игнорирует такие важные черты империализма, как раздел мира и борьба за его передел, паразитизм и загнивание капитализма. Несмотря на серьезные ошибки, книга Гильфердинга сыграла определенную положительную роль в исследовании новейшей фазы развития капитализма.

12. Имеется в виду резолюция Хемницкого съезда германской социал-демократии по вопросу об империализме и отношении социалистов к войне, принятая 20 сентября 1912 года. В резолюции осуждалась империалистическая политика и подчеркивалась важность борьбы за мир: «Партейтаг объявляет свою решительную волю сделать все, чтобы установить взаимопонимание между нациями и охранить мир. Партейтаг требует, чтобы путем международных соглашений был положен конец бешеному состязанию в вооружениях, угрожающему миру и быстрыми шагами ведущему человечество к ужаснейшей катастрофе… Партейтаг ожидает, что члены партии будут неустанно прилагать все свои силы… для того, чтобы с усиленной энергией бороться против империализма до тех пор, пока он не будет низвергнут» («Handbuch der sozialdemokratischen Parteitage von 1910 bis 1913», München, 1917, S. 243–244).

Всех приветствую, хотел бы так сказать запустить рубрику, где я оставлял бы отзывы на прочитанные мной книги, с целью заинтересовать кого-нибудь ими. Я не новатор, и не создал нечто новое в жанре рецензии, однако на DTF по теме почитать я видел не много статей, да и те выходят относительно не так часто.

Также стоит заранее оговориться, что всё что тут сказано лишь моё субъективное мнение, которое может быть ошибочно или наоборот. Также я не журналист и вообще из себя ничего не представляю, и в некоторых моментах мне как и всем людям в написании рецензии или написание статьи свойственно ошибаться (это очень важная часть, поскольку не стоит забывать какие люди пользуются этой площадкой). Также я могу совершать различные виды ошибок (лексические, пунктуационные, грамматические и т.д.) и не стоит за это травить, так как всем свойственна хотя бы чуточка неграмотности.

Общая информация о книге:

Название: Империализм как высшая стадия капитализма

Автор: Владимир Ильич Ленин

Дата опубликования: в апреле 1917 года

Жанр: Социокритика (хотя я думал это трактат, но ладно)

Лично моё мнение о книге:

Кому подойдёт: На мой взгляд в современной политической обстановке людям свойственно искать ответы на вопросы «Почему происходят войны?», «Почему вообще политическая обстановка так устроена? — и как по мне отличную оценку происходящему даёт это книга. Тем кто пытается найти хоть какую-то истину(может нет, кто знает?) советую прочитать это произведение. Также если вы левых взглядов и ещё не прочитали это, то вперёд. Также советую прочитать всем фанатам таких «бестселлеров» как «Атлант расправил плечи» (дальше я не придумал) и прочих прекрасных произведений об успешных бизнесменах, о прелестях рынка и т.д. Возможно это отрезвит вас, а может и нет.

Кому не подойдёт: Фанатам Максима Каца, Алексея Шевцова (такие вообще сидят на DTF?). Также если вы постоянный зритель Светова, Ватоадмина и похожих блогеров, то крайне не советую. А ещё забыл Маразма, но это Шевцов для бедных, так что пофиг.

О чём книга: Ленин на основе статистики, а также фактов общественной жизни пытается объяснить как формируется империализм, что это такое, к чему он приводит и почему случаются войны, также как и в большинстве его произведений он пытается разоблачать написанное Каутским(это один из деятелей левого движения, который перешёл на сторону защиты буржуазии) и другими буржуазными экономистами и философами того времени. Да вы возможно скажете: » Ты видел когда была написана книга? Этот мир уже раз десять поменялся!» — действительно, книга достаточно стара, однако идеи, которые там озвучиваются ни на сколько не постарели. Напротив в период такой политической обстановке видно, что он был прав. Возможно его произведение нуждается в каком-то современном дополнение под нынешние реалии и под реалии сегодняшнего капитализма, но к сожалению я таких не знаю.

Спасибо всем за то что прочитали данную статью. Сразу скажу, что в комментариях я не отвечаю ни на вопросы, ни на критику, только могу помочь кому-нибудь решить какой-либо вопрос. Ну, а если вы реальный гигачад, то пожалуйста поддержите канал посвящённый обзору сюжета игр(если вы не хотите смотреть, то просто проставьте лайки или дизы, и напишите какой-нибудь комментарий, буду очень признателен):

Также предлагаю и вам в таком ключе делится своими прочитанными произведениями

В своей выдающейся работе «Империализм, как высшая стадия капитализма» В. И. Ленин, на основе глубокого политико-экономического анализа, назвал следующие пять основных признаков империализма:

«1) концентрация производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития, что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе этого «финансового капитала», финансовой олигархии; 3) вывоз капитала, в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4) образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими державами» (ПСС, т. 27, стр. 386–387).

Отсюда вытекает следующее определение империализма: «Империализм есть капитализм на той стадии развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала, приобрёл выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира международными трестами и закончился раздел всей территории земли крупнейшими капиталистическими странами» (стр. 387).

О концентрации производства и образовании монополий

Вот что пишет по данному вопросу Ленин:

«Громадный рост промышленности и замечательно быстрый процесс сосредоточения производства во всё более крупных предприятиях является одной из наиболее характерных особенностей капитализма» (стр. 310).

Концентрация производства «на известной ступени её развития, сама собою подводит, можно сказать, вплотную к монополии. Ибо нескольким десяткам гигантских предприятий легко прийти к соглашению между собою, а с другой стороны затруднение конкуренции, тенденция к монополии порождается именно крупным размером предприятий. Это превращение конкуренции в монополию представляет из себя одно из важнейших явлений – если не важнейшее – в экономике новейшего капитализма» (стр. 311–312).

«Факты показывают, что различия между отдельными капиталистическими странами, например, в отношении протекционизма или свободной торговли, обусловливают лишь несущественные различия в форме монополий или во времени появления их, а порождение монополии концентрацией производства вообще является общим и основным законом современной стадии развития капитализма» (стр. 315).

И Ленин вкратце подводит итоги возникновения монополий: «Итак, вот основные итоги истории монополий: 1)1860 и 1870 годы – высшая, предельная ступень развития свободной конкуренции. Монополии лишь едва заметные зародыши. 2) После кризиса 1873 г. широкая полоса развития картелей, но они ещё исключение. Они ещё не прочны. Они ещё преходящее явление. 3) Подъём конца ХІХ века и кризис 1900–1903 гг.: картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни. Капитализм превратился в империализм» (стр. 317).

«Картели договариваются об условиях продажи, сроках платежа и пр. Они делят между собой области сбыта. Они определяют количество производимых продуктов. Они устанавливают цены. Они распределяют между отдельными предприятиями прибыль и т. д.».

«В руках картелей и трестов сосредоточивается нередко семь-восемь десятых всего производства данной отрасли промышленности» (стр. 318).

«Конкуренция превращается в монополию. Получается гигантский прогресс обобществления производства. В частности обобществляется и процесс технических изобретений и усовершенствований. Это уже совсем не то, что старая свободная конкуренция раздробленных и не знающих ничего друг о друге хозяев, производящих для сбыта на неизвестном рынке. Концентрация дошла до того, что можно произвести приблизительный учёт всем источникам сырых материалов (например, железорудные земли) в данной стране и даже, как увидим, в ряде стран, во всём мире. Такой учёт не только производится, но эти источники захватываются в одни руки гигантскими монополистическими союзами. Производится приблизительный учёт размеров рынка, который «делят» между собою, по договорному соглашению, эти союзы. Монополизируются обученные рабочие силы, нанимаются лучшие инженеры, захватываются пути и средства сообщения – железные дороги в Америке, пароходные общества в Европе и в Америке. Капитализм в его империалистической стадии вплотную подводит к самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному обобществлению» (стр. 320–321).

«Производство становится общественным, но присвоение остаётся частным. Общественные средства производства остаются частной собственностью небольшого числа лиц. Общие рамки формально признаваемой свободной конкуренции остаются, и гнёт немногих монополистов над остальным населением становится во сто раз тяжелее, ощутительнее, невыносимее» (стр. 321).

«… развитие капитализма дошло до того, что, хотя товарное производство по-прежнему «царит» и считается основой всего хозяйства, но на деле оно уже подорвано, и главные прибыли достаются «гениям» финансовых проделок. В основе этих проделок и мошенничеств лежит обобществление производства, но гигантский прогресс человечества, доработавшегося до этого обобществления, идёт на пользу… спекулянтам» (стр. 322).

«Отношения господства и связанного с ним насилия – вот что типично для «новейшей фазы в развитии капитализма», вот что с неизбежностью должно было проистечь и проистекло из образования всесильных экономических монополий» (стр. 323).

«Монополия пролагает себе дорогу всюду и всяческими способами, начиная от «скромного» платежа отступного и кончая американским «применением» динамита к конкуренту. Устранение кризисов картелями есть сказка буржуазных экономистов, прикрашивающих капитализм во что бы то ни стало. Напротив, монополия, создающаяся в некоторых отраслях промышленности, усиливает и обостряет хаотичность, свойственную всему капиталистическому производству в целом (стр. 323–324).

«А кризисы – всякого рода, экономические чаще всего, но не одни только экономические – в свою очередь в громадных размерах усиливают тенденцию к концентрации и к монополии» (стр. 325).

О новой роли банков

Вот что пишет Ленин по этому поводу:

«Основной и первоначальной операцией банков является посредничество в платежах. В связи с этим банки превращают бездействующий денежный капитал в действующий, т. е. приносящий прибыль, собирают все и всяческие денежные доходы, предоставляя их в распоряжение класса капиталистов. Но по мере развития банкового дела и концентрации его в немногих учреждениях, банки перерастают из скромной роди посредников в всесильных монополистов, распоряжающихся почти всем денежным капиталом всей совокупности капиталистов и мелких хозяев, а также большею частью средств производства и источников сырья в данной стране и в целом ряде стран. Это превращение многочисленных скромных посредников в горстку монополистов составляет один из основных процессов перерастания капитализма в капиталистический империализм…» (стр. 326).

«Что касается до тесной связи между банками и промышленностью, то именно в этой области едва ли не нагляднее всего сказывается новая роль банков. Если банк учитывает векселя данного предпринимателя, открывает для него текущий счёт и т. п., то эти операции, взятые в отдельности, ни на йоту не уменьшают самостоятельности этого предпринимателя, и банк не выходит из скромной роли посредника. Но если эти операции учащаются и упрочиваются, если банк «собирает» в свои руки громадных размеров капиталы, если ведение текущих счетов данного предприятия позволяет банку – а это так и бывает – всё детальнее и полнее узнавать экономическое положение его клиента, то в результате получается всё более полная зависимость промышленного капиталиста от банка. Вместе с этим развивается, так сказать, личная уния банков с крупнейшими предприятиями промышленности и торговли, слияние тех и других посредством владения акциями, посредством вступления директоров банков в члены наблюдательных советов (или правлений) торгово-промышленных предприятий и обратно» (стр. 336–337).

««Личная уния» банков с промышленностью дополняется «личной унией» тех и других обществ с правительством… Складывается систематически известное разделение труда между несколькими сотнями финансовых королей современного капиталистического общества» (стр. 337–338).

И Ленин делает вывод:

«ХХ век – вот поворотный пункт от старого к новому капитализму, от господства капитала вообще к господству финансового капитала» (стр. 343).

О финансовом капитале и финансовой олигархии

В этой главе Ленин рассматривает историю возникновения финансового капитала и становление финансовой олигархии.

«Концентрация производства; монополии, вырастающие из неё; слияние или сращивание банков с промышленностью – вот история возникновения финансового капитала и содержание этого понятия» (стр. 344).

«Капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от промышленного, или производительного, отделение рантье, живущего только доходом с денежного капитала, от предпринимателя и всех непосредственно участвующих в распоряжении капиталом лиц. Империализм или господство финансового капитала (выделено мною, Д. И.) есть та высшая ступень капитализма, когда это отделение достигает громадных размеров. Преобладание финансового капитала над всеми остальными формами капитала означает господствующее положение рантье и финансовой олигархии, означает выделение немногих государств, обладающих финансовой «мощью», из всех остальных» (стр. 356–357).

Ленин показывает, что по своей финансовой мощи перед первой мировой войной выделились четыре государства: Англия, США, Франция и Германия. По данным на 1910 г. эти страны владели ценными бумагами (в миллиардах франков; как видите, тогда доллар ещё не был главной мировой валютой): Англия – 142; США – 132; Франция – 110; Германия – 95. «Из этих четырёх стран две – самые старые и, как увидим, наиболее богатые колониями капиталистические страны: Англия и Франция; другие две – передовые капиталистические страны по быстроте развития и по степени распространения капиталистических монополий в производстве – Соединённые Штаты и Германия. Вместе эти четыре страны – подчёркивает Ленин – имеют 479 миллиардов франков, т. е. почти 80 % всемирного финансового капитала. Почти весь остальной мир, так или иначе, играет роль должника и данника этих стран – международных банкиров, этих четырёх «столпов» всемирного финансового капитала (стр. 358).

Приводя пример господства финансового капитала во Франции, Ленин опирается на книгу французского буржуазного экономиста Лизиса «Против финансовой олигархии во Франции». В своей книге Лизис показывает, что французы являются ростовщиками всей Европы: «Французы – ростовщики Европы». Ленин пишет, что Лизис вынужден сделать следующий вывод: «французская республика есть финансовая монархия»; «полное господство финансовой олигархии; она владычествует и над прессой и над правительством» (стр. 351–352).

Ленин показывает, что «исключительно высокая прибыльность выпуска ценных бумаг, как одной из главных операций финансового капитала, играет очень важную роль в развитии и упрочении финансовой олигархии» (стр. 352).

О вывозе капитала, как важнейшем признаке империализма

Вот что Ленин пишет по данному вопросу:

«Для старого капитализма, с полным господством свободной конкуренции, типичен был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с господством монополий, типичным стал вывоз капитала» (стр. 359).

Ленин напоминает читателям, что «Капитализм есть товарное производство на высшей ступени его развития, когда и рабочая сила становится товаром». Он показывает, что неравномерность и скачкообразность в развитии как отдельных предприятий, отраслей и отдельных стран являются неизбежными при капитализме. Раньше других капиталистической страной стала Англия, претендовавшая к середине ХІХ века, пишет Ленин, «на роль «мастерской всего мира»». Постепенно к ней подтянулись другие страны, защитив своё внутреннее производство пошлинами.

«На пороге ХХ века мы видим образование…: во-первых монополистических союзов капиталистов во всех странах развитого капитализма; во-вторых, монополистического положения немногих богатейших стран, в которых накопление капитала достигло гигантских размеров. Возник громадный «избыток капитала» в передовых странах» (стр. 359). И Ленин продолжает: «Пока капитализм остаётся капитализмом, избыток капитала обращается не на повышение уровня жизни масс в данной стране, ибо это было бы понижением прибыли капиталистов, а на повышение прибыли путём вывоза капитала за границу, в отсталые страны. В этих отсталых странах прибыль обычно высока, ибо капиталов мало, цена земли сравнительно невелика, заработная плата низка, сырые материалы дешевы. Возможность вывоза капитала создаётся тем, что ряд отсталых стран втянут уже в оборот мирового капитализма, проведены или начаты главные линии железных дорог, обеспечены элементарные условия развития промышленности и т. д. Необходимость вывоза капитала создаётся тем, что в немногих странах капитализм «перезрел», и капиталу недостаёт (при условии неразвитости земледелия и нищеты масс) поприщ «прибыльного» помещения» (стр. 360).

Ленин приводит в пример три главные страны того времени: Англию, Францию и Германию. Он отмечает, что гигантского размаха вывоз капитала достиг только в начале ХХ в. Он показывает, что Англия, главным образом вывозит капитал в колонии, Франция помещает свой капитал в основном в Европе и, прежде всего, в России. Английский империализм, поэтому, Ленин называет колониальным, французский – ростовщическим. «В Германии – третья разновидность: колонии её невелики, и распределение помещаемого ею за границей капитала наиболее равномерное между Европой и Америкой» (стр. 361–362).

«Вывоз капитала в тех странах, куда он направляется, оказывает влияние на развитие капитализма, чрезвычайно ускоряя его. Если поэтому, до известной степени, – отмечает Ленин – этот вывоз способен приводить к некоторому застою развития в странах вывозящих, то это может происходить лишь ценою расширения и углубления дальнейшего развития капитализма во всём мире» (стр. 362).

«Таким образом, финансовый капитал в буквальном, можно сказать, смысле слова раскидывает свои сети на все страны мира. Большую роль при этом играют банки, учреждаемые в колониях, и их отделения» (стр. 363).

И завершает Ленин главу о вывозе капитала следующим образом:

«Страны, вывозящие капитал, поделили мир между собою, в переносном смысле слова. Но финансовый капитал привёл и к прямому разделу мира» (стр. 364).

О разделе мира международными союзами капиталистов

«Монополистические союзы капиталистов, картели, синдикаты, тресты, делят между собою прежде всего внутренний рынок, захватывая производство данной страны в своё, более или менее полное, обладание. Но внутренний рынок, при капитализме, неизбежно связан с внешним. Капитализм давно создал всемирный рынок. И по мере того, как рос вывоз капитала и расширялись всячески заграничные и колониальные связи и «сферы влияния» крупнейших монополистических союзов, дело «естественно» подходило к всемирному соглашению между ними, к образованию международных картелей. Это – новая ступень всемирной концентрации капитала и производства, несравненно более высокая, чем предыдущие», – отмечает Ленин (стр. 364–365).

Анализируя работы ряда буржуазных экономистов, Ленин показывает, как международные монополии (в наше время – транснациональные корпорации и транснациональные банки) делят мир.

Например, в керосиновой (т. е., в нефтяной) промышленности, произошло деление мира между двумя крупнейшими финансовыми группами: американским «Керосиновым трестом» (общеизвестной Standard Oil Company) Рокфеллера и хозяевами русской бакинской нефти, Ротшильдами и Нобелем. Показана борьба этих международных монополистов с другими участниками нефтяного рынка, в частности, с голландско-английским трестом «Шелля» (очевидно, группа Шелл) и с «Немецким банком», стремившимся отстоять себе Румынию с её нефтяными источниками и объединить её с Россией против Рокфеллеров. В результате этой борьбы, получившей название в экономической литературе того времени борьбы «за делёж мира», победа осталась за группой Рокфеллера.

В области электрической промышленности мир был поделен между американскими и германскими международными монополиями. Приводятся примеры также дележа мира в судоходной промышленности; показана история образования международного рельсового картеля и т. п.

Ленин приводит очень интересные и ценные признания буржуазных экономистов. В частности, берлинский журнал «Банк» писал: «в Германии монополии никогда не преследовали такой цели и не вели к такому результату, чтобы приносить выгоды потребителям или хотя бы предоставлять государству часть предпринимательской прибыли, а служили только к тому, чтобы оздоровлять на государственный счёт частную промышленность, дошедшую почти до банкротства» (стр. 369–370).

«Мы видим здесь наглядно, – делает вывод Ленин – как частные и государственные монополии переплетаются воедино в эпоху финансового капитала, как и те и другие на деле являются лишь отдельными звеньями империалистской борьбы между крупнейшими монополистами за делёж мира» (стр. 370). И далее Ленин показывает, что «Капиталисты делят мир не по своей особой злобности, а потому, что достигнутая ступень концентрации заставляет становиться на этот путь для получения прибыли; при этом делят они его «по капиталу», «по силе» – иного способа дележа не может быть в системе товарного производства и капитализма. Сила же меняется в зависимости от экономического и политического развития…» (стр. 372–373).

«Эпоха новейшего капитализма показывает нам, что между союзами капиталистов складываются известные отношения на почве экономического раздела мира, а рядом с этим, в связи с этим между политическими союзами, государствами, складываются известные отношения на почве территориального раздела мира, борьбы за колонии, «борьбы за хозяйственную территорию»», (стр. 373) – завершает данный раздел Ленин, переходя к исследованию следующего вопроса.

Раздел мира между великими державами

Ленин напоминает читателям, что «период предельного развития капитализма домонополистического, капитализма с преобладанием свободной конкуренции, приходится на 1860 и 1870 годы… что именно после этого периода начинается громадный «подъём» колониальных захватов, обостряется в чрезвычайной степени борьба за территориальный раздел мира. Несомненен, следовательно, тот факт, – приходит к выводу Ленин – что переход капитализма к ступени монополистического капитализма, к финансовому капиталу связан с обострением борьбы за раздел мира» (стр. 375).

Обосновывая колониальную политику Англии, Сесиль Родс, миллионер, финансовый король, главный виновник англо-бурской войны – так характеризует его Ленин (именно его именем названа Родезия, ныне Зимбабве – Д. И.) – в 1895 г. рассказывал своему другу, что когда он побывал в одном из рабочих кварталов Лондона на собрании безработных и услышал там сплошной крик: хлеба, хлеба! то ещё больше убедился в важности империализма: «Моя заветная идея есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединённого Королевства от убийственной гражданской войны мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами» – приводит высказывание Родса Ленин (стр. 376).

Ленин показывает, что именно в период с 1876 г. по 1914 г., период завершения развития капитализма в его домонополистической стадии и перехода на высшую, империалистическую стадию развития, произошёл раздел мира между шестью великими державами. К ним Ленин здесь относит не только Англию, Францию, Германию и США, но и Россию, и Японию. Причём Америку, Германию и Японию Ленин характеризует как «молодые, необыкновенно быстро прогрессировавшие капиталистические страны»; Францию и Англию – как «страны старого капиталистического развития, которые прогрессировали в последнее время гораздо медленнее предыдущих»; а Россию – как «страну наиболее отставшую в экономическом отношении, в которой новейше-капиталистический империализм оплетён, так сказать, особенно густой сетью отношений докапиталистических» (стр. 378).

Ленин показывает, что в 1914 г. наибольшими колониальными владениями обладала Англия – 33,5 млн. кв. км с 393,5 млн. жителей колоний; на втором месте по размеру колониальных владений шла Россия – 17,4 млн. кв. км с 33,2 млн. жителей (третье место); на третьем месте по размеру колониальных владений и на втором по численности населения колоний шла Франция – 10,6 млн. кв. км и 55,5 млн. жителей колоний. Как видите, Ленин Россию относит к крупнейшим колониальным империям того времени, в отличие от некоторых современных товарищей-«коммунистов», «заболевших» буржуазным патриотизмом и говорящих о том, что Россия никогда не проводила захватнической колониальной политики.

Три молодые капиталистические страны в 1876 г. ещё не имели колоний, но уже к 1914 г. обзавелись ими. Колониальные владения Германии составляли 2,9 млн. кв. км и 12,3 млн. жителей; Японии – 0,3 млн. кв. км и 19,2 млн. жителей; и США – 0,3 млн. кв. км и 9,7 млн. жителей (стр. 377).

Кроме шести крупнейших держав, небольшими колониями владели и маленькие капиталистические государства, такие как Бельгия, Голландия и пр., являющиеся, подчёркивает Ленин, «ближайшим объектом возможного и вероятного «передела» колоний. Большей частью эти маленькие государства сохраняют свои колонии только благодаря тому, что между крупными есть противоположности интересов, трения и пр., мешающие соглашению о дележе добычи» (стр. 379).

Персию (ныне Иран – Д. И.), Китай и Турцию Ленин относит к полуколониальным государствам, характеризуя их следующим образом: «первая из этих стран почти целиком стала уже колонией, вторая и третья становятся таковыми» (стр. 377).

«Финансовый капитал – продолжает Ленин – такая крупная, можно сказать, решающая сила во всех экономических и во всех международных отношениях, что он способен подчинять себе и в действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей политической независимостью… Но, разумеется, наибольшие «удобства» и наибольшие выгоды даёт финансовому капиталу такое подчинение, которое связано с потерей политической независимости подчиняемыми странами и народами. Полуколониальные страны типичны, как «середина» в этом отношении. Понятно, что борьба из-за этих полузависимых стран особенно должна была обостриться в эпоху финансового капитала, когда остальной мир уже был поделён» (стр. 379).

Ленин также напоминает читателям, что «Колониальная политика и империализм существовали и до новейшей ступени капитализма и даже до капитализма. Рим, основанный на рабстве, вёл колониальную политику и осуществлял империализм» (там же). Но при этом Ленин выступает против «общих» рассуждений об империализме, когда забывается или отодвигается на задний план коренная разница общественно-экономических формаций. То есть, мы видим, что в понятие империализм вкладывается два содержания: политическое, когда идёт речь о захватнической колониальной, империалистической политике, существовавшей и в рабовладельческую эпоху; и экономическое, когда империализм рассматривается как высшая и последняя стадия капиталистической (буржуазной) общественно-экономической формации.

В своей книге Ленин рассматривает империализм именно как высшую, последнюю стадию капитализма, как с экономической, так и неизбежно связанной с нею и вытекающей из неё политической точки зрения.

«Даже капиталистическая колониальная политика прежних стадий капитализма существенно отличается от колониальной политики финансового капитала» (стр. 379–380), – пишет Ленин.

И он останавливается на особенностях колониальной политики именно в эпоху империализма, эпоху господства финансового капитала.

«Основной особенностью новейшего капитализма является господство монополистических союзов крупнейших предпринимателей. Такие монополии всего прочнее, когда захватываются в одни руки все источники сырых материалов… Владение колонией одно даёт полную гарантию успеха монополии против всех случайностей борьбы с соперником… Чем выше развитие капитализма, чем сильнее чувствуется недостаток сырья, чем острее конкуренция и погоня за источниками сырья во всём мире, тем отчаяние борьба за приобретение колоний» (стр. 380).

И здесь Ленин критикует каутскианцев, оппортунистически пытающихся приукрасить империализм благими пожеланиями приобретения сырья на «свободном рынке» без «дорогой и опасной» колониальной политики, рассуждающих о том, что «предложение сырья «можно бы» гигантски увеличить простым улучшением условий сельского хозяйства…» (стр. 381). «Но такие указания превращаются в апологетику империализма, в прикрашивание его, ибо они основываются на забвении главной особенности новейшего капитализма: монополий. Свободный рынок всё более отходит в область прошлого, монополистические синдикаты и тресты с каждым днём урезывают его, а «простое» улучшение условий сельского хозяйства сводится к улучшению положения масс, к повышению заработной платы и уменьшению прибыли. Где же, кроме как в фантазии сладеньких реформистов, существуют тресты, способные заботиться о положении масс вместо завоевания колоний?» (там же).

Ленин также показывает, что финансовый капитал стремится к захвату не только источников сырья, но и территории вообще, территории, на которой в будущем могли бы быть обнаружены те или иные полезные ископаемые. Он пишет о неизбежном стремлении «финансового капитала к расширению хозяйственной территории и даже территории вообще. Как тресты капитализируют своё имущество по двойной или тройной оценке, – продолжает Ленин – учитывая «возможные» в будущем (а не настоящие) прибыли, учитывая дальнейшие результаты монополии, так и финансовый капитал вообще стремится захватить как можно больше земель каких бы то ни было, где бы то ни было, как бы то ни было, учитывая возможные источники сырья, боясь отстать в бешеной борьбе за последние куски неподеленного мира или за передел кусков, уже разделённых» (там же).

Ленин приводит пример в области производства хлопка, которое стремятся расширить в своей колонии, Египте, английские капиталисты, где под посевами хлопка занято уже четверть га культурной (т. е., обрабатываемой, Д. И.) земли, а русские – в своей колонии, Туркестане: «потому что таким путём они легче могут побить своих иностранных конкурентов, легче могут прийти к монополизации источников сырья, к созданию более экономного и прибыльного текстильного треста с «комбинированным» производством, с сосредоточением всех стадий производства и обработки хлопка в одних руках» (стр. 382).

«Интересы вывоза капитала равным образом толкают к завоеванию колоний, ибо на колониальном рынке легче (а иногда единственно только и возможно) монополистическими путями устранить конкурента, обеспечить себе поставку, закрепить соответствующие «связи» и пр.» (там же).

«Внеэкономическая надстройка, вырастающая на основе финансового капитала, его политика, его идеология усиливают стремление к колониальным завоеваниям. «Финансовый капитал хочет не свободы, а господства», справедливо говорит Гильфердинг» (там же). (Рудольф Гильфердинг – один из оппортунистических лидеров германской социал-демократии и II Интернационала, теоретик т. н. «австромарксизма». В 1910 г. опубликовал работу «Финансовый капитал», сыгравшую определённую положительную роль, несмотря на оппортунистические выводы и приукрашивание империализма, в исследовании монополистического капитализма. Ленин использовал данную работу, критически подойдя к ней, как и ко всему, с чем приходилось работать вождю, при работе над своим произведением. После первой мировой войны Гильфердинг выступил как автор теории «организованного капитализма», апологет государственно-монополистического капитализма, открытый враг Советской власти и диктатуры пролетариата. Неоднократно входил в состав буржуазного правительства Веймарской республики. После прихода к власти фашизма эмигрировал во Францию – Д. И.).

Ленин также ссылается на работу французского буржуазного писателя Валя «Франция в колониях», в которой последний как бы дополняет приведенные ранее мысли Сесиля Родса и пишет, что к экономическим причинам современной колониальной политики следует прибавить социальные: «вследствие растущей сложности жизни и трудности, давящей не только на рабочие массы, но и на средние классы, во всех странах старой цивилизации скопляется «нетерпение, раздражение, ненависть, угрожающие общественному спокойствию; энергии, выбиваемой из определённой классовой колеи, надо найти применение, дать ей дело вне страны, чтобы не произошло взрыва внутри»» (там же).

«Раз идёт речь о колониальной политике эпохи капиталистического империализма, – завершает рассмотрение данного вопроса Ленин – необходимо отметить, что финансовый капитал и соответствующая ему международная политика, которая сводится к борьбе великих держав за экономический и политический раздел мира, создают целый ряд переходных форм государственной зависимости. Типичны для этой эпохи не только две основные группы стран: владеющие колониями и колонии, но и разнообразные формы зависимых стран, политически, формально самостоятельных, на деле же опутанных сетями финансовой и дипломатической зависимости» (стр. 382–383).

Империализм, как особая стадия капитализма

Ленин подводит определённые итоги своего анализа империализма.

Он пишет: «Империализм вырос как развитие и прямое продолжение основных свойств капитализма вообще. Но капитализм стал капиталистическим империализмом лишь на определённой, очень высокой ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма стали превращаться в свою противоположность, когда по всей линии сложились и обнаружились черты переходной эпохи от капитализма к более высокому общественно-экономическому укладу. Экономически основное в этом процессе есть смена капиталистической свободной конкуренции капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное свойство капитализма и товарного производства вообще; монополия есть прямая противоположность свободной конкуренции, но эта последняя на наших глазах стала превращаться в монополию, создавая крупное производство, вытесняя мелкое, заменяя крупное крупнейшим, доводя концентрацию производства и капитала до того, что из неё вырастала и вырастает монополия: картели, синдикаты, тресты, сливающийся с ними капитал какого-нибудь десятка ворочающих миллиардами банков. И в то же время монополия, вырастая из свободной конкуренции, не устраняет её, а существует над ней и рядом с ней, порождая этим ряд особенно острых и крутых противоречий, трений, конфликтов. Монополия есть переход от капитализма к более высокому строю» (выделено мною, Д. И.), (стр. 385–386).

Понимаемый в экономическом смысле «империализм представляет из себя, несомненно, особую стадию развития капитализма» (стр. 387).

Политически же «империализм есть вообще стремление к насилию и к реакции» (стр. 388), – подчёркивает Ленин.

Ленин подвергает критике реакционную «теорию ультраимпериализма» Карла Каутского, лидера и крупнейшего теоретика II Интернационала (1889–1914 гг.), который писал, что «С чисто экономической точки зрения не невозможно, что капитализм переживёт ещё одну новую фазу, перенесение политики картелей на внешнюю политику, фазу ультраимпериализма», т. е. сверхимпериализма, – продолжает мысль Каутского Ленин – объединения империализмов всего мира, а не борьбы их, фазу прекращения войн при капитализме, фазу – и далее Ленин продолжает прерванную цитату Каутского – «общей эксплуатации мира интернационально-объединённым финансовым капиталом» (стр. 391).

Ленин показывает вздор этой реакционной теории, которая затушёвывает основные противоречия капитализма на его империалистической стадии, внушает трудящимся массам мысль, что империализм положит конец войнам.

«Бессодержательные разговоры Каутского об ультраимпериализме поощряют, между прочим, ту глубоко ошибочную и льющую воду на мельницу апологетов империализма мысль, будто господство финансового капитала ослабляет неравномерности и противоречия внутри всемирного хозяйства, тогда как на деле оно усиливает их» (стр. 392).

Ленин приводит конкретный пример острой борьбы крупнейших империалистических держав планеты, трёх господствующих над миром государств: Германии, Англии, США: «Империалистическое соревнование между ними и борьба крайне обострены тем, что Германия имеет… мало колоний» (стр. 393).

«Сопоставьте с этой действительностью, – продолжает Ленин – с гигантским разнообразием экономических и политических условий, с крайним несоответствием в быстроте роста разных стран и пр., с бешеной борьбой между империалистическими государствами – глупенькую побасенку Каутского о «мирном» ультраимпериализме. Разве это не реакционная попытка запуганного мещанина спрятаться от грозной действительности? Разве интернациональные картели, которые кажутся Каутскому зародышами «ультраимпериализма»… не показывают нам примера раздела и передела мира, перехода от мирного раздела к немирному и обратно?» (стр. 394).

«Финансовый капитал и тресты не ослабляют, – подчёркивает Ленин – а усиливают различия между быстротой роста разных частей всемирного хозяйства. А раз соотношения силы изменились, то в чём может заключаться, при капитализме, разрешение противоречия кроме как в силе?» (там же).

«Быстрее всего растёт капитализм в колониях и в заокеанских странах. Среди них появляются новые империалистские державы (Япония). Борьба всемирных империализмов обостряется» (стр. 395).

«Спрашивается, на почве капитализма какое могло быть иное средство, кроме войны (выделено мною, Д. И.), для устранения несоответствия между развитием производительных сил и накоплением капитала, с одной стороны, – разделом колоний и «сфер влияния» для финансового капитала, с другой?» (стр. 396).

О паразитизме и загнивании капитализма

«Как мы видели, – пишет далее Ленин – самая глубокая экономическая основа империализма есть монополия. Это – монополия капиталистическая, т. е. выросшая из капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма, товарного производства, конкуренции, в постоянном и безысходном противоречии с этой общей обстановкой. Но, тем не менее, как и всякая монополия, она порождает неизбежно стремление к застою и загниванию. Поскольку устанавливаются, хотя бы и на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и ко всякому другому прогрессу, движению вперёд; постольку является, далее экономическая возможность искусственно задерживать технический прогресс… Конечно, монополия при капитализме никогда не может полностью и на очень долгое время устранить конкуренцию с всемирного рынка (в этом, между прочим, одна из причин вздорности теории ультраимпериализма). Конечно, возможность понизить издержки производства и повысить прибыль посредством введения технических улучшений действует в пользу изменений. Но тенденция к застою и загниванию, свойственная монополии, продолжает в свою очередь действовать, и в отдельных отраслях промышленности, в отдельных странах, на известные промежутки времени она берёт верх» (стр. 396–397).

Ленин напоминает нам, что в нескольких крупнейших странах мира скопилась громадная сумма капитала в 100–150 млрд. франков ценных бумаг. Это ведёт к необычайному росту «класса, или вернее, слоя рантье, т. е. лиц, живущих «стрижкой купонов» – лиц, совершенно отделённых от участия в каком бы то ни было предприятии, – лиц, профессией которых является праздность» (стр. 397).

«Вывоз капитала, – продолжает развивать данную тему Ленин – одна из самых существенных экономических основ империализма, ещё более усиливает эту полнейшую оторванность от производства слоя рантье, налагает отпечаток паразитизма на всю страну, живущую эксплуатацией труда нескольких заокеанских стран и колоний» (стр. 397–398).

И Ленин приводит пример, как Великобритания – крупнейшая на то время империалистическая страна, получала годовой доход от внешней и колониальной торговли на сумму в 18 млн. фунтов стерлингов (при годовом торговом обороте в 800 млн. ф. ст.). В то же время годовой доход от «помещённого» капитала, доход слоя рантье составляет 90–100 млн. ф. ст., т. е. в 5 раз выше дохода от внешней торговли «в самой «торговой» стране мира!» – подчёркивает Ленин, и делает вывод: «Вот сущность империализма и империалистического паразитизма» (стр. 398), т. е. способность наживаться на деньгах, деньгах, оторванных от реальной производственной деятельности. При этом Ленин обращает внимание, что именно данные громадные прибыли слоя рантье объясняют агрессивность империализма Великобритании.

Добавим при этом ещё один вывод, а именно то, что вооружённые силы империалистических стран верой и правдой служат правящему империалистическому классу, т. е. классу крупного капитала, стремясь обеспечить получение сверхприбыли этому классу по всему миру. Именно это – погоня за прибылью и сверхприбылью, и порождает войны между крупнейшими империалистическими державами. Именно это и породило и первую, и вторую мировые войны. Но об этом – чуть ниже.

«Мир разделился на горстку государств-ростовщиков и гигантское большинство государств-должников» (стр. 398), – обобщает Ленин, указывая при этом, что «государство-рантье» или «государство-ростовщик», это одноименные понятия.

«Государство-рантье есть государство паразитического, загнивающего капитализма (выделено мною, Д. И.), и это обстоятельство не может не отражаться как на всех социально-политических условиях данных стран вообще, так и на двух основных тенденциях в рабочем движении в особенности» (стр. 399).

На тенденциях в рабочем движении мы остановимся далее, а сейчас обратим внимание на то, что государство-рантье есть государство паразитическое, государство загнивающего капитализма.

Пока здесь нас интересуют то как, какими методами завоевывали империалисты свои колонии, а также каковы перспективы развития капитализма на его империалистической стадии.

Ленин здесь обращается к Гобсону, английскому буржуазному писателю, экономисту, представителю буржуазного реформизма и пацифизма.

Ленин пишет: «Двоякого рода обстоятельства ослабляли, по мнению автора, силу старых империй: 1) «экономический паразитизм» и 2) составление войска из зависимых народов. «Первое есть обычай экономического паразитизма, в силу которого господствующее государство использует свои провинции, колонии и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа своих низших классов, чтобы они оставались спокойными». Для экономической возможности такого подкупа, в какой бы форме он ни совершался, необходима – добавим от себя – монополистически высокая прибыль» (стр. 400).

«Относительно второго обстоятельства Гобсон пишет: «Одним из наиболее странных симптомов слепоты империализма является та беззаботность, с которой Великобритания, Франция и другие империалистские нации становятся на этот путь. Великобритания пошла дальше всех. Большую часть тех сражений, которыми мы завоевали нашу индийскую империю, вели наши войска, составленные из туземцев; в Индии, как в последнее время и в Египте, большие постоянные армии находятся под начальством британцев; почти все войны, связанные с покорением нами Африки, за исключением её южной части, проведены для нас туземцами»» (там же).

Точно также и сейчас США используют «туземцев», т. е. украинцев, в их войне на Донбассе против своих братьев-русских, чтобы завоевать Россию с её несметными природными богатствами.

Характеризуя паразитизм западных наций, Гобсон говорит следующее, цитируем Гобсона по Ленину: «Большая часть Западной Европы могла бы тогда принять вид и характер, который теперь имеют части этих стран: юг Англии, Ривьера, наиболее посещаемые туристами и населённые богачами места Италии и Швейцарии, именно: маленькая кучка богатых аристократов, получающих дивиденды и пенсии с далёкого Востока, с несколько более значительной группой профессиональных служащих и торговцев и с более крупным числом домашних слуг и рабочих в перевозочной промышленности и в промышленности, занятой окончательной отделкой фабрикатов. Главные же отрасли промышленности исчезли бы (выделено мною, Д. И.), и массовые продукты питания, массовые полуфабрикаты притекали бы, как дань, из Азии и Африки»».

И Ленин продолжает далее цитировать Гобсона: ««Вот какие возможности открывает перед нами более широкий союз западных государств, европейская федерация великих держав: она не только не двигала бы вперёд дело всемирной цивилизации, а могла бы означать гигантскую опасность западного паразитизма (выделено мною, Д. И.): выделить группу передовых промышленных наций, высшие классы которых получают громадную дань с Азии и с Африки и при помощи этой дани содержат большие приручённые массы служащих и слуг, занятых уже не производством массовых земледельческих и промышленных продуктов, а личным услужением или второстепенной промышленной работой под контролем новой финансовой аристократии»» (стр. 401).

Те же выводы делает и немецкий буржуазный экономист Шульце-Геверниц (Шульце-Геверниц – профессор политической экономии Фрейбургского университета, который в своих работах пытался обосновать возможность установления социального мира, «социальной гармонии» в капиталистическом обществе в целях улучшения положения всех классов: капиталистов, рабочих и крестьян. – Д. И.), которого цитирует в своей работе Ленин: «Если «заслугой» империализма является «воспитание негра к труду» (без принуждения не обойтись…), то «опасность» империализма состоит в том, что «Европа свалит физический труд – сначала сельскохозяйственный и горный, а потом и более грубый промышленный – на плечи темнокожего человечества, а сама успокоится на роли рантье, подготовляя, может быть, этим экономическую, а затем и политическую эмансипацию краснокожих и темнокожих рас»» (стр. 403).

Как мы видим, оба этих буржуазных экономиста, с которыми в данном вопросе согласен Ленин, обрисовали перспективы западного капиталистического империализма, перспективы его загнивания, когда в середине 60-х гг. минувшего столетия началась массовая деиндустриализация США и Западной Европы (ЕС), которые начали переносить своё производство в Азию, в частности, в Китай для обеспечения получения максимальной прибыли и сверхприбыли за счёт дешёвой рабочей силы в странах проникновения западного капитала.

Отсюда и вытекает возможность подкупа верхних слоёв рабочего класса, возможность содержать большие штаты служащих и слуг, обслуживающих современную финансовую аристократию.

Ленин по этому поводу пишет:

«Империализм, означая раздел мира и эксплуатацию не одного только Китая, означая монопольно-высокие прибыли для горстки богатейших стран, создаёт экономическую возможность подкупа верхних прослоек пролетариата и тем питает, оформливает, укрепляет оппортунизм» (стр. 402).

И далее: «Империализм имеет тенденцию и среди рабочих выделить привилегированные разряды и отколоть их от широкой массы пролетариата» (стр. 404).

На эту тенденцию подкупа верхних слоёв пролетариата, которые тем самым покидают пролетарскую классовую точку зрения и скатываются в болото мелкобуржуазности, в болото обывательщины, обратил внимание ещё Фридрих Энгельс. В своём письме Карлу Марксу 7 октября 1858 г. он писал (цитируем по Ленину): «Английский пролетариат фактически всё более и более обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет, по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует весь мир, это до известной степени правомерно» (стр. 405). В письме Каутскому от 12 сентября 1882 г. Энгельс писал: «Вы спрашиваете меня, что думают английские рабочие о колониальной политике? То же самое, что они думают о политике вообще. Здесь нет рабочей партии, есть только консервативная и либерально-радикальная, а рабочие преспокойненько пользуются вместе с ними колониальной монополией Англии и её монополией на всемирном рынке» (там же).

И Ленин делает вывод: «Здесь ясно указаны причины и следствия. Причины: 1) эксплуатация данной страной всего мира; 2) её монопольное положение на всемирном рынке; 3) её колониальная монополия. Следствия: 1) обуржуазение части английского пролетариата; 2) часть его позволяет руководить собой людям, купленным буржуазиею или по крайней мере оплачиваемым ею» (стр. 405–406).

В настоящее время эти выводы Энгельса и Ленина можно отнести не только к одной Великобритании, но и к другим высокоразвитым странам ЕС, таким как Германия, Франция и некоторые др.

«Оппортунизм – завершает данный вопрос Ленин – не может теперь оказаться полным победителем в рабочем движении одной из стран на длинный ряд десятилетий, как победил оппортунизм в Англии во второй половине XIX столетия, но он окончательно созрел, перезрел и сгнил в ряде стран, вполне слившись с буржуазной политикой, как социал-шовинизм» (стр. 406). К вопросу оппортунизма в современном коммунистическом и рабочем движении мы ещё вернёмся.

Но отсюда вытекает и то, что перенося производство в азиатские, африканские и латиноамериканские страны (развивающиеся страны, как сейчас принято говорить), империализм волей-неволей, объективно, развивает современные производительные силы в этих странах; а также вытекает то, что рабочий класс, трудящиеся массы этих стран, находясь в крайне тяжёлом экономическом положении и подвергаясь чудовищной эксплуатации со стороны «развитого человечества» (западного империализма), непременно поднимутся на борьбу за своё освобождение. Что и произошло в середине ХХ ст., когда рухнула колониальная система империализма.

О критике империализма

«Критику империализма – пишет Ленин – мы понимаем в широком смысле слова, как отношение к политике империализма различных классов общества в связи с их общей идеологией» (стр. 406).

«Гигантские размеры финансового капитала, концентрированного в немногих руках и создающего необыкновенно широко раскинутую и густую сеть отношений и связей, подчиняющую ему массу не только средних и мелких, но и мельчайших капиталистов и хозяйчиков, – с одной стороны, а с другой, обострённая борьба с другими национально-государственными группами финансистов за раздел мира и за господство над другими странами, – всё это вызывает повальный переход всех имущих классов на сторону империализма. «Всеобщее» увлечение его перспективами, бешеная защита империализма, всевозможное прикрашивание его – таково знамение времени. Империалистская идеология проникает и в рабочий класс. Китайская стена не отделяет его от других классов (стр. 407). И Ленин завершает данный вывод тем, что указывает, что «вожди теперешней так называемой «социал-демократической» партии Германии получили по справедливости название «социал-империалистов», т. е. социалистов на словах, империалистов на деле…».

«Вопросы о том, возможно ли реформистское изменение основ империализма, вперёд ли идти, к дальнейшему обострению и углублению противоречий, порождаемых им, или назад, к притуплению их, являются коренными вопросами критики империализма» (стр. 408).

И Ленин напоминает читателям: «Так как политическими особенностями империализма являются реакция по всей линии и усиление национального гнёта в связи с гнётом финансовой олигархии и устранением свободной конкуренции, то мелкобуржуазно-демократическая оппозиция империализму выступает едва ли не во всех империалистских странах начала ХХ века» (там же). Ленин объясняет, что разрыв с марксизмом Каутского обусловлен тем, что Каутский практически слился с этой «мелкобуржуазной, реформистской, экономически в основе своей реакционной» оппозицией (стр. 408–409).

«Теоретическая критика империализма у Каутского потому и не имеет ничего общего с марксизмом, потому и годится только как подход к проповеди мира и единства с оппортунистами и социал-шовинистами, что эта критика обходит и затушёвывает как раз самые глубокие и коренные противоречия империализма: противоречие между монополиями и существующей рядом с ними свободной конкуренцией, между гигантскими «операциями» (и гигантскими прибылями) финансового капитала и «честной» торговлей на вольном рынке, между картелями и трестами, с одной стороны, и некартеллированной промышленностью, с другой, и т. д. Совершенно такой же реакционный характер носит пресловутая теория ультраимпериализма, сочинённая Каутским» (стр. 415).

«Каковы бы ни были благие намерения английских попиков или сладенького Каутского, объективный, т. е. действительный социальный смысл его «теории» один и только один: реакционнейшее утешение масс надеждами на возможность постоянного мира при капитализме посредством отвлечения внимания от острых противоречий и острых проблем современности и направления внимания на ложные перспективы какого-то якобы нового будущего «ультраимпериализма». Обман масс – кроме этого ровно ничего нет в «марксистской» теории Каутского» (стр. 416).

«Поэтому «интеримпериалистские» или «ультраимпериалистские» союзы в капиталистической действительности, а не в пошлой мещанской фантазии английских попов или немецкого «марксиста» Каутского, – делает вывод Ленин – в какой бы форме эти союзы ни заключались, в форме ли одной империалистской коалиции против другой империалистской коалиции или в форме всеобщего союза всех империалистских держав – являются неизбежно лишь «передышками» (выделено мною – Д. И.) между войнами. Мирные союзы подготовляют войны и в свою очередь вырастают из войн, обусловливая друг друга, рождая перемену форм мирной и немирной борьбы из одной и той же почвы империалистских связей и взаимоотношений всемирного хозяйства и всемирной политики… Вместо живой связи периодов империалистского мира и периодов империалистских войн Каутский преподносит рабочим мёртвую абстракцию, чтобы примирить их с мёртвыми вождями» (стр. 417–418).

«Империализм есть эпоха финансового капитала и монополий (выделено мною, Д. И.), которые всюду несут стремление к господству, а не к свободе. Реакция по всей линии при всяких политических порядках, крайнее обострение противоречий и в этой области – результат этих тенденций. Особенно обостряется также национальный гнёт и стремление к аннексиям, т. е. к нарушениям национальной независимости (ибо аннексия есть не что иное, как нарушение самоопределения наций)» (стр. 419).

«И теоретический анализ империализма у Каутского и его экономическая, а также политическая критика империализма насквозь проникнуты абсолютно непримиримым с марксизмом духом затушёвывания и сглаживания самых коренных противоречий, стремлением во что бы то ни стало отстоять разрушающееся единство с оппортунизмом в европейском рабочем движении» (стр. 420).

Историческое место империализма

«Мы видели, – пишет Ленин – что по своей экономической сущности империализм есть монополистический капитализм. Уже этим определяется историческое место империализма, ибо монополия, вырастающая на почве свободной конкуренции и именно из свободной конкуренции, есть переход от капиталистического к более высокому общественно-экономическому укладу» (стр. 420–421).

И Ленин, исходя из анализа экономической и вытекающей из него политической сущности империализма, делает вывод: «Монополия, олигархия, стремления к господству вместо стремлений к свободе, эксплуатация всё большего числа маленьких или слабых наций небольшой горсткой богатейших или сильнейших наций – всё это породило те отличительные черты империализма, которые заставляют характеризовать его как паразитический или загнивающий капитализм» (стр. 422).

«В целом капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растёт, но этот рост не только становится вообще более неравномерным, но неравномерность проявляется также в частности в загнивании самых сильных капиталом стран (Англия)» (стр. 422–423).

«Получение монопольно-высокой прибыли капиталистами одной из многих отраслей промышленности, одной из многих стран и т. п. даёт им экономическую возможность подкупать отдельные прослойки рабочих, а временно и довольно значительное меньшинство их, привлекая их на сторону буржуазии данной отрасли или данной нации против всех остальных. И усиленный антагонизм империалистских наций из-за раздела мира усиливает это стремление. Так создаётся связь империализма с оппортунизмом…» (стр. 423).

«Опаснее всего в этом отношении люди, не желающие понять, что борьба с империализмом, если она не связана неразрывно с борьбой против оппортунизма, есть пустая и лживая фраза» (стр. 424).

«Из всего сказанного выше об экономической сущности империализма вытекает, что его приходится характеризовать, как переходный или, вернее, умирающий капитализм» (там же).

И Ленин завершает свою работу следующим выводом:

«… становится очевидным, что перед нами налицо обобществление производства, а вовсе не простое «переплетение»; – что частнохозяйственные и частнособственнические отношения составляют оболочку, которая уже не соответствует содержанию, которая неизбежно должна загнивать, если искусственно оттягивать её устранение, – которая может оставаться в гниющем состоянии сравнительно долгое (на худой конец, если излечение от оппортунистического нарыва затянется) время, но которая всё же неизбежно будет устранена» (стр. 425).

В своём «Предисловии к французскому и немецкому изданиям» «Империализма…», написанному в 1920 г., т. е. через четыре года после написания самого произведения, Ленин отмечает:

«В книжке доказано, что война 1914–1918 годов была с обеих сторон империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической) войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния» финансового капитала и т. д. Ибо доказательство того, каков истинный социальный, или вернее: истинный классовый характер войны содержится, разумеется, не в дипломатической истории войны, а в анализе объективного положения командующих классов во всех воюющих державах» (стр. 303–304).

«Десятки миллионов трупов и калек, оставленных войной, войной из-за того, английская или германская группа финансовых разбойников должна получить больше добычи… открывают глаза с невиданной прежде быстротой миллионам и десяткам миллионов забитых, задавленных, обманутых, одураченных буржуазией людей. На почве всемирного разорения, созданного войной, растёт, таким образом, всемирный революционный кризис, который, какие бы долгие и тяжёлые перипетии он ни проходил, не может кончиться иначе, как пролетарской революцией и её победой» (стр. 305–306).

«Империализм есть канун социальной революции пролетариата». «Это подтвердилось с 1917 года в всемирном масштабе» (стр. 308), завершает данное предисловие Ленин.

* * *

«Империалистская война есть канун социалистической революции. И это не только потому, что война своими ужасами порождает пролетарское восстание, – никакое восстание не создаст социализма, если он не созрел экономически, пишет Ленин в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться» – а потому, что государственно-монополистический капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой (ступенькой) и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет» (ПСС, т. 34, стр. 193).

Именно в годы первой мировой войны происходит сращивание капиталистического государства с монополиями, возникает государственно-монополистический капитализм. Капиталистическое государство открыто становится на службу монополистическому капиталу, т. е. империализму.

«Мировой капитализм, который в 60–70-х годах прошлого века был передовой и прогрессивной силой свободной конкуренции, и который в начале ХХ века перерос в монополистический капитализм, т. е. империализм, сделал за время войны изрядный шаг вперёд не только к ещё большей концентрации финансового капитала, но и к превращению в государственный капитализм», подчёркивает Ленин в работе «Поворот в мировой политике» (стр. 344).

Выступая с докладом о текущем моменте на VII (апрельской) Всероссийской конференции РСДРП (б), Ленин делает вывод о том, что «во время войны капитализм развился ещё больше, чем до войны. Он уже взял в свои руки целые области производства. Ещё в 1891 году, 27 лет тому назад, когда немцы приняли свою Эрфуртскую программу, Энгельс говорил, что нельзя по-прежнему толковать капитализм, как отсутствие планомерности. Это уже устарело: если есть тресты, то отсутствия планомерности уже нет (выделено мною, Д. И.). В особенности в ХХ веке развитие капитализма гигантскими шагами пошло вперёд, а война сделала то, что не было сделано за 25 лет. Огосударствление промышленности пошло вперёд не только в Германии, но и в Англии. От монополии вообще перешли к государственной монополии. Объективное положение дел показало, что война ускорила развитие капитализма, и оно шло вперёд от капитализма к империализму, от монополии к огосударствлению. Это всё придвинуло социалистическую революцию и создало объективные условия для неё. Таким образом, социалистическая революция придвинута ходом войны» (стр. 355).

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

Более полувека отделяют нас от времени выхода в свет гениального ленинского труда об империализме. Он сыграл поистине выдающуюся роль, а его История неотделима от полувековой борьбы рабочего класса за революционное преобразование общества. Есть у книги «Империализм, как высшая стадия капитализма» история и в более узком смысле слова, связанная с ее созданием и выходом в свет. Эта история также является частью революционной борьбы В. И. Ленина, важным этапом в его деятельности.

В настоящей статье мы не ставим перед собой задачу подробно осветить колоссальную работу В. И. Ленина по созданию «Империализма»¹ , а предполагаем остановиться лишь на некоторых недостаточно изученных вопросах, привести малоизвестные материалы о рождении ленинской книги.

Исследование империализма было в течение многих лет неотъемлемой частью борьбы В. И. Ленина за развитие революционного движения в России, за революционную линию в международном рабочем движении. Начиная с 1895 г. его произведения вскрывают характерные черты, процессы, в которых сказывалось развитие империализма² . С весны 1914 г. В. И. Ленин специально занялся экономическими вопросами империализма, в частности в связи с работой над статьей о К. Марксе для энциклопедического словаря Гранат³ . В первом же официальном документе ЦК РСДРП, выразившем позицию большевистской партии по отношению к мировой войне, В. И. Ленин писал в сентябре 1914 г. об эпохе новейшей, империалистической, стадии развития капитализма⁴ . В ноябре 1914 г. он, отмечая империалистический характер войны, указывал, что это «…война эпохи наиболее развитого капитализма, эпохи конца капитализма»⁵ . Таким образом, здесь перед нами концепция империализма, принципиально отличная от того, что было записано в решениях партий II Интернационала об империализме. Книга Р. Гильфердинга «Финансовый капитал», поды-

¹ См. об этом примечания к сочинениям В. И. Ленина: В. И, Ленин. Соч. Т. XIX, стр. 460 — 461; В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 519 — 521; т. 28, стр. 743 — 745, а также отдельные примечания к другим томам; «Даты жизни и деятельности В. И. Ленина»; В. И. Лени н. ПСС. Т. 27, стр. 616 — 629; «Владимир Ильич Ленин. Биография». М. 1964; Д. Баевский. Как ленинский «Империализм» увидел свет. «Пролетарская революция», 1929, N 1 (84); Б. Таль. О ленинских «Тетрадях по империализму». М. 1934; Л. А. Леонтьев. О ленинских «Тетрадях по империализму». М. 1962; его же. Ленинское исследование империализма. М. 1964.

² См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 519 — 520, примечание 134.

³ В это время он просил прислать ему «Финансовый капитал» Гильфердинга (ЦПА ИМЛ, ф. 2, оп. 5, ед. хр. 375), который подверг критическому разбору при написании статьи о Марксе и особенно при создании «Империализма». В связи с работой над статьей о Марксе В. И. Ленин усиленно занялся и философией.

⁴ В. И. Ленин. ПСС. Т. 26, стр. 15. Условное название манифеста было «Развитие капитализма». См. В. И. Ленин. ПСС. Т, 49, стр. 8.

⁵ В. И. Ленин. ПСС. Т. 26, стр. 39.

стр. 19

---

тожившая идеи относительно новейшей фазы развития капитализма, была построена на ошибочной меновой концепции, не раскрывала главной сути империализма, его исторического места, игнорировала связь империализма с оппортунизмом.

Война углубила разработку В. И. Лениным теории империализма, ибо война чрезвычайно полно выявила особенности империалистической стадии развития капитализма, в вопросе об империализме взаимоувязывались все основные проблемы войны, политики, рабочего движения, революции. Без этого нельзя было ни разоблачить крах II Интернационала, ни проложить путь к социализму.

Ленинские произведения начала — середины 1915 г. содержат все более полную характеристику империализма, отдельных его черт, связанных с ним процессов⁶ . Редакционная работа над первым номером «Коммуниста» свидетельствует, что в этот период В. И. Ленин обдумывал и вопрос о государственно-монополистическом капитализме⁷ . Глубина проводившегося В. И. Лениным экономического анализа проявилась в рассмотрении им лозунга Соединенных Штатов Европы (июль — август 1915 г.), при этом также шла речь об оценке государственно-монополистических тенденций, невозможности планомерности мирового капиталистического хозяйства. Ленинское исследование империализма уже в этот период привело к открытию закона неравномерности, скачкообразности экономического и политического развития капиталистических стран в эпоху империализма. На этой основе, как известно, в июле — августе 1915 г. был сделан новый в марксизме вывод о возможности победы социализма первоначально в одной, отдельно взятой стране.

Разрабатывая проблемы империализма, В. И. Ленин изучал и обобщал данные широкого круга источников, составлял указатели литературы по империализму, делал заметки, выписки⁸ . Они заносились в особые тетради, представлявшие в дальнейшем подготовительные материалы для книги «Империализм, как высшая стадия капитализма». На их основе уже в первой половине 1915 г. В. И. Ленин писал свои статьи⁹ . Раскрытие проблем империализма требовало написания специальной работы, органически продолжающей «Капитал» К. Маркса, дающей дальнейшее развитие взглядов Маркса в применении к новейшим явлениям хозяйственной жизни¹⁰ . Изучение В. И. Лениным проблем империализма вело к созданию такой работы.

В это время В. И. Ленин получил предложение легального издательства «Парус», решившего выпустить серию брошюр на тему «Европа до и во время войны», написать одну из брошюр этой серии. Предложение давало определенный подцензурный выход В. И. Ленину для изложения своих позиций в «основном экономическом вопросе, без изучения которого нельзя ничего понять в оценке современной войны и современной политики, именно: в вопросе об экономической сущности империализма»¹¹ . Раскрытие в легальной прессе этих проблем широким кругам читателей России в условиях подпольного положения большевистской партии имело особое революционное значение.

Когда же было получено предложение и когда В. И. Ленин дал согласие написать брошюру? Вопрос этот важен и с точки зрения исто-

⁶ См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 26, стр. 143 — 162 и др.

⁷ См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 124.

⁸ С конца 1914 г. у В. И. Ленина были особо благоприятные условия для занятий, в частности, вопросами политической экономии. См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 7, 49.

⁹ См. Л. А. Леонтьев. О ленинских «Тетрадях по империализму», стр. 22.

¹⁰ См. составленную В. И. Лениным «Библиографию марксизма»: «Энциклопедический словарь Гранат». 1915. Т. 28. стр. 243 — 244; В. И. Ленин. ПСС. Т. 26, стр. 90.

¹¹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 302.

стр. 20

---

рии создания «Империализма» и для выяснения места, которое занимала работа над книгой в ленинском исследовании империализма. Считается, что В. И. Ленин принял предложение издательства «Парус» (основанного в декабре 1915 г. в Петрограде) в начале января 1916 года. В качестве обоснования приводится ссылка на письмо А. М. Горькому от 11 января 1916 г., где В. И. Ленин писал: «Сажусь за работу над брошюрой об империализме»¹² . Однако эта ссылка недостаточно основательна для подтверждения времени принятия В. И. Лениным предложения «Паруса»¹³ . Документы свидетельствуют о следующем. Предложение подобрать авторский коллектив для написания серии брошюр на тему «Европа до и во время войны» было сделано от имени издательства «Парус» А. М. Горьким М. Н. Покровскому в октябре 1915 года¹⁴ . В письме от 20 сентября (3 октября) 1915 г. А. М. Горький сообщал о создании издательства, собиравшегося выпустить эту серию, и прилагал программы брошюр, которые издательство желало бы заказать. Он просил М. Н. Покровского, жившего в то время в Париже, помочь осуществить эту задачу, найти авторов, способных разработать темы, написать удобопонятно для русской демократии, писать вполне объективно с точки зрения экономического материализма, без «всяческих экивоков» в сторону шовинизма, национализма и т. д. Общая редакция всех брошюр и право расширять и варьировать темы была предложена М. Н. Покровскому. Вносились предложения о размере брошюр и гонорара¹⁵ . Письмо это было получено М. Н. Покровским 27 октября 1915 года¹⁶ . Он в принципе согласился с предложением и просил двухнедельный срок для переговоров с авторами, надеясь после этого дать положительный ответ¹⁷ . После этого М. Н. Покровский направил соответствующие предложения авторам. В них широко объяснялись задачи издательства, примерный характер брошюр¹⁸ . Если по другим брошюрам были разные варианты подбора авторов, то для вводной брошюры об империализме М. Н. Покровский считал единственно возможным автором В. И. Ленина, жившего тогда в Берне¹⁹ . «Введением к серии, — писал М. Н. Покровский, — должна служить брошюра о «роли финансового капитала в современной жизни» — иными словами, об империализме, взятом в его экономическом аспекте… Упомянутое выше экономическое введение, которое должно иметь форму самостоятельной брошюры, размером до пяти печ. листов по 40000 букв — никто, разумеется, не написал бы лучше Владимира Ильича. Если он слишком занят, чтобы писать самому, не возьмет ли он, по крайней мере, на себя ответственной редакции этой брошюры, поручив ее кому-нибудь другому?» Одновременно М. Н. Покровский сообщил о распределении других брошюр между авторами, о сроке представления работ — февраль месяц, о гонораре — 100 руб. за лист. Предложение М. Н. Покровского было принято, и 12 ноября

¹² См. там же, стр. 520 — 521. Примечание. Все даты приводятся по новому стилю. Для писем, датированных старым стилем даны две даты.

¹³ В третьем издании Сочинений В. И. Ленина этой ссылкой обосновывалось утверждение, что «работу над «Империализмом» Вл. И. начал, по-видимому, в середине января» (В И. Ленин. Соч. Т. XIX, стр. 460), в 22 томе четвертого издания Сочинений говорится, что он «приступил» к написанию книги. Это более правильно.

¹⁴ Главой издательства считался А. М. Горький, фактически вел дела по изданию А. Н. Тихонов, принимал в нем участие И. П. Ладыжников и другие.

¹⁵ Архив А. М. Горького, ПГ-рл., 31 — 5 — 7, лл. 1, 2.

¹⁶ Датировка получения писем здесь и дальше дается по штампу на конверте.

¹⁷ Архив А. М. Горького — ПТЛ 13 (14), л. 1. Письмо М. Н. Покровского И. П. Ладыжникову от 28 (15) октября 1915 года.

¹⁸ ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 572, лл. 1 — 2. Письмо М. Н. Покровского А. В. Луначарскому от 7 ноября 1915 года.

¹⁹ Там же, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, лл. 1 — 2. Письмо М. Н. Покровского от 7 ноября 1915 года.

стр. 21

---

1915 г. ему было сообщено о том, что В. И. Ленин работу берет²⁰ . При этом ставился ряд вопросов: о позиции издательства, А. М. Горького в связи с намечавшейся темой, о гарантиях публикации, высказывались сомнения в целесообразности привлечения к изданию серии авторов плехановского толка и конкретно Л. Мартова. В. И. Ленин считал, по-видимому, весьма целесообразным использовать предложение «Паруса» для легального издания как книги об империализме, так и других материалов.

М. Н. Покровский с радостью воспринял согласие В. И. Ленина и в ответном письме 15 ноября останавливается на вопросе о позиции издательства и составе авторов²¹ . Одновременно он сообщал А. В. Луначарскому: «Общее экономическое введение (роль финансового и промышленн[ого] капитала в наст[оящем] кризисе, особая брошюра) взялся написать Вл. Ильин»²² . Итак, можно считать установленным, что В. И. Ленин принял предложение о написании «Империализма» не в январе 1916 г., а в начале второй декады, до середины ноября 1915 года. Естественно, согласие написать книгу должно было наложить на его занятия определенный отпечаток. Уже тогда В. И. Ленин не только проделал основную исследовательскую работу по выяснению сущности империализма, но и решил, что должно быть показано в книге об империализме. Задача — дать «анализ основных свойств и тенденций империализма, как системы экономических отношений новейшего высокоразвитого, зрелого и перезрелого капитализма» — была сформулирована В. И. Лениным уже в декабре 1915 года²³ . Решена она была им во время написания «Империализма». Для этого нужно было провести большое исследование имеющихся материалов с тем, чтобы по сводным данным статистики показать итоговую картину всемирного капиталистического хозяйства в его международных взаимоотношениях в начале XX века²⁴ .

Все это не означает, что сообщение в письме А. М. Горькому от 11 января 1916 г. не имеет значения. Полностью посвятить себя работе над книгой об империализме В. И. Ленину зачастую не удавалось из-за большой загруженности повседневной партийной и журналистской работой, необходимости завершить ранее начатые исследования. Ведь именно в ноябре- декабре 1915 г. В. И. Ленин пишет свои статьи «У последней черты», «Прикрытие социал-шовинистской политики интернационалистскими фразами», «Оппортунизм и крах II Интернационала», завершает «Новые данные о законах развития капитализма в земледелии. Выпуск I», редактирует перевод на итальянский язык манифеста циммервальдской левой, проводит совещание социал-демократов интернационалистов по вопросу о подготовке второй международной социалистической конференции, работает над проблемами империализма, продолжает свои философские занятия и изучение материалов по национальному вопросу²⁵ . Так что письмо к А. М. Горькому свидетельствует, очевидно, о начале интенсивной работы над «Империализмом», а не о начале работы вообще. Развертыванию работы над книгой мешала и неясность ряда вопросов, связанных с ее изданием. Ответ М. Н. Покровского с разъяснениями относительно позиций издательства «Парус» был получен только 2 января 1916 года²⁶ . Этот ответ стремился

²⁰ Там же, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 61, л. 18. Основанное на письме М. Н. Покровского от 30 декабря 1915 г. предположение О. Д. Соколова, что предложение М. Н. Покровского не дошло до адресата, так как было, по- видимому, задержано цензурой («Вопросы истории», 1963, N 8, стр. 35), не подтверждается.

²¹ ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, лл. 3 — 6.

²² Там же, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 572, лл. 3, 5.

²³ В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 94.

²⁴ Там же, стр. 303.

²⁵ Там же, стр. 625 — 627.

²⁶ ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 61, л. 45.

стр. 22

---

рассеять сомнения относительно политической направленности издания, но вопросы заключения договора с авторами и финансовые вопросы оставались неясными²⁷ . Попытки М. Н. Покровского связаться с «Парусом» для согласования условий издания брошюр в течение длительного периода не имели успеха, и он сам предполагал, что в издательстве «на что-то не решаются»²⁸ . Все это, конечно, тормозило начало интенсивной работы над «Империализмом»²⁹ .

Однако время шло, из Петрограда в Берн приходили известия, подтверждающие положительную характеристику «Паруса», данную М. Н. Покровским. Это склоняло к тому, что нужно садиться за работу над книгой³⁰ . Как раз тогда и написал В. И. Ленин А. М. Горькому упоминавшееся письмо от 11 января 1916 года.

Теоретическая работа В. И. Ленина всегда была неразрывной частью его практической политической работы, и повседневные партийные дела продолжали вносить коррективы в намечавшийся план работы над книгой. Предполагавшуюся в начале февраля 1916 г. поездку в Цюрих для занятий в библиотеках пришлось временно отложить. Нужно было принять участие в совещании расширенной Интернациональной социалистической комиссии в Берне³¹ . Но работа над «Империализмом» продолжает оставаться в центре внимания В. И. Ленина. С 12 марта 1916 г. он переехал в Цюрих³² . Здесь уже В. И. Ленин получил сообщение, что в начале марта М. Н. Покровский наконец восстановил связь с издательством, которое торопило с окончанием книги³³ . Тогда снова в письме В. И. Ленина повторяется: «Сажусь за работу»³⁴ .

Однако при этом возникали всевозможные препятствия. Для оформления жительства в Цюрихе необходимо было разрешение цюрихской полиции по делам иностранцев. Не довольствуясь разрешением на жительство, выданным В. И. Ленину в Берне, цюрихская полиция требовала представить ей бумаги Ульяновых, сданные В. И. Лениным в полицию Берна. Приходилось добывать эти бумаги³⁵ . Кроме того, нужно было внести денежный залог, равный примерно годовому заработку В И. Ленина в Швейцарии. Таких денег не было. Хорошо еще, что помогли швейцарские социал-демократы. В полицейском деле, озаглавленном «Владимир Ульянов-Крупский, присяжный поверенный и писатель, род. в 1870 г., из Симбирска, Россия», появилась запись, что вместо залога в 3 тыс. фр. он представляет поручительство господ городских советников. «Денежного залога он не может внести за неимением состояния, а в данный момент и заработка. Средства на существование получает от родных»³⁶ . Но деньги нужны были, конечно, не только поэтому. Очень остро встал вопрос о необходимости зарабатывать просто для того, чтобы жить. В. И. Ленин был исключительно щепетилен в вопросах материальных и лишь в самом крайнем случае, да и то в порядке «временного кредита», он мог принять чью-то помощь³⁷ . Но зарабатывать журналисту-большевику было непросто, и материально-бытовые проблемы занимали важное место при решении задач, связанных с проведением большой теоретической работы. В начале февраля 1916 г. они

²⁷ Там же, ф. 17, оп. I, ед. хр. 1718, л. 3.

²⁸ Там же, л. 11, а также лл. 8, 9, 12.

²⁹ Там же, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 61, л. 46.

³⁰ Там же, л. 43.

³¹ См. В. И. Ленин. ПСС, Т 49. стр. 180, 517.

³² См В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 631.

³³ ЦПА НМЛ, ф. 17, оп 1, ед. хр. 1718, лл. 13 — 14.

³⁴ В. И. Ленин. ПСС Т. 49, стр. 207.

³⁵ См. В. И. Ленин. ПСС. Т 49, стр. 218. Письмо В. И. Ленина Г. Л. Шкловскому по этому поводу от 18 апреля 1916 года.

³⁶ Цит. по статье Рейнгарда Вэра в «Acht Uhr Abendblatt, апрель 1926. ЦПА НМЛ, ф. 72. оп. 3, ед. хр. 374, лл. 2 — 3.

³⁷ Показательно в этом отношении его письмо В. А. Карпинскому и С. Н. Равич в июне 1915 г. См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 242.

стр. 23

---

встали особенно остро. Бернская хозяйка Ульяновых потребовала освободить комнату, найти другую не удавалось³⁸ . А намечавшаяся поездка в Цюрих осложнялась финансовыми трудностями. В. И. Ленин просил товарищей в Цюрихе точно выяснить возможности заработка чтением реферата, возможность получить комнату самую дешевую, но в рабочей семье, узнать, сколько будет стоить обед в столовой, утренний завтрак и кофе вечером³⁹ . Подобные же вопросы вставали в феврале, мае 1916 г. во время поездки для занятий в Женеву⁴⁰ . «У нас скоро прекращаются все старые источники существования, и вопрос о заработке встает довольно остро»,⁴¹ — писала Н. К. Крупская М. И. Ульяновой в середине декабря 1915 года. «О себе лично скажу, что заработок нужен. Иначе прямо поколевать, ей-ей!! Дороговизна дьявольская, а жить нечем», — вырывается у В. И. Ленина, обычно так мало заботившегося о своих личных нуждах, в одном из писем в октябре 1916 года⁴² .

В отчете районной полиции Цюриха в ответ на запрос о жизни В. И. Ленина в этот период говорится: «Он живет с женой в одной комнате, за которую аккуратно вносит плату в размере 24 фр. ежемесячно. И вообще он аккуратен в своих платежах. Здесь Ульянов занимается литературной работой, которая дает ему, как говорят, около 200 — 250 фр. в месяц». Буржуазный журналист Рейнгард Вэр, получивший у цюрихской полиции эти материалы о В. И. Ленине, прокомментировал их так: «24 фр. в месяц за комнату в дорогом Цюрихе! Каждый рабочий живет лучше и тратит больше. И 200 — 250 фр. дохода. Чернорабочий получает больше»⁴³ .

В. И. Ленин проводил целые дни в читальных залах библиотек, прочитывал, просматривал и изучал обширную литературу. В одном только Цюрихе он использовал материалы кантональной библиотеки, музейного общества, городской библиотеки по социальной литературе. Знакомился он, видимо, и с библиотекой семинара по общественно-политическим наукам высшей женской школы в Цюрихе⁴⁴ , выписывал книги из других библиотек. Швейцарские библиотеки вообще порадовали своими материалами В. И. Ленина. О Берне он писал: «Хороши здесь библиотеки, и я устроился недурно в смысле пользования книгами»⁴⁵ . Однако он считал библиотеки Цюриха «много лучше бернских»⁴⁶ . Здесь в течение нескольких месяцев 1916 г. и велась напряженная работа по сбору данных о всемирном капиталистическом хозяйстве. Только выписки и заметки, составившие ленинские «Тетради по империализму», содержат материалы из 148 книг и 232 статей на немецком, французском, английском, русском языках. Но сюда вошло, очевидно, не все. Из собственных книг Владимир Ильич обычно не делал выписки. Он подчеркивал важные места в тексте, делал заметки на полях, а в конце книги на чистом листе составлял своеобразное оглавление отмеченных в тексте материалов. Анализ «Империализма» показывает, что здесь глубоко и детально использован материал XXVII главы III тома «Капитала» К. Маркса. В. И. Ленин блестяще развил Марксову методологию при изучении современного ему капитализма, однако в «Тетрадях по империализму» выписок из соответствующей главы «Капитала» нет. При разработке

³⁸ См. «Ленинский сборник» XI, стр. 206. Письмо Н. К. Крупской С. Н. Равич от 1 февраля 1916 года; В. И. Ленин. ПСС. Т. 55, стр. 516, примечание 340.

³⁹ См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 178 — 179. Письма В. И. Ленина М. М. Харитонову от 27, 29 января 1916 года.

⁴⁰ См. там же, стр. 184, 225. Письма В. И. Ленина С. Н. Равич от 13 февраля 1916 г., В. А. Карпинскому от 17 мая 1916 года.

⁴¹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 55, стр. 454.

⁴² В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 302.

⁴³ ЦПА НМЛ, ф. 72, оп. 3, ед. хр. 374, л. 4.

⁴⁴ По поводу занятий в этой библиотеке ректор школы просил В. И. Ленина зайти к нему (см. там же, ф. 2, оп. 5, ед. хр. 664, л. 1).

⁴⁵ В. И. Ленин. ПСС. Т. 55, стр. 357.

⁴⁶ Там же, стр. 364.

стр. 24

---

проблем империализма В. И. Ленин, очевидно, использовал и свои «Философские тетради», особенно по вопросам диалектики.

В ходе работы над «Империализмом» В. И. Ленину приходилось преодолевать ошибочные взгляды по вопросам экономики современного ему капитализма, существовавшие в рядах западноевропейской и русской социал-демократии. С одной стороны, научное понятие империализма нередко низводилось до какого- то бранного выражения по адресу конкурентов и противников⁴⁷ . Его общие и основные черты игнорировались, а особенности в отдельных странах преувеличивались⁴⁸ . С другой — имели широкое хождение взгляды на империализм как на особую политику; его рассмотрение замыкалось в кругу идей, подытоженных в «Финансовом капитале» Гильфердинга⁴⁹ .

Все это тем более важно отметить, что и заказчики-издатели «Паруса» и редактор М. Н. Покровский трактовали в то время финансовый капитал, империализм в «ухудшенно гильфердинговском» духе. В конце 1914 г. М. Н. Покровский писал, что «наблюдения над тем, как началась и шла война, поколебали уверенность… в правильности взглядов Р. Гильфердинга на счет банкового капитала …придется скорее принять, что банковый капитал, как усовершенствованный ростовщический, более архаичная форма, нежели промышленный»⁵⁰ . Подобные взгляды проводились и в имеющем весьма эклектический характер издательском проспекте книги, заказанной В. И. Ленину «Парусом» под заглавием «Современная жизнь и роль финансового капитала в ней»⁵¹ . Проблемы империализма в проспекте в значительной мере сводились к развитию «свободного капитала», подчинению промышленного капитала его интересам. Зависимость правительств от воли финансистов иллюстрировалась примерами, начиная с роли Медичи как банкиров Италии, Франции, Англии и кончая деятельностью немцев в Соединенных Штатах, организующих производство снарядов для врагов Германии. Да и вся структура содержания намечавшейся книги в корне отличалась от написанного Лениным «Империализма».

Работа В. И. Ленина над книгой сталкивалась и с другими трудностями, связанными с требованиями издательства. Когда М. Н. Покровскому наконец удалось в марте 1916 г. восстановить связи с «Парусом», появились новые осложнения. Издательство выдвигало весьма жесткие требования по отношению к авторам, особо настаивало на осторожности в освещении вопросов «применительно к России», необходимости писать «поискуснее» в цензурном отношении⁵² . Отмечались вопросы, заведомо неприемлемые для рассмотрения с точки зрения цензуры. Для того, чтобы авторы «считались с здешними условиями», предлагалось разделение гонорара на две половины. Вторая половина могла быть выдана только после прохождения работы через цензуру. Одновременно намечались и сроки издания: не позже начала или середины апреля.

⁴⁷ См. В. И. Ленин ПСС. Т. 27, стр. 94.

⁴⁸ См., например, о позиции Орнатского (Чичерина) ЦПА ИМЛ, ф. 159, оп. 1, ед. хр. 21429. О подобных взглядах В. И. Ленин писал в «Империализме»: «Факты показывают, что различия между отдельными капиталистическими странами, например, в отношении протекционизма или свободной торговли, обусловливают лишь несущественные различия в форме монополий или во времени появления их…» (В. И. Ленин ПСС. Т. 27, стр. 315).

⁴⁹ «Гильфердинг был своего рода евангелистом», — вспоминал М. Н. Покровский (см. М. Н. Покровский. Империалистская война. 1934, стр. 68). Известна ленинская критика взглядов на империализм К. Каутского, который также утверждал, что под империализмом надо понимать определенную политику, «предпочитаемую» финансовым капиталом (см. В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 390).

⁵⁰ ЦПА ИМЛ, ф. 150, оп. 1, ед. хр. 41883, лл. 1 — 2. Письмо И. И. Скворцова-Степанова М. Н. Покровскому от 27 декабря 1914 года.

⁵¹ Там же, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, л. 7.

⁵² Там же, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 41887, л. 3. Письмо А. Н. Тихонова, который фактически вел дела издательства.

стр. 25

---

Новые требования издательства вызвали протест М. Н. Покровского⁵³ . А. М. Горький постарался смягчить инцидент. Гонорар, по его словам, должен был разделяться только по срокам выплаты, а издание до весны оказалось невозможным⁵⁴ . Но до получения этих разъяснений прошло почти три месяца, и М. Н. Покровский передал тем временем требования издательства авторам. В письмах от 9 марта 1916 г. он, хотя и не стеснялся в выражениях по адресу издательства, все же поторапливал с окончанием работы. М. Н. Покровский считал, что для В. И. Ленина цензурные ограничения не будут сложны. Сроку представления рукописей к апрелю не придавал значения. Но вообще-то он советовал подумать в связи с повышением требований «Паруса»⁵⁵ .

Однако раздумывать — писать или не писать — было уже поздно. В. И. Ленин интенсивно работал над книгой и считал необходимым принять условия издательства. В. И. Ленин, по-видимому, считал, что от издателей «Паруса» можно ждать новых ущемлений, он хотел закрепить предварительно выдвинутые условия, не обостряя вопрос о сроке, ставшем заведомо нереальным⁵⁶ . И недаром. В ответ на письмо М. Н. Покровского о согласии на условия издательства последовали новые требования⁵⁷ .

В начале июня 1916 г. они свалились на В. И. Ленина. То был период интенсивной творческой работы над книгой. «Он сейчас погружен в свой империализм и целые дни проводит в библиотеках», — писала Н. К. Крупская к И. Ф. Арманд 22 мая 1916 года. В середине мая работе помешала на несколько дней болезнь, отрывали и практические дела⁵⁸ . В это время В. И. Ленин получил открытку М. Н. Покровского от 29 мая, где предлагалось подготовить рукопись к отправке в Петроград в начале, максимум в середине июля, включая сюда неделю-полторы, необходимые М. Н. Покровскому на редактирование⁵⁹ . В. И. Ленин делает для себя заметки и отвечает М. Н. Покровскому 8 июня 1916 года⁶⁰ . «Я работаю усиленно, — пишет В. И. Ленин, — но в силу сложности материала и болезни опаздываю. Очень боюсь, что не успею к этому предельному сроку. Надеюсь, редакция и издатель даст мне тогда хоть небольшую отсрочку. Буду торопиться»⁶¹ .

Через несколько дней В. И. Ленин получил новые требования редакции. Дело в том, что 6 июня к М. Н. Покровскому дошло отправленное 19 апреля (2 мая) письмо издательства, в котором срок представления рукописи урезывался более чем на два месяца. Рукописи должны были поступить в издательство в начале июля (по старому стилю). При этом максимально допустимый размер книги устанавливался в 2 — 3 листа вместо 5⁶² . М. Н. Покровский на этот раз не возражал относительно срока и, по сути дела, согласился с сокращением объема рукописи. Он лишь оговаривал необходимость оплатить полностью на-

⁵³ Архив А. М. Горького, КГ-уч, 9 — 22 — 3, л. 1; ЦПА ИМЛ, ф. 142, оп. 1, ед. хр. 572, л. 6.

⁵⁴ Архив А. М. Горького. ПГ-рл. 31 — 5 — 8, л. 1. См. письмо от 2 (15) апреля 1916 г. (получено М. Н. Покровским 19 мая 1916 г.).

⁵⁵ ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, лл. 13 — 14; ф. 142, ед. хр. 572, л. 6.

⁵⁶ «Предложение Покровского, конечно, принять… Пусть Покровский официально ответит мне и Вам, что условия приняты, (N. В. пришлите его старые письма о размере и прочем); о сроке же помолчит пусть (к V или VI, авось, успею)», — писал В. И. Ленин (В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 207 — 208). Соответствующий ответ и был получен М. Н. Покровским (ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 61, л. 41)

⁵⁷ ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 41887, л. 4. Письмо М. Н. Покровскому от 19 апреля (2 мая) 1916 года.

⁵⁸ См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 225 — 236.

⁵⁹ ЦПА ИМЛ, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, л. 16.

⁶⁰ «Вопросы истории КПСС», 1958, N 4, стр. 31.

⁶¹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 245.

⁶² ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 41887, л. 4.

стр. 26

---

писанные брошюры, а для печати-де «авторы, вероятно, не откажутся их, елико возможно, сжать»⁶³ . Об этом он и уведомлял В. И. Ленина⁶⁴ .

Таким образом, в период завершения работы над рукописью, когда уже был отработан ее детальный план и большая часть книги оказалась написанной, у В. И. Ленина потребовали ее коренной переделки (иначе не было возможности сократить рукопись в 1,5 раза), да еще ускоренного завершения. В. И. Ленин счел, по-видимому, лучшим, не вступая в переписку по этому поводу, скорее завершить книгу по задуманному плану. К концу июня она была закончена, переписана в нескольких экземплярах и 2 июля 1916 г. отослана во Францию М. Н. Покровскому. Одновременно В. И. Ленин пишет М. Н. Покровскому о невозможности сократить текст книги еще раз до 3 листов. «Ужасно обидно будет, если не издадут! Нельзя ли хоть ходатайствовать тогда о помещении в журнале того же издателя?» В. И. Ленин очень просил сохранить примечания к работе. Он предлагал возможные варианты псевдонима автора, заглавия книги применительно к требованиям цензуры⁶⁵ .

Итак, работа над рукописью была завершена, но на пути ее превращения в книгу встали новые преграды. Началось с того, что рукопись до М. Н. Покровского не дошла. В. И. Ленин был очень этим обеспокоен и писал об этом М. Н. Покровскому⁶⁶ . Прошло более трех недель, а ответа все не было⁶⁷ . Лишь в начале августа пришло известие из Парижа о том, что рукопись пропала: она была задержана военной цензурой⁶⁸ . Пришлось отправлять новый экземпляр, но на этот раз нелегально в переплетах двух французских книг⁶⁹ .

Рукопись В. И. Ленина из Флюмса, где он в это время жил, должна была быть отправлена в Берн, а оттуда — друзьям в Женеву. А те должны были переправить ее в Париж⁷⁰ . К 10 августа вдруг выяснилось, что адрес в Париже неверен. Тогда Н. К. Крупская срочно сообщает в Женеву новый адрес для пересылки рукописи и просит отправить ее не заказной, а простой почтой, чтобы не обращать на бандероль особого внимания⁷¹ . Прошла неделя, но ответа из Женевы не было, снова беспокойство, дошла ли рукопись⁷² . Но на этот раз она дошла, и уже в двадцатых числах августа началось движение ленинской рукописи через редакционно-издательские каналы⁷³ .

Как известно, при издании книга В. И. Ленина об империализме подверглась существенной правке⁷⁴ . В связи с этим представляется необходимым остановиться на отношении к ленинскому труду со стороны М. Н. Покровского и А. М. Горького.

В последние годы были сделаны необходимые шаги для восстанов-

⁶³ Там же, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, л. 17.

⁶⁴ О том, что к середине мая в позиции издательства наметились изменения (речь шла уже об объеме в 4 — 5 листов. Там же, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 41 887, л. 6) М. Н. Покровский, естественно, сообщить В. И. Ленину еще не мог.

⁶⁵ В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 256 — 259.

⁶⁶ См. там же, стр. 262 — 263, 264.

⁶⁷ См. там же, стр. 266, 272.

⁶⁸ См. там же, стр. 274; ЦПА НМЛ, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1718, л. 23. Официальное подтверждение этого В. И. Ленин получил много месяцев спустя (см. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 360).

⁶⁹ См. В. И. Ленин ПСС. Т. 49, стр. 274, 538. Примечание 356.

⁷⁰ ЦПА НМЛ, ф. 17, оп. 1, ед. хр. 1861, л. 1.

⁷¹ Там же, ед. хр. 1863, л. 1.

⁷² См. В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 279 — 280.

⁷³ ЦПА НМЛ, ф. 2, оп. 5, ед. хр. 692, л. 1. 31 августа 1916 г. В. И. Ленин писал М. Н. Покровскому: «На предложения Ваши согласен. Ужасно угнетен только мыслью об урезании конца» (В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 285). Это свидетельствует, по-видимому, о том, Что М. Н. Покровский уже читал ленинскую рукопись и направил ему предложения по ее сокращению.

⁷⁴ Впоследствии после Октябрьской революции вычеркнутые и «исправленные» места книги были восстановлены по рукописи.

стр. 27

---

ления доброго имени одного из крупнейших историков-марксистов, видного деятеля Коммунистической партии и Советского государства М. Н. Покровского. При этом отмечалось, что «Покровского облыжно обвиняли в том, что он якобы виноват в исключении ленинской критики Каутского»⁷⁵ . Однако в дальнейшем появились по этому вопросу неточные, на наш взгляд, формулировки, фактически снимающие с М. Н. Покровского всякую ответственность за исключение из ленинской книги критики взглядов К. Каутского⁷⁶ . Отдельные авторы пытаются доказать, что М. Н. Покровский вообще занимался только пересылкой ленинской рукописи в Петроград⁷⁷ . Утверждается, что к редактированию «Империализма» М. Н. Покровского привлек сам В. И. Ленин⁷⁸ .

Говоря об исключении из книги В. И. Ленина ряда важных моментов, касающихся критики Каутского, Мартова, Спектатора (а вычеркивались целые куски), было бы неверно, разумеется, забывать о редакции «Паруса», с которой приходилось считаться и М. Н. Покровскому, отстаивавшему для авторов право писать «научно, но не беспристрастно»⁷⁹ . По поводу другой из серии намечавшихся брошюр А. Н. Тихонов, представитель издательства, писал ему: «Вторая половина представляет скрытую и явную полемику против «оппортунистов». Задача почтенная, но не в брошюре, претендующей на объективность и всестороннее освещение фактов»⁸⁰ . Имеется также свидетельство, полученное помимо М. Н. Покровского, что ленинская критика К. Каутского не устраивала издателей. А. И. Елизарова сообщала В. И. Ленину 13 (26) ноября 1916 г.: «Рукопись об империализме получена. Хотели снестись с автором по поводу полемических глав и некоторой брани Каутского»⁸¹ .

Не следует также считать, что М. Н. Покровский специально взял на себя задачу «цензуры» книги В. И. Ленина. Ведь в самом начале работы над изданием он писал: «Мне собираются платить редакторский гонорар, что меня несколько смущает, ибо Вл. И., например, я не собираюсь, разумеется, фактически редактировать»⁸² . В дальнейшем, после исчезновения рукописи, он советовал В. И. Ленину «второй экземпляр отправить прямо в Питер», то есть минуя его как редактора⁸³ . В письме к А. М. Горькому М. Н. Покровский, очевидно, настаивал на том, чтобы книга В. И. Ленина была издана целиком⁸⁴ .

⁷⁵ О. Соколов. Об исторических взглядах М. Н. Покровского. «Коммунист», 1962, N 4, стр. 71.

⁷⁶ Утверждалось следующее: «М. Н. Покровскому приписывали ответственность за исключение из книги Ленина «Империализм, как высшая стадия капитализма» критики К. Каутского. В действительности, как показывает опубликованная переписка В. И. Ленина с М. Н. Покровским, такое обвинение возводилось без всяких оснований. Более того, В. И. Ленин считал, что без участия Михаила Николаевича издание было бы подготовлено значительно хуже» (О. Д. Соколов. Революционер, ученый, государственный деятель. «Вопросы истории КПСС», 1964, N 5, стр. 83). Нам представляется, что правильнее более позднее утверждение О. Д. Соколова: «Под давлением руководства издательства сокращения сделал М. Н. Покровский» (см. «В мире книг», 1965, N 3, стр. 5).

⁷⁷ С. М. Дубровский. Академик М. Н. Покровский и его роль в развитии советской исторической науки. «Вопросы истории», 1962, N 3. стр. 10, примечание.

⁷⁸ О. Д. Соколов. Революционер, ученый, государственный деятель, стр. 83. В действительности, как об этом говорилось выше, М. Н. Покровский был доверенным лицом издательства, организатором и редактором серии, просившим В. И. Ленина взять на себя написание брошюры.

⁷⁹ Архив А. М. Горького, КГ-уч. 9 — 22 — 7, л. 1.

⁸⁰ ЦПА ИМЛ, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 41887, л. 7.

⁸¹ «Пролетарская революция», 1930, N 7 — 8, стр. 195.

⁸² ЦПА НМЛ, ф. 17. оп. 1, ед. хр. 1718, л. 4.

⁸³ Там же, л. 23. Возможно, что дополнительный экземпляр был послан, минуя М. Н. Покровского, во всяком случае, А. И. Елизарова вспоминала: «Туда (в издательство «Парус». — Р. Е. ) была передана мною увидевшая свет уже после революции книга В. И. «Империализм как новейший этап капитализма» («Пролетарская революция», 1930, N 7 — 8, стр. 180).

⁸⁴ ЦПА ИМЛ, ф. 75, оп. 1, ед. хр. 130, л. 1.

стр. 28

---

Однако при всем этом критика К. Каутского из книги В. И. Ленина была исключена при непосредственном участии М. Н. Покровского. Об этом свидетельствует письмо А. Н. Тихонова М. Н. Покровскому 20 октября (2 ноября) 1916 г: «Брошюру В. Ильина сдаем в набор немедленно, сократив те главы, которые Вы отметили (полемика с Каутским)»⁸⁵ . Да и сам М. Н. Покровский в письме к В. И. Ленину указывал, что «счел возможным» выкинуть критику К. Каутского⁸⁶ . При этом вряд ли можно предположить, что рукопись В. И. Ленина в течение сентября-октября проделала тройной путь между Покровским и «Парусом» и что по указанию издателей, ознакомившихся с рукописью, М. Н. Покровский отметил для сокращения критику Каутского. Это было бы невозможно по времени⁸⁷ .

Видимо, М. Н. Покровский, исходя из требования редакции о сокращении книги и настоятельных просьб В. И. Ленина отстоять ее размер, отметил в рукописи то, что, по его мнению, могло бы быть сокращено при необходимости⁸⁸ . В пользу такого предположения свидетельствует, нам кажется, и письмо В. И. Ленина М. Н. Покровскому от 21 декабря 1916 г.: «Вы «сочли возможным» выкинуть критику Каутского из моей брошюры… Грустно! Ей-ей, грустно. Зачем? Не лучше ли попросить издателей: напечатайте, господа милые, прямиком: мы, издательство, удалили критику Каутского. Право, так бы надо сделать… Я, конечно, вынужден подчиниться издателю, но пускай издатель не боится сказать, чего он хочет и чего он не хочет; пускай издатель отвечает за сокращения, а не я. Вы пишете «не вздуете»?, т. е. я Вас за согласие выкинуть сию критику?? Увы, увы, мы живем в слишком цивилизованном веке, чтобы так просто решать дела… Шутки в сторону, а грустно, черт побери… Ну, я в другом месте посчитаюсь с Каутским»⁸⁹ . Это письмо непосредственно связано, по-видимому, с сообщением А. Н. Тихонова о сокращении в ленинской рукописи полемики с К. Каутским. Вероятно, в первой половине декабря 1916 г. М. Н. Покровский получил письмо А. Н. Тихонова и тогда же — датированное пятью днями позже — письмо А. М. Горького с сообщением, что книгу В. И. Ленина сдали в типографию, а автору высылают гонорар⁹⁰ . Об этом М. Н. Покровский, наверное, сообщил В. И. Ленину 14 декабря открыткой, на которую В. И. Ленин ответил М. Н. Покровскому цитированным письмом.

Не случаен и отбор наиболее значительных мест, отмеченных в рукописи В. И. Ленина М. Н. Покровским. Ведь он, по его собственному признанию, находясь под влиянием Гильфердинга, отрицал в 1915 г. в полной мере империалистический характер войны, а прочтя ленинскую рукопись об империализме, не понял, что после работы В. И. Ленина соответствующую часть работы Р. Гильфердинга «надо было убрать

⁸⁵ Там же, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 41887. л. 7.

⁸⁶ Ср. ответ В. И. Ленина М. Н. Покровскому: В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 344.

⁸⁷ Ленинская рукопись была отправлена Покровским в издательство, вероятно, в начале сентября 1916 г. и получена в начале — середине октября. До 12 октября она была прочтена А. М. Горьким (ЦПА НМЛ, ф. 75, оп. 1, ед. хр. 130, л. 1), а к 23 сентября брошюр, пригодных для издания, в издательстве, как считал А. М. Горький, не было (там же, ед. хр. 129, л. 1). Пересылка рукописи в Петроград должна была занять более месяца.

⁸⁸ Такой путь в отношении другой брошюры был ему предложен ее автором: отметить издателю красным карандашом, а он пусть решает, выкидывать ли (там же, ф. 147, оп. 1, ед. хр. 61, л. 36). Выдвигаемое нами объяснение представляется более вероятным, чем воспоминания М. Н. Покровского («Воспоминания о В. И. Ленине». Ч. III. М. 1960, стр. 134 — 135) о том, что издательство исключило критику Каутского, которая содержалась в примечании N 101 к ленинской книге (сокращения ведь не ограничивались этим местом книги). О примечании О. Д. Соколова к воспоминаниям и его комментарии письма А. Н. Тихонова от 20 октября (2 ноября) 1916 г. («В мире книг», 1965, N 3, стр. 5) см. выше.

⁸⁹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 344.

⁹⁰ ЦПА НМЛ, ф. 75, оп. 1, ед. хр. 131, л. I. Получено 12 декабря 1916 года.

стр. 29

---

в архив»…⁹¹ . Летом 1915 г. В. И. Ленин критиковал взгляды М. Н. Покровского о «не необходимости» империализма⁹² . О терпимости М. Н. Покровского к позиции Мартова, критика которого «исчезла» из ленинской книги, свидетельствует, между прочим, выдвигавшийся им план привлечь Мартова в качестве одного из авторов брошюр серии «Европа до и во время войны». Исходя из всего этого, ясно, что дело было не только в издателях «Паруса». Но и вопрос об издателях нуждается в уточнении, ибо позиция А. М. Горького была особой. Ведь А. М. Горький после прочтения «Империализма» не требовал сокращений и очень высоко оценивал книгу и ее автора. «Да, брошюра Ильинского действительно превосходна, и я вполне согласен с Вами: издать ее необходимо целиком, но — вне серии… Какой прекрасный работник Ильинский, какая это умница, как нужен этот чудесный человек здесь, дома!» — писал он М. Н. Покровскому⁹³ , Такая оценка тем более показательна, что А. М. Горький очень требовательно относился к другим рукописям серии. Так, он остался недоволен брошюрой А. В. Луначарского об Италии, вернул М. Н. Покровскому брошюру Г, Зиновьева об Австро-Венгрии. А. М. Горький считал необходимым для серии четко выраженную направленность, служение определенным задачам: «…Дело общественного воспитания масс ныне постепенно переходит в руки интеллигенции, созданной этими массами, социально однородной с ними, и вот именно для этой интеллигенции нужна книга», — писал он. Он считал, что эта интеллигенция «вполне способна сделать свои выводы и нуждается лишь в хорошем подборе фактов, творимых историческими силами современности»⁹⁴. Такая позиция, мы думаем, перекликается с мыслями В. И. Ленина, который, отстаивая сохранение примечаний к «Империализму», писал М. Н. Покровскому: «…Они важны (особенно N 101), да и литературу надо указать, ибо в. России и студент читает и тому подобная публика»⁹⁵ . В общем, дело, очевидно, прежде всего не в А. М. Горьком, тем более что он читал рукопись с отметками М. Н. Покровского по сокращению⁹⁶ .

Если исходить из всей совокупности фактов, то будут понятны и критика В. И. Лениным М. Н, Покровского в письме от 21 декабря 1916 г. и более поздние слова в его адрес; «Очень Вам благодарен за хлопоты о спасении моей брошюры. Ей-ей, Вы напрасно думаете, что я Вас сколько-нибудь обвиняю. Ничего подобного! Я уверен, что без Вашего вмешательства было бы гораздо хуже, ибо издатель, очевидно, слушается «случайных» советов из обывательского лагеря… Хорошо и то, что Вам удалось все же отстоять известную (и очень большую) долю»⁹⁷ . Тем более, что слова эти были ответом на открытку, рассказывавшую о хлопотах М. Н. Покровского по спасению «Империализма», а источником информации были почти исключительно сообщения М. Н. Покровского.

После того как рукопись ушла в издательство, В. И. Ленин не прекратил работу над ней. Он посылает оставшиеся у него экземпляры товарищам, чтобы услышать их мнение, использует материалы «Империализма» в дальнейшей своей работе⁹⁸ .

Подцензурные условия, чрезвычайная ограниченность объема ис-

⁹¹ «Под знаменем марксизма», 1924, N 12, стр. 256.

⁹² ЦПА НМЛ, ф. 2, оп. 5, ед. хр. 596, л. 1.

⁹³ Там же, ф. 75, оп. 1, ед. хр. 130, л. 1.

⁹⁴ Там же, ед. хр. 128, л. 1. Письмо А. М. Горького М. Н. Покровскому от 1 (14) сентября 1916 года.

⁹⁵ В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 276. Примечание N 101 содержало критику взглядов Каутского.

⁹⁶ См. также В. И. Ленин. Соч. Т. XIX, стр. 461.

⁹⁷ В. И. Ленин. ПСС. Т. 49, стр. 351.

⁹⁸ Там же, стр. 284, 296, 311.

стр. 30

---

кусственно сузили для В. И. Ленина возможности высказать все свои мысли по теории империализма. Места, посвященные политическим вопросам, приходилось формулировать намеками, эзоповским языком. В апреле 1917 г. В. И. Ленин писал в предисловии к «Империализму»: «Тяжело перечитывать теперь, в дни свободы, эти искаженные мыслью о царской цензуре, сдавленные, сжатые в железные тиски места брошюры. О том, что империализм есть канун социалистической революции, о том, что социал-шовинизм… есть полная измена социализму, полный переход на сторону буржуазии, что этот раскол рабочего движения стоит в связи с объективными условиями империализма и т. п. — мне приходилось говорить «рабьим» языком»⁹⁹ . Но и в таких условиях, будучи вынужден строжайше ограничить себя теоретическим, экономическим анализом, В. И. Ленин блестяще решил задачу, стоявшую перед международным рабочим движением. Его книга воплотила в себе основы теории империализма, явилась творческим продолжением Марксова исследования, данного в «Капитале». Вместе с тем В. И. Ленин при создании «Империализма» показал пример необходимости и возможности выступать с развитием революционной теории даже в условиях разгула реакции, отсутствия легальности. Ряд революционных положений, которые не могли быть высказаны в подцензурном «Империализме», развиты В. И. Лениным в статье «Империализм и раскол социализма» и других бесцензурных изданиях.

Книга «Империализм, как высшая стадия капитализма» была подготовлена к изданию весной 1917 г., но увидела свет только в сентябре. Очевидно, напуганное антибольшевистской кампанией Временного правительства, травлей В. И. Ленина издательство «Парус» затягивало издание труда¹⁰⁰ . По выходе в свет книга сразу же вызвала большой интерес, и ее первоначальный тираж был утроен. Началась долгая и славная жизнь замечательного произведения В. И. Ленина.

⁹⁹ В. И. Ленин. ПСС. Т. 27, стр. 301.

¹⁰⁰ М. Е. Хейфец. Находка в архиве «Паруса». «Огонек», 1963, стр. 9.

© libmonster.ru

Постоянный адрес данной публикации:

https://libmonster.ru/m/articles/view/ИЗ-ИСТОРИИ-СОЗДАНИЯ-КНИГИ-В-И-ЛЕНИНА-ИМПЕРИАЛИЗМ-КАК-ВЫСШАЯ-СТАДИЯ-КАПИТАЛИЗМА

Похожие публикации: L^Russia L^World Y G

Написано осенью 1901 — в феврале 1902 г.

Напечатано в марте 1902 г. в Штутгарте отдельной книгой

Печатается по тексту книги, сверенному с текстом сборника: Вл. Ильин. «За 12 лет», 1907

Предисловие

Предлагаемая брошюра должна была, по первоначальному плану автора, быть посвящена подробному развитию тех мыслей, которые высказаны в статье «С чего начать?» («Искра» № 4, май 1901 г.). И мы должны прежде всего принести извинение читателю за позднее исполнение данного там (и повторенного в ответ на многие частные запросы и письма) обещания. Одной из причин такого запоздания явилась попытка объединения всех заграничных социал-демократических организаций, предпринятая в июне истекшего (1901) года. Естественно было дождаться результатов этой попытки, ибо при удаче ее пришлось бы, может быть, излагать организационные взгляды «Искры» под несколько иным углом зрения, и во всяком случае такая удача обещала бы положить очень быстро конец существованию двух течений в русской социал-демократии. Как известно читателю, попытка окончилась неудачей и, как мы постараемся доказать ниже, не могла не окончиться так после нового поворота «Рабочего Дела» в № 10 к «экономизму». Оказалось безусловно необходимым вступить в решительную борьбу с этим расплывчатым и мало определенным, но зато тем более устойчивым и способным возрождаться в разнообразных формах направлением. Сообразно этому видоизменился и весьма значительно расширился первоначальный план брошюры.

Главной темой ее должны были быть три вопроса, поставленные в статье «С чего начать?». Именно: вопросы о характере и главном содержании нашей политической агитации, о наших организационных задачах, о плане построения одновременно и с разных концов боевой общерусской организации. Вопросы эти давно уже интересуют автора, пытавшегося поднять их еще в «Рабочей Газете» при одной из неудавшихся попыток ее возобновления (см. гл. V). Но первоначальное предположение ограничиться в брошюре разбором только трех этих вопросов и изложить свои воззрения по возможности в положительной форме, не прибегая или почти не прибегая к полемике, оказалось совершенно неосуществимым по двум причинам. С одной стороны, «экономизм» оказался гораздо более живучим, чем мы предполагали (мы употребляем слово «экономизм» в широком смысле, как оно было пояснено в № 12 «Искры» (декабрь 1901 г.) в статье «Беседа с защитниками экономизма», наметившей, так сказать, конспект предлагаемой читателю брошюры). Стало несомненным, что различные взгляды на решение этих трех вопросов объясняются в гораздо большей степени коренной противоположностью двух направлений в русской социал-демократии, чем расхождением в частностях. С другой стороны, недоумение «экономистов» по поводу фактического проведения в «Искре» наших воззрений показывало с очевидностью, что мы часто говорим буквально на разных языках, что мы не можем поэтому ни до чего договориться, если не будем начинать ab ονο, что необходимо сделать попытку возможно более популярного, поясняемого самыми многочисленными и конкретными примерами, систематического «объяснения» со всеми «экономистами» по всем коренным пунктам наших разногласий. И я решил сделать такую попытку «объясниться», вполне сознавая, что это очень сильно увеличит размеры брошюры и замедлит ее выход, но не видя в то же время никакой возможности иначе исполнить данное мной в статье «С чего начать?» обещание. К извинению по поводу опоздания мне приходится таким образом прибавить еще извинение по поводу громадных недостатков в литературной отделке брошюры: я должен был работать до последней степени наспех, отрываемый притом всякими другими работами.

Разбор указанных выше трех вопросов составляет, по-прежнему, главную тему брошюры, но начать мне пришлось с двух более общих вопросов: почему такой «невинный» и «естественный» лозунг, как «свобода критики», является для нас настоящим боевым сигналом? почему мы не можем столковаться даже по основному вопросу о роли социал-демократии по отношению к стихийному массовому движению? Далее, изложение взглядов на характер и содержание политической агитации превратилось в объяснение разницы между тред-юнионистской и социал-демократической политикой, а изложение взглядов на организационные задачи — в объяснение разницы между удовлетворяющим «экономистов» кустарничеством и необходимой, на наш взгляд, организацией революционеров. Затем, на «плане» общерусской политической газеты я тем более настаиваю, чем несостоятельнее были сделанные против него возражения и чем менее ответили мне по существу на поставленный в статье «С чего начать?» вопрос о том, как могли бы мы одновременно со всех концов приняться за возведение необходимой нам организации. Наконец, в заключительной части брошюры я надеюсь показать, что мы сделали все от нас зависевшее, чтобы предупредить решительный разрыв с «экономистами», который оказался, однако, неизбежным; — что «Раб. Дело» приобрело особое, «историческое», если хотите, значение тем, что всего полнее, всего рельефнее выразило не последовательный «экономизм», а тот разброд и те шатания, которые составили отличительную черту целого периода в истории русской социал-демократии; — что поэтому приобретает значение и чрезмерно подробная, на первый взгляд, полемика с «Раб. Делом», ибо мы не можем идти вперед, если мы окончательно не ликвидируем этого периода.

Февраль 1902 г.

I. Догматизм и «Свобода критики»

а) Что значит «Свобода критики»?

«Свобода критики» — это, несомненно, самый модный лозунг в настоящее время, всего чаще употребляемый в спорах между социалистами и демократами всех стран. На первый взгляд, трудно себе представить что-либо более странное, чем эти торжественные ссылки одной из спорящих сторон на свободу критики. Неужели из среды передовых партий раздались голоса против того конституционного закона большинства европейских стран, который обеспечивает свободу науки и научного исследования? «Тут что-то не так!» — должен будет сказать себе всякий сторонний человек, который услыхал повторяемый на всех перекрестках модный лозунг, но не вник еще в сущность разногласия между спорящими. «Этот лозунг, очевидно, одно из тех условных словечек, которые, как клички, узаконяются употреблением и становятся почти нарицательными именами».

В самом деле, ни для кого не тайна, что в современной международной социал-демократии образовались два направления, борьба между которыми то разгорается и вспыхивает ярким пламенем, то затихает и тлеет под пеплом внушительных «резолюций о перемирии». В чем состоит «новое» направление, которое «критически» относится к «старому, догматическому» марксизму, это с достаточной определенностью сказал Бернштейн и показал Мильеран.

Социал-демократия должна из партии социальной революции превратиться в демократическую партию социальных реформ. Это политическое требование Бернштейн обставил целой батареей довольно стройно согласованных «новых» аргументов и соображений. Отрицалась возможность научно обосновать социализм и доказать, с точки зрения материалистического понимания истории, его необходимость и неизбежность; отрицался факт растущей нищеты, пролетаризации и обострения капиталистических противоречий; объявлялось несостоятельным самое понятие о «конечной цели» и безусловно отвергалась идея диктатуры пролетариата; отрицалась принципиальная противоположность либерализма и социализма; отрицалась теория классовой борьбы, неприложимая будто бы к строго демократическому обществу, управляемому согласно воле большинства, и т. д.

Таким образом, требование решительного поворота от революционной социал-демократии к буржуазному социал-реформаторству сопровождалось не менее решительным поворотом к буржуазной критике всех основных идей марксизма. А так как эта последняя критика велась уже издавна против марксизма и с политической трибуны и с университетской кафедры, и в массе брошюр и в ряде ученых трактатов, так как вся подрастающая молодежь образованных классов в течение десятилетий систематически воспитывалась на этой критике, — то неудивительно, что «новое критическое» направление в социал-демократии вышло как-то сразу вполне законченным, точно Минерва из головы Юпитера. По своему содержанию, этому направлению не приходилось развиваться и складываться: оно прямо было перенесено из буржуазной литературы в социалистическую.

Далее. Если теоретическая критика Бернштейна и его политические вожделения оставались еще кому-либо неясными, то французы позаботились о наглядной демонстрации «новой методы». Франция и на этот раз оправдала свою старинную репутацию «страны, в истории которой борьба классов, более чем где-либо, доводилась до решительного конца» (Энгельс, из предисловия к сочинению Маркса: «Der 18 Brumaire»). Французские социалисты стали не теоретизировать, а прямо действовать; более развитые в демократическом отношении политические условия Франции позволили им сразу перейти к «практическому бернштейнианству» во всех его последствиях. Мильеран дал прекрасный образчик этого практического бернштейнианства, — недаром Мильерана так усердно бросились защищать и восхвалять и Бернштейн, и Фольмар! В самом деле: если социал-демократия в сущности есть просто партия реформ и должна иметь смелость открыто признать это, — тогда социалист не только вправе вступить в буржуазное министерство, но должен даже всегда стремиться к этому. Если демократия в сущности означает уничтожение классового господства, — то отчего же социалистическому министру не пленять весь буржуазный мир речами о сотрудничестве классов? Отчего не оставаться ему в министерстве даже после того, как убийства рабочих жандармами показали в сотый и тысячный раз истинный характер демократического сотрудничества классов? Отчего бы ему не принять лично участия в приветствовании царя, которого французские социалисты зовут теперь не иначе как героем виселицы, кнута и ссылки (knouteur, pendeur et déportateur)? A возмездием за это бесконечное унижение и самооплевание социализма перед всем миром, за развращение социалистического сознания рабочих масс — этого единственного базиса, который может обеспечить нам победу, — в возмездие за это громкие проекты мизерных реформ, мизерных до того, что у буржуазных правительств удавалось добиться большего!

Кто не закрывает себе намеренно глаз, тот не может не видеть, что новое «критическое» направление в социализме есть не что иное, как новая разновидность оппортунизма. И если судить о людях не по тому блестящему мундиру, который они сами себе надели, не по той эффектной кличке, которую они сами себе взяли, а по тому, как они поступают и что они на самом деле пропагандируют, — то станет ясно, что «свобода критики» есть свобода оппортунистического направления в социал-демократии, свобода превращать социал-демократию в демократическую партию реформ, свобода внедрения в социализм буржуазных идей и буржуазных элементов.

Свобода — великое слово, но под знаменем свободы промышленности велись самые разбойнические войны, под знаменем свободы труда — грабили трудящихся. Такая же внутренняя фальшь заключается в современном употреблении слова: «свобода критики». Люди, действительно убежденные в том, что они двинули вперед науку, требовали бы не свободы новых воззрений наряду с старыми, а замены последних первыми. А современные выкрикивания «да здравствует свобода критики!» слишком напоминают басню о пустой бочке.

Мы идем тесной кучкой по обрывистому и трудному пути, крепко взявшись за руки. Мы окружены со всех сторон врагами, и нам приходится почти всегда идти под их огнем. Мы соединились, по свободно принятому решению, именно для того, чтобы бороться с врагами и не оступаться в соседнее болото, обитатели которого с самого начала порицали нас за то, что мы выделились в особую группу и выбрали путь борьбы, а не путь примирения. И вот некоторые из нас принимаются кричать: пойдемте в это болото! — а когда их начинают стыдить, они возражают: какие вы отсталые люди! и как вам не совестно отрицать за нами свободу звать вас на лучшую дорогу! — О да, господа, вы свободны не только звать, но и идти куда вам угодно, хотя бы в болото; мы находим даже, что ваше настоящее место именно в болоте, и мы готовы оказать вам посильное содействие к вашему переселению туда. Но только оставьте тогда наши руки, не хватайтесь за нас и не пачкайте великого слова свобода, потому что мы ведь тоже «свободны» идти, куда мы хотим, свободны бороться не только с болотом, но и с теми, кто поворачивает к болоту!

б) Новые защитники «Свободы критики»

И вот этот-то лозунг («свобода критики») торжественно выдвинут в самое последнее время «Раб. Делом» (№ 10), органом заграничного «Союза русских социал-демократов», выдвинут не как теоретический постулат, а как политическое требование, как ответ на вопрос: «возможно ли объединение действующих за границей социал-демократических организаций?» — «Для прочного объединения необходима свобода критики» (стр. 36).

Из этого заявления вытекают два совершенно определенных вывода: 1. «Рабоч. Дело» берет под свою защиту оппортунистическое направление в международной социал-демократии вообще; 2. «Р. Дело» требует свободы оппортунизма в русской социал-демократии. Рассмотрим эти выводы.

«Р. Делу» «в особенности» не нравится «склонность “Искры” и “Зари” пророчить разрыв между Горой и Жирондой международной социал-демократии».

«Нам вообще, — пишет редактор «Р. Д.» Б. Кричевский, — разговор о Горе и Жиронде в рядах социал-демократии представляется поверхностной исторической аналогией, странной под пером марксиста: Гора и Жиронда представляли не разные темпераменты или умственные течения, как это может казаться историкам-идеологам, а разные классы или слои — среднюю буржуазию, с одной стороны, и мелкое мещанство с пролетариатом, с другой. В современном же социалистическом движении нет столкновения классовых интересов, оно все целиком, во всех (курс. Б. Кр.) своих разновидностях, включая и самых отъявленных бернштейнианцев, стоит на почве классовых интересов пролетариата, его классовой борьбы за политическое и экономическое освобождение» (стр. 32–33).

Смелое утверждение! Не слыхал ли Б. Кричевский о том, давно уже подмеченном, факте, что именно широкое участие в социалистическом движении последних лет слоя «академиков» обеспечило такое быстрое распространение бернштейнианства? А главное, — на чем основывает наш автор свое мнение, что и «самые отъявленные бернштейнианцы» стоят на почве классовой борьбы за политическое и экономическое освобождение пролетариата? Неизвестно. Решительная защита самых отъявленных бернштейнианцев ровно никакими ни доводами, ни соображениями не подкрепляется. Автор думает, очевидно, что раз он повторяет то, что говорят про себя и самые отъявленные бернштейнианцы, — то его утверждение и не нуждается в доказательствах. Но можно ли представить себе что-либо более «поверхностное», как это суждение о целом направлении на основании того, что говорят сами про себя представители этого направления? Можно ли представить себе что-либо более поверхностное, как дальнейшая «мораль» о двух различных и даже диаметрально противоположных типах или дорогах партийного развития (стр. 34–35 «Р. Д.»)? Немецкие социал-демократы, видите ли, признают полную свободу критики, — французы же нет, и именно их пример показывает весь «вред нетерпимости».

Именно пример Б. Кричевского — ответим мы на это — показывает, что иногда называют себя марксистами люди, которые смотрят на историю буквально «по Иловайскому». Чтобы объяснить единство германской и раздробленность французской социалистической партии, вовсе нет надобности копаться в особенностях истории той и другой страны, сопоставлять условия военного полуабсолютизма и республиканского парламентаризма, разбирать последствия Коммуны и исключительного закона о социалистах, сравнивать экономический быт и экономическое развитие, вспоминать о том, как «беспримерный рост германской социал-демократии» сопровождался беспримерной в истории социализма энергией борьбы не только с теоретическими (Мюльбергер, Дюринг, катедер-социалисты), но и с тактическими (Лассаль) заблуждениями, и проч. и проч. Все это лишнее! Французы ссорятся, потому что они нетерпимы, немцы едины, потому что они пай-мальчики.

И заметьте, что посредством этого бесподобного глубокомыслия «отводится» факт, всецело опровергающий защиту бернштейнианцев. Стоят ли они на почве классовой борьбы пролетариата, этот вопрос окончательно и бесповоротно может быть решен только историческим опытом. Следовательно, наиболее важное значение имеет в этом отношении именно пример Франции, как единственной страны, в которой бернштейнианцы попробовали встать самостоятельно на ноги, при горячем одобрении своих немецких коллег (а отчасти и русских оппортунистов: ср. «Р. Д.» № 2–3, стр. 83–84). Ссылка на «непримиримость» французов — помимо своего «исторического» (в ноздревском смысле) значения — оказывается просто попыткой замять сердитыми словами очень неприятные факты.

Да и немцев мы вовсе еще не намерены подарить Б. Кричевскому и прочим многочисленным защитникам «свободы критики». Если «самые отъявленные бернштейнианцы» терпимы еще в рядах германской партии, то лишь постольку, поскольку они подчиняются и ганноверской резолюции, решительно отвергнувшей «поправки» Бернштейна, и любекской, содержащей в себе (несмотря на всю дипломатичность) прямое предостережение Бернштейну. Можно спорить, с точки зрения интересов немецкой партии, о том, насколько уместна была дипломатичность, лучше ли в данном случае худой мир, чем добрая ссора, можно расходиться, одним словом, в оценке целесообразности того или другого способа отклонить бернштейнианство, но нельзя не видеть факта, что германская партия дважды отклонила бернштейнианство. Поэтому думать, что пример немцев подтверждает тезис: «самые отъявленные бернштейнианцы стоят на почве классовой борьбы пролетариата за его экономическое и политическое освобождение» — значит совершенно не понимать происходящего у всех перед глазами.

Мало того, «Раб. Дело» выступает, как мы уже заметили, перед русской социал-демократией с требованием «свободы критики» и с защитой бернштейнианства. Очевидно, ему пришлось убедиться в том, что у нас несправедливо обижали наших «критиков» и бернштейнианцев. Каких же именно? кто? где? когда? в чем именно состояла несправедливость? — Об этом «Р. Дело» молчит, не упоминая ни единого раза ни об одном русском критике и бернштейнианце! Нам остается только сделать одно из двух возможных предположений. Или несправедливо обиженной стороной является не кто иной, как само «Р. Дело» (это подтверждается тем, что в обеих статьях десятого номера речь идет только об обидах, нанесенных «Зарей» и «Искрой» «Р. Делу»). Тогда чем объяснить такую странность, что «Р. Дело», столь упорно отрекавшееся всегда от всякой солидарности с бернштейнианством, не могло защитить себя, не замолвив словечка за «самых отъявленных бернштейнианцев» и за свободу критики? Или несправедливо обижены какие-то третьи лица. Тогда каковы могут быть мотивы умолчания о них?

Мы видим, таким образом, что «Р. Дело» продолжает ту игру в прятки, которой оно занималось (как мы покажем ниже) с самого своего возникновения. А затем обратите внимание на это первое фактическое применение хваленой «свободы критики». На деле она сейчас же свелась не только к отсутствию всякой критики, но и к отсутствию самостоятельного суждения вообще. То самое «Р. Дело», которое умалчивает точно о секретной болезни (по меткому выражению Старовера) о русском бернштейнианстве, предлагает для лечения этой болезни просто-напросто списать последний немецкий рецепт против немецкой разновидности болезни! Вместо свободы критики — рабская, хуже: обезьянья подражательность! Одинаковое социально-политическое содержание современного интернационального оппортунизма проявляется в тех или иных разновидностях, сообразно национальным особенностям. В одной стране группа оппортунистов выступала издавна под особым флагом, в другой оппортунисты пренебрегали теорией, ведя практически политику радикалов-социалистов, в третьей — несколько членов революционной партии перебежали в лагерь оппортунизма и стараются добиться своих целей не открытой борьбой за принципы и за новую тактику, а постепенным, незаметным и, если можно так выразиться, ненаказуемым развращением своей партии, в четвертой — такие же перебежчики употребляют те же приемы в потемках политического рабства и при совершенно оригинальном взаимоотношении «легальной» и «нелегальной» деятельности и проч. Браться же говорить о свободе критики и бернштейнианства, как условии объединения русских социал-демократов, и при этом не давать разбора того, в чем именно проявилось и какие особенные плоды принесло русское бернштейнианство, — это значит браться говорить для того, чтобы ничего не сказать.

Попробуем же мы сами сказать, хотя бы в нескольких словах, то, чего не пожелало сказать (или, может быть, не сумело и понять) «Р. Дело».

в) Критика в России

Основная особенность России в рассматриваемом отношении состоит в том, что уже самое начало стихийного рабочего движения, с одной стороны, и поворота передового общественного мнения к марксизму, с другой, ознаменовалось соединением заведомо разнородных элементов под общим флагом и для борьбы с общим противником (устарелым социально-политическим мировоззрением). Мы говорим о медовом месяце «легального марксизма». Это было вообще чрезвычайно оригинальное явление, в самую возможность которого не мог бы даже поверить никто в 80-х или начале 90-х годов. В стране самодержавной, с полным порабощением печати, в эпоху отчаянной политической реакции, преследовавшей самомалейшие ростки политического недовольства и протеста, — внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма, излагаемая эзоповским, но для всех «интересующихся» понятным языком. Правительство привыкло считать опасной только теорию (революционного) народовольчества, не замечая, как водится, ее внутренней эволюции, радуясь всякой направленной против нее критике. Пока правительство спохватилось, пока тяжеловесная армия цензоров и жандармов разыскала нового врага и обрушилась на него, — до тех пор прошло немало (на наш русский счет) времени. А в это время выходили одна за другой марксистские книги, открывались марксистские журналы и газеты, марксистами становились повально все, марксистам льстили, за марксистами ухаживали, издатели восторгались необычайно ходким сбытом марксистских книг. Вполне понятно, что среди окруженных этим чадом начинающих марксистов оказался не один «писатель, который зазнался»…

В настоящее время об этой полосе можно говорить спокойно, как о прошлом. Ни для кого не тайна, что кратковременное процветание марксизма на поверхности нашей литературы было вызвано союзом людей крайних с людьми весьма умеренными. В сущности, эти последние были буржуазными демократами, и этот вывод (до очевидности подкрепленный их дальнейшим «критическим» развитием) напрашивался кое перед кем еще во времена целости «союза».

Но если так, то не падает ли наибольшая ответственность за последующую «смуту» именно на революционных социал-демократов, которые вошли в этот союз с будущими «критиками»? Такой вопрос, вместе с утвердительным ответом на него, приходится слышать иногда от людей, чересчур прямолинейно смотрящих на дело. Но эти люди совершенно неправы. Бояться временных союзов хотя бы и с ненадежными людьми может только тот, кто сам на себя не надеется, и ни одна политическая партия без таких союзов не могла бы существовать. А соединение с легальными марксистами было своего рода первым действительно политическим союзом русской социал-демократии. Благодаря этому союзу была достигнута поразительно быстрая победа над народничеством и громадное распространение вширь идей марксизма (хотя и в вульгаризированном виде). Притом союз заключен был не совсем без всяких «условий». Доказательство: сожженный в 1895 г. цензурой марксистский сборник «Материалы к вопросу о хозяйственном развитии России». Если литературное соглашение с легальными марксистами можно сравнить с политическим союзом, то эту книгу можно сравнить с политическим договором.

Разрыв вызван был, конечно, не тем, что «союзники» оказались буржуазными демократами. Напротив, представители этого последнего направления — естественные и желательные союзники социал-демократии, поскольку дело идет о ее демократических задачах, выдвигаемых на первый план современным положением России. Но необходимым условием такого союза является полная возможность для социалистов раскрывать рабочему классу враждебную противоположность его интересов и интересов буржуазии. А то бернштейнианство и «критическое» направление, к которому повально обратилось большинство легальных марксистов, отнимало эту возможность и развращало социалистическое сознание, опошляя марксизм, проповедуя теорию притупления социальных противоречий, объявляя нелепостью идею социальной революции и диктатуры пролетариата, сводя рабочее движение и классовую борьбу к узкому тред-юнионизму и «реалистической» борьбе за мелкие, постепенные реформы. Это вполне равносильно было отрицанию со стороны буржуазной демократии права на самостоятельность социализма, а следовательно, и права на его существование; это означало на практике стремление превратить начинающееся рабочее движение в хвост либералов.

Естественно, что при таких условиях разрыв был необходим. Но «оригинальная» особенность России сказалась в том, что этот разрыв означал простое удаление социал-демократов из наиболее всем доступной и широко распространенной «легальной» литературы. В ней укрепились «бывшие марксисты», вставшие «под знак критики» и получившие почти что монополию на «разнос» марксизма. Клики: «против ортодоксии» и «да здравствует свобода критики» (повторяемые теперь «Р. Делом») сделались сразу модными словечками, и что против этой моды не устояли и цензоры с жандармами, это видно из таких фактов, как появление трех русских изданий книги знаменитого (геростратовски знаменитого) Бернштейна или как рекомендация Зубатовым книг Бернштейна, г. Прокоповича и проч. («Искра» № 10). На социал-демократов легла теперь трудная сама по себе, и невероятно затрудненная еще чисто внешними препятствиями, задача борьбы с новым течением. А это течение не ограничилось областью литературы. Поворот к «критике» сопровождался встречным влечением практиков социал-демократов к «экономизму».

Как возникала и росла связь и взаимозависимость легальной критики и нелегального «экономизма», этот интересный вопрос мог бы послужить предметом особой статьи. Нам достаточно отметить здесь несомненное существование этой связи. Пресловутое «Credo» потому и приобрело такую заслуженную знаменитость, что оно откровенно формулировало эту связь и проболтало основную политическую тенденцию «экономизма»: рабочие пусть ведут экономическую борьбу (точнее было бы сказать: тред-юнионистскую борьбу, ибо последняя объемлет и специфически рабочую политику), а марксистская интеллигенция пусть сливается с либералами для «борьбы» политической. Тред-юнионистская работа «в народе» оказывалась исполнением первой, легальная критика — второй половины этой задачи. Это заявление было таким прекрасным оружием против «экономизма», что если бы не было «Credo» — его стоило бы выдумать.

«Credo» не было выдумано, но оно было опубликовано помимо воли и, может быть, даже против воли его авторов. По крайней мере, пишущему эти строки, который принимал участие в извлечении на свет божий новой «программы», приходилось слышать жалобы и упреки по поводу того, что набросанное ораторами резюме их взглядов было распространено в копиях, получило ярлык «Credo» и попало даже в печать вместе с протестом! Мы касаемся этого эпизода, потому что он вскрывает очень любопытную черту нашего «экономизма»: боязнь гласности. Это именно черта «экономизма» вообще, а не одних только авторов «Credo»: ее проявляли и «Рабочая Мысль», самый прямой и самый честный сторонник «экономизма», и «Р. Дело» (возмущаясь опубликованием «экономических» документов в «Vademecum’e»), и Киевский комитет, не пожелавший года два тому назад дать разрешение на опубликование своего «Profession de foi» вместе с написанным против него опровержением, и многие, многие отдельные представители «экономизма».

Эта боязнь критики, проявляемая сторонниками свободы критики, не может быть объяснена одним лукавством (хотя кое-когда, несомненно, не обходится и без лукавства: нерасчетливо открывать для натиска противников неокрепшие еще ростки нового направления!). Нет, большинство «экономистов» совершенно искренно смотрит (и, по самому существу «экономизма», должны смотреть) с недоброжелательством на всякие теоретические споры, фракционные разногласия, широкие политические вопросы, проекты сорганизовывать революционеров и т. п. «Сдать бы все это за границу!» — сказал мне однажды один из довольно последовательных «экономистов», и он выразил этим очень распространенное (и опять-таки чисто тред-юнионистское) воззрение: наше дело — рабочее движение, рабочие организации здесь, в нашей местности, а остальное — выдумки доктринеров, «переоценка идеологии», как выразились авторы письма в № 12 «Искры» в унисон с № 10 «Р. Дела».

Спрашивается теперь: ввиду таких особенностей русской «критики» и русского бернштейнианства в чем должна была бы состоять задача тех, кто на деле, а не на словах только, хотел быть противником оппортунизма? Во-первых, надо было позаботиться о возобновлении той теоретической работы, которая только-только была начата эпохой легального марксизма и которая падала теперь опять на нелегальных деятелей; без такой работы невозможен был успешный рост движения. Во-вторых, необходимо было активно выступить на борьбу с легальной «критикой», вносившей сугубый разврат в умы. В-третьих, надо было активно выступить против разброда и шатания в практическом движении, разоблачая и опровергая всякие попытки сознательно или бессознательно принижать нашу программу и нашу тактику.

Что «Р. Дело» не делало ни того, ни другого, ни третьего, это известно, и ниже нам придется подробно выяснять эту известную истину с самых различных сторон. Теперь же мы хотим только показать, в каком вопиющем противоречии находится требование «свободы критики» с особенностями нашей отечественной критики и русского «экономизма». Взгляните, в самом деле, на текст той резолюции, которой «Союз русских социал-демократов за границей» подтвердил точку зрения «Р. Дела»:

«В интересах дальнейшего идейного развития социал-демократии мы признаем свободу критики социал-демократической теории в партийной литературе безусловно необходимой, поскольку критика не идет вразрез с классовым и революционным характером этой теории» («Два съезда», стр. 10).

И мотивировка: резолюция «в первой своей части совпадает с резолюцией любекского партейтага по поводу Бернштейна»… В простоте душевной, «союзники» и не замечают, какое testimonium paupertatis (свидетельство о бедности) подписывают они себе этим копированием!., «но… во второй части более тесно ограничивает свободу критики, чем это сделал любекский партейтаг».

Итак, резолюция «Союза» направлена против русских бернштейнианцев? Иначе было бы полным абсурдом ссылаться на Любек! Но это неверно, что она «тесно ограничивает свободу критики». Немцы своей ганноверской резолюцией отклонили пункт за пунктом именно те поправки, которые делал Бернштейн, а любекской — объявили предостережение Бернштейну лично, назвав его в резолюции. Между тем, наши «свободные» подражатели ни единым звуком не намекают ни на одно проявление специально русской «критики» и русского «экономизма»; при этом умолчании голая ссылка на классовый и революционный характер теории оставляет гораздо больше простора лжетолкованиям, особенно если «Союз» отказывается отнести к оппортунизму «так называемый экономизм» («Два съезда», стр. 8, к п. I). Это, однако, мимоходом. Главное же то, что позиции оппортунистов по отношению к революционным социал-демократам диаметрально противоположны в Германии и в России. В Германии революционные социал-демократы стоят, как известно, за сохранение того, что есть: за старую программу и тактику, всем известную и опытом многих десятилетий разъясненную во всех деталях. «Критики» же хотят внести изменения, и так как этих критиков ничтожное меньшинство, а ревизионистские стремления их очень робки, то можно понять мотивы, по которым большинство ограничивается сухим отклонением «новшества». У нас же в России критики и «экономисты» стоят за сохранение того, что есть: «критики» хотят, чтобы их продолжали считать марксистами и обеспечили им ту «свободу критики», которой они во всех смыслах пользовались (ибо никакой партийной связи они, в сущности, никогда не признавали, да и не было у нас такого общепризнанного партийного органа, который мог бы «ограничить» свободу критики хотя бы советом); «экономисты» хотят, чтобы революционеры признавали «полноправность движения в настоящем» («Р. Д.» № 10, стр. 25), т. е. «законность» существования того, что существует; чтобы «идеологи» не пытались «совлечь» движение с того пути, который «определяется взаимодействием материальных элементов и материальной среды» («Письмо» в № 12 «Искры»); чтобы признали желательным вести ту борьбу, «какую только возможно вести рабочим при данных обстоятельствах», а возможной признали ту борьбу, «которую они ведут в действительности в данную минуту» («Отдельное приложение к “Р. Мысли”», стр. 14). Наоборот, мы, революционные социал-демократы, недовольны этим преклонением пред стихийностью, т. е. перед тем, что есть «в данную минуту»; мы требуем изменения господствующей в последние годы тактики, мы заявляем, что, «прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, необходимо сначала решительно и опре — деленно размежеваться» (из объявления об издании «Искры»). Одним словом, немцы остаются при данном, отклоняя изменения; мы требуем изменения данного, отвергая преклонение пред этим данным и примирение с ним.

Этой «маленькой» разницы и не заметили наши «свободные» копировальщики немецких резолюций!

г) Энгельс о значении теоретической борьбы

«Догматизм, доктринерство», «окостенение партии — неизбежное наказание за насильственное зашнуровывание мысли», — таковы те враги, против которых рыцарски ополчаются поборники «свободы критики» в «Раб. Деле». — Мы очень рады постановке на очередь этого вопроса и предложили бы только дополнить его другим вопросом:

А судьи кто?

Перед нами два объявления о литературном издательстве. Одно — «Программа периодического органа Союза рус. с.-д. “Раб. Дело”» (оттиск из № 1 «Р. Д.»). Другое — «Объявление о возобновлении изданий группы “Освобождение труда”». Оба помечены 1899 годом, когда «кризис марксизма» давно уже стоял на очереди дня. И что же? В первом произведении вы напрасно стали бы искать указания на это явление и определенного изложения той позиции, которую намерен занять по этому вопросу новый орган. О теоретической работе и ее насущных задачах в данное время — ни слова ни в этой программе, ни в тех дополнениях к ней, которые принял третий съезд «Союза» 1901 года («Два съезда», стр. 15–18). За все это время редакция «Р. Дела» оставляла в стороне теоретические вопросы, несмотря на то, что они волновали всех социал-демократов всего мира.

Другое объявление, наоборот, прежде всего указывает на ослабление в последние годы интереса к теории, настоятельно требует «зоркого внимания к теоретической стороне революционного движения пролетариата» и призывает к «беспощадной критике бернштейновских и других антиреволюционных тенденций» в нашем движении. Вышедшие номера «Зари» показывают, как выполнялась эта программа.

Итак, мы видим, что громкие фразы против окостенения мысли и проч. прикрывают собой беззаботность и беспомощность в развитии теоретической мысли. Пример русских социал-демократов особенно наглядно иллюстрирует то общеевропейское явление (давно уже отмеченное и немецкими марксистами), что пресловутая свобода критики означает не замену одной теории другою, а свободу от всякой целостной и продуманной теории, означает эклектизм и беспринципность. Кто сколько-нибудь знаком с фактическим состоянием нашего движения, тот не может не видеть, что широкое распространение марксизма сопровождалось некоторым принижением теоретического уровня. К движению, ради его практического значения и практических успехов, примыкало немало людей, очень мало и даже вовсе не подготовленных теоретически. Можно судить поэтому, какое отсутствие такта проявляет «Раб. Дело», когда выдвигает с победоносным видом изречение Маркса: «каждый шаг действительного движения важнее дюжины программ». Повторять эти слова в эпоху теоретического разброда, это все равно что кричать «таскать вам не перетаскать!» при виде похоронной процессии. Да и взяты эти слова Маркса из его письма о Готской программе, в котором он резко порицает допущенный эклектизм в формулировке принципов: если уже надо было соединяться, — писал Маркс вожакам партии, — то заключайте договоры, ради удовлетворения практических целей движения, но не допускайте торгашества принципами, не делайте теоретических «уступок». Вот какова была мысль Маркса, а у нас находятся люди, которые, во имя его, стараются ослабить значение теории!

Без революционной теории не может быть и революционного движения. Нельзя достаточно настаивать на этой мысли в такое время, когда с модной проповедью оппортунизма обнимается увлечение самыми узкими формами практической деятельности. А для русской социал-демократии значение теории усиливается еще тремя обстоятельствами, о которых часто забывают, именно: во‑первых, тем, что наша партия только еще складывается, только еще вырабатывает свою физиономию и далеко еще не закончила счетов с другими направлениями революционной мысли, грозящими совлечь движение с правильного пути. Напротив, именно самое последнее время ознаменовалось (как давно уже предсказывал «экономистам» Аксельрод) оживлением не социал-демократических революционных направлений. При таких условиях «неважная» на первый взгляд ошибка может вызвать самые печальные последствия, и только близорукие люди могут находить несвоевременными или излишними фракционные споры и строгое различение оттенков. От упрочения того или другого «оттенка» может зависеть будущее русской социал-демократии на много и много лет.

Во-вторых, социал-демократическое движение международно, по самому своему существу. Это означает не только то, что мы должны бороться с национальным шовинизмом. Это означает также, что начинающееся в молодой стране движение может быть успешно лишь при условии претворения им опыта других стран. А для такого претворения недостаточно простого знакомства с этим опытом или простого переписывания последних резолюций. Для этого необходимо уменье критически относиться к этому опыту и самостоятельно проверять его. Кто только представит себе, как гигантски разрослось и разветвилось современное рабочее движение, тот поймет, какой запас теоретических сил и политического (а также революционного) опыта необходим для выполнения этой задачи.

В-третьих, национальные задачи русской социал-демократии таковы, каких не было еще ни перед одной социалистической партией в мире. Нам придется ниже говорить о тех политических и организационных обязанностях, которые возлагает на нас эта задача освобождения всего народа от ига самодержавия. Теперь же мы хотим лишь указать, что роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов; пусть подумает о том всемирном значении, которое приобретает теперь русская литература; пусть… да довольно и этого!

Приведем замечания Энгельса по вопросу о значении теории в социал-демократическом движении, относящиеся к 1874 году. Энгельс признает не две формы великой борьбы социал-демократии (политическую и экономическую), — как это принято делать у нас, — а три, ставя наряду с ними и теоретическую борьбу. Его напутствие практически и политически окрепшему немецкому рабочему движению так поучительно с точки зрения современных вопросов и споров, что читатель не посетует на нас, надеемся, за длинную выписку из предисловия к брошюре «Der deutsche Bauernkrieg», которая давно уже стала величайшей библиографической редкостью:

«Немецкие рабочие имеют два существенных преимущества пред рабочими остальной Европы. Первое — то, что они принадлежат к наиболее теоретическому народу Европы и что они сохранили в себе тот теоретический смысл, который почти совершенно утрачен так называемыми “образованными” классами в Германии. Без предшествующей ему немецкой философии, в особенности философии Гегеля, никогда не создался бы немецкий научный социализм, — единственный научный социализм, который когда-либо существовал. Без теоретического смысла у рабочих этот научный социализм никогда не вошел бы до такой степени в их плоть и кровь, как это мы видим теперь. А как необъятно велико это преимущество, это показывает, с одной стороны, то равнодушие ко всякой теории, которое является одной из главных причин того, почему английское рабочее движение так медленно двигается вперед, несмотря на великолепную организацию отдельных ремесел, — а с другой стороны, это показывает та смута и те шатания, которые посеял прудонизм, в его первоначальной форме у французов и бельгийцев, в его карикатурной, Бакуниным приданной, форме — у испанцев и итальянцев.

Второе преимущество состоит в том, что немцы приняли участие в рабочем движении почти что позже всех. Как немецкий теоретический социализм никогда не забудет, что он стоит на плечах Сен-Симона, Фурье и Оуэна — трех мыслителей, которые, несмотря на всю фантастичность и весь утопизм их учений, принадлежат к величайшим умам всех времен и которые гениально предвосхитили бесчисленное множество таких истин, правильность которых мы доказываем теперь научно, — так немецкое практическое рабочее движение не должно никогда забывать, что оно развилось на плечах английского и французского движения, что оно имело возможность просто обратить себе на пользу их дорого купленный опыт, избежать теперь их ошибок, которых тогда в большинстве случаев нельзя было избежать. Где были бы мы теперь без образца английских тред-юнионов и французской политической борьбы рабочих, без того колоссального толчка, который дала в особенности Парижская Коммуна?

Надо отдать справедливость немецким рабочим, что они с редким уменьем воспользовались выгодами своего положения. Впервые с тех пор, как существует рабочее движение, борьба ведется планомерно во всех трех ее направлениях, согласованных и связанных между собой: в теоретическом, политическом и практически-экономическом (сопротивление капиталистам). В этом, так сказать, концентрическом нападении и заключается сила и непобедимость немецкого движения.

С одной стороны, вследствие этого выгодного их положения, с другой стороны, вследствие островных особенностей английского движения и насильственного подавления французского, немецкие рабочие поставлены в данный момент во главе пролетарской борьбы. Как долго события позволят им занимать этот почетный пост, этого нельзя предсказать. Но, покуда они будут занимать его, они исполнят, надо надеяться, как подобает, возлагаемые им на них обязанности. Для этого требуется удвоенное напряжение сил во всех областях борьбы и агитации. В особенности обязанность вождей будет состоять в том, чтобы все более и более просвещать себя по всем теоретическим вопросам, все более и более освобождаться от влияния традиционных, принадлежащих старому миросозерцанию, фраз и всегда иметь в виду, что социализм, с тех пор как он стал наукой, требует, чтобы с ним и обращались как с наукой, т. е. чтобы его изучали. Приобретенное таким образом, все более проясняющееся сознание необходимо распространять среди рабочих масс с все большим усердием и все крепче сплачивать организацию партии и организацию профессиональных союзов…

…Если немецкие рабочие будут так же идти вперед, то они будут — не то что маршировать во главе движения — это вовсе не в интересах движения, чтобы рабочие одной какой-либо нации маршировали во главе его, — но будут занимать почетное место в линии борцов; и они будут стоять во всеоружии, если неожиданно тяжелые испытания или великие события потребуют от них более высокого мужества, более высокой решимости и энергии».

Слова Энгельса оказались пророческими. Через несколько лет немецких рабочих постигли неожиданно тяжелые испытания в виде исключительного закона о социалистах. И немецкие рабочие действительно встретили их во всеоружии и сумели победоносно выйти из них.

Русскому пролетариату предстоят испытания еще неизмеримо более тяжкие, предстоит борьба с чудовищем, по сравнению с которым исключительный закон в конституционной стране кажется настоящим пигмеем. История поставила теперь перед нами ближайшую задачу, которая является наиболее революционной из всех ближайших задач пролетариата какой бы то ни было другой страны. Осуществление этой задачи, разрушение самого могучего оплота не только европейской, но также (можем мы сказать теперь) и азиатской реакции сделало бы русский пролетариат авангардом международного революционного пролетариата. И мы вправе рассчитывать, что добьемся этого почетного звания, заслуженного уже нашими предшественниками, революционерами 70-х годов, если мы сумеем воодушевить наше в тысячу раз более широкое и глубокое движение такой же беззаветной решимостью и энергией.

II. Стихийность масс и сознательность социал-демократии

Мы сказали, что наше движение, гораздо более широкое и глубокое, чем движение 70-х годов, необходимо воодушевить такою же, как тогда, беззаветной решимостью и энергией. В самом деле, до сих пор, кажется, еще никто не сомневался в том, что сила современного движения — пробуждение масс (и, главным образом, промышленного пролетариата), а слабость его — недостаток сознательности и инициативности руководителей-революционеров.

Однако в самое последнее время сделано сногсшибательное открытие, грозящее перевернуть все господствовавшие до сих пор взгляды по данному вопросу. Это открытие сделано «Р. Делом», которое, полемизируя с «Искрой» и «Зарей», не ограничилось одними частными возражениями, а попыталось свести «общее разногласие» к более глубокому корню — к «различной оценке сравнительного значения стихийного и сознательно “планомерного” элемента». Обвинительный тезис «Рабоч. Дела» гласит: «преуменьшение значения объективного или стихийного элемента развития». Мы скажем на это: если бы полемика «Искры» и «Зари» не дала даже ровно никаких других результатов кроме того, что побудила «Р. Дело» додуматься до этого «общего разногласия», то и один этот результат дал бы нам большое удовлетворение: до такой степени многозначителен этот тезис, до такой степени ярко освещает он всю суть современных теоретических и политических разногласий между русскими социал-демократами.

Вот почему вопрос об отношении сознательности к стихийности представляет громадный общий интерес, и на этом вопросе следует остановиться со всей подробностью.

а) Начало стихийного подъема

Мы отметили в предыдущей главе повальное увлечение теорией марксизма русской образованной молодежи в половине 90-х годов. Такой же повальный характер приняли около того же времени рабочие стачки после знаменитой петербургской промышленной войны 1896 года. Их распространение по всей России явно свидетельствовало о глубине вновь поднимающегося народного движения, и если уже говорить о «стихийном элементе», то, конечно, именно это стачечное движение придется признать прежде всего стихийным. Но ведь и стихийность стихийности — рознь. Стачки бывали в России и в 70-х и в 60-х годах (и даже в первой половине XIX века), сопровождаясь «стихийным» разрушением машин и т. п. По сравнению с этими «бунтами» стачки 90-х годов можно даже назвать «сознательными» — до такой степени значителен тот шаг вперед, который сделало за это время рабочее движение. Это показывает нам, что «стихийный элемент» представляет из себя, в сущности, не что иное, как зачаточную форму сознательности. И примитивные бунты выражали уже собой некоторое пробуждение сознательности: рабочие теряли исконную веру в незыблемость давящих их порядков, начинали… не скажу понимать, а чувствовать необходимость коллективного отпора, и решительно порывали с рабской покорностью перед начальством. Но это было все же гораздо более проявлением отчаяния и мести, чем борьбой. Стачки 90-х годов показывают нам гораздо больше проблесков сознательности: выставляются определенные требования, рассчитывается наперед, какой момент удобнее, обсуждаются известные случаи и примеры в других местах и т. д. Если бунты были восстанием просто угнетенных людей, то систематические стачки выражали уже собой зачатки классовой борьбы, но именно только зачатки. Взятые сами по себе, эти стачки были борьбой тред-юнионистской, но еще не социал-демократической, они знаменовали пробуждение антагонизма рабочих и хозяев, но у рабочих не было, да и быть не могло сознания непримиримой противоположности их интересов всему современному политическому и общественному строю, то есть сознания социал-демократического. В этом смысле стачки 90-х годов, несмотря на громадный прогресс по сравнению с «бунтами», оставались движением чисто стихийным.

Мы сказали, что социал-демократического сознания у рабочих и не могло быть. Оно могло быть принесено только извне. История всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское, т. е. убеждение в необходимости объединяться в союзы, вести борьбу с хозяевами, добиваться от правительства издания тех или иных необходимых для рабочих законов и т. п. Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали и сами, по своему социальному положению, к буржуазной интеллигенции. Точно так же и в России теоретическое учение социал-демократии возникло совершенно независимо от стихийного роста рабочего движения, возникло как естественный и неизбежный результат развития мысли у революционно-социалистической интеллигенции. К тому времени, о котором у нас идет речь, т. е. к половине 90-х годов, это учение не только было уже вполне сложившейся программой группы «Освобождение труда», но и завоевало на свою сторону большинство революционной молодежи в России.

Таким образом, налицо было и стихийное пробуждение рабочих масс, пробуждение к сознательной жизни и сознательной борьбе, и наличность вооруженной социал-демократическою теорией революционной молодежи, которая рвалась к рабочим. При этом особенно важно установить тот часто забываемый (и сравнительно мало известный) факт, что первые социал-демократы этого периода, усердно занимаясь экономической агитацией — (и вполне считаясь в этом отношении с действительно полезными указаниями тогда еще рукописной брошюры «Об агитации»), — не только не считали ее единственной своей задачей, а, напротив, с самого начала выдвигали и самые широкие исторические задачи русской социал-демократии вообще и задачу ниспровержения самодержавия в особенности. Так, например, той группой петербургских социал-демократов, которая основала «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», был составлен еще в конце 1895 года первый номер газеты под названием «Рабочее Дело». Вполне готовый к печати, этот номер был схвачен жандармами в набег с 8-го на 9-е декабря 1895 года у одного из членов группы, Анат. Алекс. Ванеева, и «Раб. Делу» первой формации не суждено было увидеть света. Передовая статья этой газеты (которую, может быть, лет через 30 извлечет какая-нибудь «Русская Старина» из архивов департамента полиции) обрисовывала исторические задачи рабочего класса в России и во главе этих задач ставила завоевание политической свободы. Затем была статья «О чем думают наши министры?», посвященная полицейскому разгрому Комитетов грамотности, и ряд корреспонденций не только из Петербурга, но и из других местностей России (напр., о побоище рабочих в Ярославской губ.). Таким образом этот, если не ошибаемся, «первый опыт» русских социал-демократов 90-х годов представлял из себя газету не узко местного, тем более не «экономического» характера, стремившуюся соединить стачечную борьбу с революционным движением против самодержавия и привлечь к поддержке социал-демократии всех угнетенных политикой реакционного мракобесия. И никто, хоть сколько-нибудь знакомый с состоянием движения в то время, не усомнится, что подобная газета встретила бы полное сочувствие и рабочих столицы и революционной интеллигенции и получила бы самое широкое распространение. Неуспех же предприятия доказал лишь, что тогдашние социал-демократы оказались не в силах удовлетворить насущный запрос момента вследствие недостатка у них революционного опыта и практической подготовленности. То же самое надо сказать и про «СПБ. Рабочий Листок» и в особенности про «Рабочую Газету» и про «Манифест» образованной весною 1898 года Российской социал-демократической рабочей партии. Само собою разумеется, что нам и в голову не приходит ставить эту неподготовленность в вину тогдашним деятелям. Но для того, чтобы воспользоваться опытом движения и извлечь из этого опыта практические уроки, необходимо дать себе полный отчет о причинах и значении того или другого недостатка. Поэтому крайне важно установить, что часть (может быть, даже большинство) действовавших в 1895–1898 гг. социал-демократов вполне справедливо считали возможным тогда же, в самом начале «стихийного» движения, выступать с самой широкой программой и боевой тактикой. Неподготовленность же большинства революционеров, будучи явлением вполне естественным, никаких особенных опасений возбуждать не могла. Раз постановка задач была правильная, раз была энергия на повторные попытки осуществить эти задачи, — временные не — удачи представляли из себя полбеды. Революционная опытность и организаторская ловкость — вещи наживные. Была бы только охота вырабатывать в себе требуемые качества! Было бы только сознание недостатков, равносильное в революционном деле больше чем половине исправления!

Но полбеды сделалось настоящей бедой, когда это сознание стало меркнуть (а оно было очень живо у деятелей названных выше групп), когда появились люди, — и даже социал-демократические органы, — которые недостаток готовы были возвести в добродетель, которые попытались даже теоретически обосновать свое раболепство и преклонение пред стихийностью. Этому направлению, содержание которого очень неточно характеризуется слишком узким для его выражения понятием «экономизма», пора подвести итоги.

б) Преклонение пред стихийностью. «Рабочая Мысль»

Прежде чем переходить к литературным проявлениям этого преклонения, отметим следующий характерный факт (сообщенный нам из упомянутого выше источника), который бросает некоторый свет на то, как в среде действовавших в Петербурге товарищей возникала и росла рознь будущих двух направлений русской социал-демократии. В начале 1897 года А. А. Ванееву и некоторым из его товарищей пришлось участвовать, перед отправкой их в ссылку, на одном частном собрании, где сошлись «старые» и «молодые» члены «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». Беседа велась главным образом об организации и в частности о том самом «Уставе рабочей кассы», который в окончательном своем виде напечатан в № 9–10 «Листка “Работника”» (стр. 46). Между «стариками» («декабристами», как их звали тогда в шутку петербургские социал-демократы) и некоторыми из «молодых» (принимавшими впоследствии близкое участие в «Раб. Мысли») сразу обнаружилось резкое разногласие и разгорелась горячая полемика. «Молодые» защищали главные основания устава в том виде, как он напечатан. «Старики» говорили, что нам нужно прежде всего вовсе не это, а упрочение «Союза борьбы» в организацию революционеров, которой должны быть соподчинены различные рабочие кассы, кружки для пропаганды среди учащейся молодежи и т. п. Само собою разумеется, что спорившие далеки были от мысли видеть в этом разногласии начало расхождения, считая его, наоборот, единичным и случайным. Но этот факт показывает, что возникновение и распространение «экономизма» шло и в России отнюдь не без борьбы с «старыми» социал-демократами (это часто забывают нынешние «экономисты»). И если эта борьба не оставила, по большей части, «документальных» следов, то причина этого единственно та, что состав работающих кружков менялся невероятно часто, никакая преемственность не устанавливалась, а потому и разногласия не фиксировались никакими документами.

Возникновение «Раб. Мысли» вывело «экономизм» на свет божий, но тоже не сразу. Надо конкретно представить себе условия работы и кратковременность жизни массы русских кружков (а конкретно представляет себе это только тот, кто это пережил), чтобы понять, как много случайного было в успехе или неуспехе нового направления в разных городах и как долго ни сторонники, ни противники этого «нового» не могли, буквально-таки не имели никакой возможности определить, действительно ли это особое направление или просто выражение неподготовленности отдельных лиц. Например, первые гектографированные номера «Раб. Мысли» остались даже совершенно неизвестны громадному большинству социал-демократов, и если мы теперь можем ссылаться на передовицу первого ее номера, то только благодаря перепечатке ее в статье В. И-а («Листок “Работника”» № 9–10, стр. 47 и сл.), который не преминул, разумеется, усердно — не по разуму усердно — расхвалить новую газету, столь резко отличавшуюся от названных нами выше газет и проектов газет. А на передовице этой стоит остановиться — настолько рельефно выразила она весь дух «Раб. Мысли» и «экономизма» вообще.

Указав на то, что руке в синем обшлаге не удержать развития рабочего движения, передовица продолжает: «…Такой живучестью рабочее движение обязано тому, что рабочий сам берется наконец за свою судьбу, вырвав ее из рук руководителей», и этот основной тезис подробно развивается дальше. На самом деле руководители (т. е. социал-демократы, организаторы «Союза борьбы») были вырваны полицией из рук, можно сказать, рабочих — а дело представляется так, будто рабочие вели борьбу с этими руководителями и освободились от их ига! Вместо того, чтобы звать вперед, к упрочению революционной организации и расширению политической деятельности, стали звать назад, к одной тред-юнионистской борьбе. Провозгласили, что «экономическая основа движения затемняется стремлением постоянно не забывать политический идеал», что девиз рабочего движения — «борьба за экономическое положение» (!) или, еще лучше, «рабочие для рабочих»; объявлялось, что стачечные кассы «дороже для движения, чем сотня других организаций» (сравните это, относящееся к октябрю 1897 года, утверждение с спором «декабристов» с «молодыми» в начале 1897 года) и т. п. Словечки в том роде, что во главу угла надо ставить не «сливки» рабочих, а «среднего» рабочего, массового рабочего, что «политика всегда послушно следует за экономикой» и т. д. и т. д., сделались модой и приобрели неотразимое влияние на массу привлекаемой к движению молодежи, знакомой в большинстве случаев только с обрывками марксизма в легальном его изложении.

Это было полным подавлением сознательности стихийностью — стихийностью тех «социал-демократов», которые повторяли «идеи» г-на В. В., стихийностью тех рабочих, которые поддавались тому доводу, что копейка на рубль ближе и дороже, чем всякий социализм и всякая политика, что они должны вести «борьбу, зная, что борются они не для каких-то будущих поколений, а для себя и своих детей» (передовая № 1 «Р. Мысли»). Подобные фразы составляли всегда излюбленное оружие тех западноевропейских буржуа, которые, ненавидя социализм, сами работали (вроде немецкого «социал-политика» Гирша) над пересаживанием английского тред-юнионизма на родную почву, говоря рабочим, что только профессиональная борьба есть именно борьба для самих себя и своих детей, а не для каких-то будущих поколений с каким-то будущим социализмом, — и теперь «В. В. русской социал-демократии» принялись повторять эти буржуазные фразы. Важно отметить здесь три обстоятельства, которые нам очень пригодятся при дальнейшем разборе современных разногласий.

Во-первых, указанное нами подавление сознательности стихийностью произошло тоже стихийным путем. Это кажется каламбуром, но это — увы! — горькая правда. Оно произошло не путем открытой борьбы двух совершенно противоположных воззрений и победы одного над другим, а путем «вырывания» жандармами все большего и большего числа революционеров-«стариков» и путем все большего и большего выступления на сцену «молодых» «В. В. русской социал — демократии». Всякий, кто — не скажу: участвовал в современном русском движении, а хотя бы только нюхал его воздух, превосходно знает, что дело обстоит именно так. И если мы тем не менее особенно настаиваем на том, чтобы читатель вполне уяснил себе этот общеизвестный факт, если мы для наглядности, так сказать, приводим данные о «Рабочем Деле» первой формации и о споре между «стариками» и «молодыми» в начале 1897 года, — то это потому, что на незнании широкой публикой (или совсем юной молодежью) этого факта спекулируют люди, хвастающиеся своим «демократизмом». Мы вернемся еще к этому ниже.

Во-вторых, уже на первом литературном проявлении «экономизма» мы можем наблюдать то в высшей степени своеобразное и крайне характерное для понимания всех разногласий в среде современных социал-демократов явление, что сторонники «чисто рабочего движения», поклонники самой тесной и самой «органической» (выражение «Раб. Дела») связи с пролетарской борьбой, противники всякой нерабочей интеллигенции (хотя бы это была и социалистическая интеллигенция) вынуждены прибегать для защиты своей позиции к доводам буржуазных «только тред-юнионистов». Это показывает нам, что «Р. Мысль», с самого своего начала, принялась — бессознательно для самой себя — осуществлять программу «Credo». Это показывает, — (чего никак не может понять «Р. Дело»), — что всякое преклонение пред стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли «сознательного элемента», роли социал-демократии означает тем самым, — совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, — усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих. Все, кто толкует о «переоценке идеологии», о преувеличении роли сознательного элемента и т. п., воображают, что чисто рабочее движение само по себе может выработать и выработает себе самостоятельную идеологию, лишь бы только рабочие «вырвали из рук руководителей свою судьбу». Но это глубокая ошибка. В дополнение к сказанному выше приведем еще следующие, глубоко справедливые и важные слова К. Каутского, сказанные им по поводу проекта новой программы австрийской социал-демократической партии:

«Многие из наших ревизионистских критиков полагают, будто Маркс утверждал, что экономическое развитие и классовая борьба создают не только условия социалистического производства, но также и непосредственно порождают сознание (курсив К. К.) его необходимости. И вот эти критики возражают, что страна наиболее высокого капиталистического развития, Англия, всего более чужда этому сознанию. На основании проекта можно было бы думать, что этот якобы ортодоксально-марксистский взгляд, опровергаемый указанным способом, разделяет и комиссия, вырабатывавшая австрийскую программу. В проекте значится: “Чем более капиталистическое развитие увеличивает пролетариат, тем более он вынуждается и получает возможность вести борьбу против капитализма. Пролетариат приходит к сознанию” возможности и необходимости социализма. В такой связи социалистическое сознание представляется необходимым непосредственным результатом пролетарской классовой борьбы. А это совершенно неверно. Разумеется, социализм, как учение, столь же коренится в современных экономических отношениях, как и классовая борьба пролетариата, столь же, как и эта последняя, вытекает из борьбы против порождаемой капитализмом бедности и нищеты масс, но социализм и классовая борьба возникают рядом одно с другим, а не одно из другого, возникают при различных предпосылках. Современное социалистическое сознание может возникнуть только на основании глубокого научного знания. В самом деле, современная экономическая наука настолько же является условием социалистического производства, как и современная, скажем, техника, а пролетариат при всем своем желании не может создать ни той, ни другой; обе они возникают из современного общественного процесса. Носителем же науки является не пролетариат, а буржуазная интеллигенция (курсив К. К.): в головах отдельных членов этого слоя возник ведь и современный социализм, и ими уже был сообщен выдающимся по своему умственному развитию пролетариям, которые затем вносят его в классовую борьбу пролетариата там, где это допускают условия. Таким образом, социалистическое сознание есть нечто извне внесенное (von außen Hineingetragenes) в классовую борьбу пролетариата, а не нечто стихийно (urwüchsig) из нее возникшее. Соответственно этому старая Гайнфельдская программа и говорила совершенно справедливо, что задачей социал-демократии является внесение в пролетариат (буквально: наполнение пролетариата) сознания его положения и сознания его задачи. В этом не было бы надобности, если бы это сознание само собой проистекало из классовой борьбы. Новый же проект перенял это положение из старой программы и пришил его к вышеприведенному положению. Но это совершенно перервало ход мысли…»

Раз о самостоятельной, самими рабочими массами в самом ходе их движения вырабатываемой идеологии не может быть и речи, то вопрос стоит только так: буржуазная или социалистическая идеология. Середины тут нет (ибо никакой «третьей» идеологии не выработало человечество, да и вообще в обществе, раздираемом классовыми противоречиями, и не может быть никогда внеклассовой или надклассовой идеологии). Поэтому всякое умаление социалистической идеологии, всякое отстранение от нее означает тем самым усиление идеологии буржуазной. Толкуют о стихийности. Но стихийное развитие рабочего движения идет именно к подчинению его буржуазной идеологии, идет именно по программе «Credo», ибо стихийное рабочее движение есть тред-юнионизм, есть Nur-Gewerkschaftlerei, a тред-юнионизм означает как раз идейное порабощение рабочих буржуазией. Поэтому наша задача, задача социал-демократии, состоит в борьбе со стихийностью, состоит в том, чтобы совлечь рабочее движение с этого стихийного стремления тред-юнионизма под крылышко буржуазии и привлечь его под крылышко революционной социал-демократии. Фраза авторов «экономического» письма в № 12 «Искры», что никакие усилия самых вдохновенных идеологов не могут совлечь рабочего движения с пути, определяемого взаимодействием материальных элементов и материальной среды, совершенно равносильна поэтому отказу от социализма, и если бы эти авторы способны были продумать то, что они говорят, до конца бесстрашно и последовательно, как должен продумывать свои мысли всякий, кто выступает на арену литературной и общественной деятельности, то им ничего не осталось бы, как «сложить на пустой груди ненужные руки» и… и предоставить поле действия гг. Струве и Прокоповичам, которые тянут рабочее движение «по линии наименьшего сопротивления», т. е. по линии буржуазного тред-юнионизма, или гг. Зубатовым, которые тянут его по линии поповско-жандармской «идеологии».

Вспомните пример Германии. В чем состояла историческая заслуга Лассаля пред немецким рабочим движением? В том, что он совлек это движение с того пути прогрессистского тред-юнионизма и кооперативизма, на который оно стихийно направлялось (при благосклонном участии Шульце-Деличей и им подобных). Для исполнения этой задачи нужно было нечто, совсем не похожее на разговоры о преуменьшении стихийного элемента, о тактике-процессе, о взаимодействии элементов и среды и т. п. Для этого нужна была отчаянная борьба со стихийностью, и только в результате такой, долгие-долгие годы ведшейся борьбы достигнуто было, например, то, что рабочее население Берлина из опоры прогрессистской партии сделалось одной из лучших крепостей социал-демократии. И борьба эта отнюдь не закончена и посейчас (как могло бы показаться людям, изучающим историю немецкого движения по Прокоповичу, а философию его по Струве). И сейчас немецкий рабочий класс, если можно так выразиться, раздроблен между несколькими идеологиями: часть рабочих объединена в католические и монархические рабочие союзы, другая — в гирш-дункеровские, основанные буржуазными поклонниками английского тред-юнионизма, третья — в союзы социал-демократические. Последняя часть неизмеримо больше всех остальных, но этого главенства социал-демократическая идеология могла добиться и это главенство она сможет сохранить только путем неуклонной борьбы со всеми остальными идеологиями.

Но почему же — спросит читатель — стихийное движение, движение по линии наименьшего сопротивления идет именно к господству буржуазной идеологии? По той простой причине, что буржуазная идеология по происхождению своему гораздо старше, чем социалистическая, что она более всесторонне разработана, что она обладает неизмеримо большими средствами распространения. И чем моложе социалистическое движение в какой-либо стране, тем энергичнее должна быть поэтому борьба против всех попыток упрочить несоциалистическую идеологию, тем решительнее надо предостерегать рабочих от тех плохих советчиков, которые кричат против «преувеличения сознательного элемента» и т. п. Авторы «экономического» письма громят, в унисон с «Раб. Делом», нетерпимость, свойственную младенческому периоду движения. Мы ответим на это: да, наше движение действительно находится в младенческом состоянии, и для того, чтобы скорее возмужать, оно должно именно заразиться нетерпимостью по отношению к людям, задерживающим его рост своим преклонением пред стихийностью. Нет ничего смешнее и ничего вреднее, как корчить из себя стариков, давно уже переживших все решительные эпизоды борьбы!

В-третьих, первый номер «Раб. Мысли» показывает нам, что название «экономизм» (от которого мы не думаем, разумеется, отказываться, ибо так или иначе, а эта кличка уже установилась) недостаточно точно передает сущность нового направления. «Раб. Мысль» не отрицает совершенно политической борьбы: в том уставе кассы, который напечатан в № 1 «Раб. Мысли», говорится о борьбе с правительством. «Рабочая Мысль» полагает лишь, что «политика всегда послушно следует за экономикой» (а «Рабочее Дело» варьирует этот тезис, уверяя в своей программе, что «в России более, чем во всякой другой стране, экономическая борьба неразрывна с политической»). Эти положения «Рабочей Мысли» и «Рабочего Дела» совершенно неверны, если понимать под политикой социал-демократическую политику. Очень часто экономическая борьба рабочих бывает связана (хотя и не неразрывно) с политикой буржуазной, клерикальной и проч., как мы уже видели. Положения «Раб. Дела» верны, если понимать под политикой политику тред-юнионистскую, т. е. общее стремление всех рабочих добиваться себе от государства тех или иных мероприятий, направленных против бедствий, свойственных их положению, но еще не устраняющих этого положения, т. е. не уничтожающих подчинения труда капиталу. Это стремление действительно обще и английским тред-юнионистам, враждебно относящимся к социализму, и католическим рабочим, и «зубатовским» рабочим, и проч. Есть политика и политика. Таким образом, мы видим, что и по отношению к политической борьбе «Раб. Мысль» проявляет не столько отрицание ее, сколько преклонение пред ее стихийностью,

(популярный очерк)

Написано в январе — июне 1916 г.

Впервые напечатано в середине
1917 г. в Петрограде отдельной
брошюрой издательством «Жизнь и знание»;
предисловие к французскому и
немецкому изданиям — в 1921 г. в
журнале «Коммунистический
Интернационал» №18

Печатается по тексту Полного
собрания сочинений В. И. Ленина, изд. 5, т. 27,
стр. 299–426.

(По рукописи, сверенной с текстом брошюры;
предисловие к французскому и немецкому
изданиям — по тексту журнала)

Предисловие

Предлагаемая вниманию читателя брошюра написана мной весной 1916 г. в
Цюрихе. В тамошних условиях работы мне приходилось, естественно,
терпеть известный недостаток во французской и английской литературе и
очень большой недостаток — в литературе русской. Но всё же главный
английский труд об империализме, книгу Дж. А. Гобсона, я использовал с
тем вниманием, которого этот труд, по моему убеждению, заслуживает.

Брошюра писана для царской цензуры. Поэтому я не только был вынужден
строжайше ограничить себя исключительно теоретическим — экономическим в
особенности — анализом, но и формулировать необходимые немногочисленные
замечания относительно политики с громаднейшей осторожностью, намёками,
тем эзоповским — проклятым эзоповским — языком, к которому царизм
заставлял прибегать всех революционеров, когда они брали в руки перо
для «легального» произведения.

Тяжело перечитывать теперь, в дни свободы, эти искажённые мыслью о
царской цензуре, сдавленные, сжатые в железные тиски места брошюры. О
том, что империализм есть канун социалистической революции, о том, что
социал-шовинизм (социализм на словах, шовинизм на деле) есть полная
измена социализму, полный переход на сторону буржуазии, что этот раскол
рабочего движения стоит в связи с объективными условиями империализма и т. п.
— мне приходилось говорить «рабьим»
языком, и я вынужден отослать читателя, интересующегося вопросом, к
выходящему вскоре переизданию моих зарубежных статей 1914–1917 годов.
Особенно стоит отметить одно место, на странице 119–120
^*: чтобы в цензурной форме
пояснить читателю, как бесстыдно лгут капиталисты и перешедшие на их
сторону социал-шовинисты (с коими так непоследовательно борется
Каутский) по вопросу об аннексиях, как бесстыдно они прикрывают
аннексии своих капиталистов, я вынужден был взять пример…
Японии! Внимательный читатель легко подставит вместо Японии — Россию, а
вместо Кореи — Финляндию, Польшу, Курляндию, Украину, Хиву, Бухару,
Эстляндию и прочие не великороссами заселённые области.

Я бы хотел надеяться, что моя брошюра поможет разобраться в основном
экономическом вопросе, без изучения которого нельзя ничего понять в
оценке современной войны и современной политики, именно: в вопросе об
экономической сущности империализма.

Автор

Петроград. 26 апреля 1917 года.

---

Предисловие к французскому и немецкому изданиям ²

I

Настоящая книжка написана, как указано в предисловии к русскому
изданию, в 1916 году для царской цензуры. Я не имею возможности
переделать весь текст в настоящее время, да это было бы, пожалуй,
нецелесообразно, ибо основная задача книги была и остаётся: показать по
сводным данным бесспорной буржуазной статистики и признаниям буржуазных
учёных всех стран, какова была итоговая картина всемирного
капиталистического хозяйства, в его международных взаимоотношениях, в
начале XX века, накануне первой всемирной империалистской войны.

Отчасти будет даже небесполезно для многих коммунистов в передовых
капиталистических странах убедиться на примере этой, легальной с
точки зрения царской цензуры, книжки в возможности — и
необходимости — использовать даже те слабые остатки легальности,
которые остаются ещё для коммунистов в современной, скажем, Америке или
во Франции после недавнего, почти поголовного ареста коммунистов, для
разъяснения всей лживости социал-пацифистских взглядов и надежд на
«мировую демократию». А самые необходимые дополнения к этой
подцензурной книжке я попытаюсь дать в настоящем предисловии.

II

В книжке доказано, что война 1914–1918 годов была с обеих сторон
империалистской (т. е. захватной, грабительской, разбойнической)
войной, войной из-за дележа мира, из-за раздела и передела колоний, «сфер влияния»
финансового капитала и т. д.

Ибо доказательство того, каков истинный социальный, или вернее:
истинный классовый характер войны содержится, разумеется, не в
дипломатической истории войны, а в анализе объективного
положения командующих классов во всех воюющих
державах. Чтобы изобразить это объективное положение, надо взять не
примеры и не отдельные данные (при громадной сложности явлений
общественной жизни можно всегда подыскать любое количество примеров или
отдельных данных в подтверждение любого положения), а непременно
совокупность данных об основах хозяйственной жизни
всех воюющих держав и всего мира.

Именно такие сводные данные, которые не могут быть опровергнуты,
приведены мной в картине раздела мира в 1876 и 1914 годах (в §
6) и раздела желдорог всего мира в 1890 и 1913 годах (в § 7).
Желдороги, это — итоги самых главных отраслей капиталистической
промышленности, каменноугольной и железоделательной, итоги — и наиболее
наглядные показатели развития мировой торговли и
буржуазно-демократической цивилизации. Как связаны желдороги с крупным
производством, с монополиями, с синдикатами, картелями, трестами,
банками, с финансовой олигархией, это показано в предыдущих главах
книги. Распределение желдорожной сети, неравномерность его,
неравномерность её развития, это — итоги современного,
монополистического капитализма во всемирном масштабе. И эти итоги
показывают абсолютную неизбежность империалистских войн на такой
хозяйственной основе, пока существует частная собственность на
средства производства.

Постройка желдорог кажется простым, естественным, демократическим,
культурным, цивилизаторским предприятием: такова она в глазах
буржуазных профессоров, которым платят за подкрашивание
капиталистического рабства, и в глазах мелкобуржуазных филистеров. На
деле капиталистические нити, тысячами сетей связывающие эти предприятия
с частной собственностью на средства производства вообще, превратили эту постройку в орудие
угнетения миллиарда людей (колонии плюс полуколонии), т. е.
больше половины населения земли в зависимых странах и наёмных рабов
капитала в «цивилизованных» странах.

Частная собственность, основанная на труде мелкого хозяина, свободная
конкуренция, демократия, — все эти лозунги, которыми обманывают рабочих
и крестьян капиталисты и их пресса, остались далеко позади. Капитализм
перерос во всемирную систему колониального угнетения и финансового
удушения горстью «передовых» стран гигантского большинства населения
земли. И делёж этой «добычи» происходит между 2–3 всемирно
могущественными, вооружёнными с ног до головы хищниками (Америка,
Англия, Япония), которые втягивают в свою войну из-за дележа
своей добычи всю землю.

III

Брест-Литовский мир ³,
продиктованный монархической Германией, а затем гораздо более зверский
и подлый Версальский мир ⁴,
продиктованный «демократическими» республиками, Америкой и Францией, а
также «свободной» Англией, сослужили полезнейшую службу человечеству,
разоблачив как наёмных чернильных кули империализма, так и реакционных
мещан, хотя бы и называющих себя пацифистами и социалистами, которые
воспевали «вильсонизм» ⁵,
доказывали возможность мира и реформ при империализме.

Десятки миллионов трупов и калек, оставленных войной, войной из-за
того, английская или германская группа финансовых разбойников должна
получить больше добычи, и затем два этих «мирных договора» открывают
глаза с невиданной прежде быстротой миллионам и десяткам миллионов
забитых, задавленных, обманутых, одураченных буржуазией людей. На почве
всемирного разорения, созданного войной, растёт, таким образом,
всемирный революционный кризис, который, какие бы долгие и тяжёлые
перипетии он ни проходил, не может кончиться иначе, как пролетарской революцией и её
победой.

Базельский манифест II Интернационала, давший в 1912 году оценку именно
той войне, которая наступила в 1914 году, а не войне вообще (войны
бывают разные, бывают и революционные), этот манифест остался
памятником, разоблачающим весь позорный крах, всё ренегатство героев II
Интернационала.

Я перепечатываю поэтому этот манифест в приложении к настоящему изданию
и обращаю внимание читателей ещё и ещё раз, что герои II Интернационала
так же заботливо обходят те места этого манифеста, где говорится точно,
ясно, прямо о связи именно этой грядущей войны с пролетарской
революцией, — обходят так же заботливо, как вор обходит то место, где
он совершил кражу.

IV

Особенное внимание уделено в настоящей книжке критике «каутскианства»,
международного идейного течения, которое представлено во всех странах
мира «виднейшими теоретиками», вождями II Интернационала (в Австрии —
Отто Бауэр и Кº, в Англии — Рамсей Макдональд и др., во Франции —
Альбер Тома и т. д. и т. п.) и массой социалистов, реформистов,
пацифистов, буржуазных демократов, попов.

Это идейное течение есть, с одной стороны, продукт разложения, гниения
II Интернационала, а с другой стороны — неизбежный плод идеологии
мелких буржуа, которых вся жизненная обстановка держит в плену
буржуазных и демократических предрассудков.

У Каутского и подобных ему подобные взгляды есть полное отречение
именно от тех революционных основ марксизма, которые этот писатель
защищал десятки лет, специально, между прочим, в борьбе с
социалистическим оппортунизмом (Бернштейна, Мильерана, Гайндмана,
Гомперса и т. п.). Не случайно поэтому, что во всём мире «каутскианцы»
объединились теперь практически-политически с крайними оппортунистами
(через II или жёлтый Интернационал ⁶) и с буржуазными
правительствами (через коалиционные буржуазные правительства с участием
социалистов).

Растущее во всём мире пролетарское революционное движение вообще,
коммунистическое в особенности не может обойтись без анализа и
разоблачения теоретических ошибок «каутскианства». Это тем более так,
что пацифизм и «демократизм» вообще, нисколько не претендующие на
марксизм, но совершенно так же, как Каутский и Кº, затушёвывающие
глубину противоречий империализма и неизбежность порождённого им
революционного кризиса, — эти течения распространены ещё чрезвычайно
сильно во всём мире. И борьба с этими течениями обязательна для партии
пролетариата, которая должна отвоёвывать от буржуазии одураченных ею
мелких хозяйчиков и миллионы трудящихся, поставленных в более или менее
мелкобуржуазные условия жизни.

V

Необходимо сказать несколько слов о главе VIII: «Паразитизм и
загнивание капитализма». Как уже отмечено в тексте книги, Гильфердинг,
бывший «марксист», теперь соратник Каутского и один из главных
представителей буржуазной, реформистской политики в «Независимой с.-д.
партии Германии» ⁷, сделал
по этому вопросу шаг назад по сравнению с откровенным пацифистом
и реформистом, англичанином Гобсоном. Международный раскол всего
рабочего движения теперь уже обнаружился вполне (II и III
Интернационал). Обнаружился также и факт вооружённой борьбы и
гражданской войны между обоими течениями: поддержка Колчака и Деникина
в России меньшевиками и «социалистами-революционерами» против
большевиков, шейдемановцы и Носке с Кº в Германии с буржуазией против
спартаковцев ⁸, тоже в
Финляндии, Польше, Венгрии и т. д. В чём же экономическая основа этого
всемирно-исторического явления? Именно в паразитизме и загнивании
капитализма, которые свойственны его высшей исторической стадии, т. е.
империализму. Как доказано в настоящей книжке, капитализм выделил
теперь горстку (менее одной десятой доли
населения земли, при самом «щедром» и преувеличенном расчёте менее
одной пятой) особенно богатых и могущественных государств, которые
грабят — простой «стрижкой купонов» — весь мир. Вывоз капитала даёт
доход 8–10 миллиардов франков в год, по довоенным ценам и довоенной
буржуазной статистике. Теперь, конечно, много больше.

Понятно, что из такой гигантской сверхприбыли (ибо она
получается сверх той прибыли, которую капиталисты выжимают из рабочих
«своей» страны) можно подкупать рабочих вождей и верхнюю
прослойку рабочей аристократии. Её и подкупают капиталисты «передовых»
стран — подкупают тысячами способов, прямых и косвенных, открытых и
прикрытых.

Этот слой обуржуазившихся рабочих или «рабочей аристократии», вполне
мещанских по образу жизни, по размерам заработков, по всему своему
миросозерцанию, есть главная опора II Интернационала, а в наши дни
главная социальная (не военная) опора буржуазии. Ибо это
настоящие агенты буржуазии в рабочем движении, рабочие
приказчики класса капиталистов (labor lieutenants of the capitalist
class), настоящие проводники реформизма и шовинизма. В гражданской
войне пролетариата с буржуазией они неизбежно становятся, в немалом
числе, на сторону буржуазии, на сторону «версальцев» ⁹ против «коммунаров».

Не поняв экономических корней этого явления, не оценив его
политического и общественного значения, нельзя сделать ни шага в
области решения практических задач коммунистического движения и
грядущей социальной революции.

Империализм есть канун социальной революции пролетариата. Это
подтвердилось с 1917 года в всемирном масштабе.

6 июля 1920 г.

Н. Ленин

---

За последние 15–20 лет, особенно после испано-американской (1898) и
англо-бурской (1899–1902) войны, экономическая, а также политическая
литература старого и нового света всё чаще и чаще останавливается на
понятии «империализм» для характеристики переживаемой нами эпохи. В
1902 году в Лондоне и Нью-Йорке вышло в свет сочинение английского
экономиста Дж. А. Гобсона: «Империализм». Автор, стоящий на точке
зрения буржуазного социал-реформизма и пацифизма — однородной, в
сущности, с теперешней позицией бывшего марксиста К. Каутского, — дал
очень хорошее и обстоятельное описание основных экономических и
политических особенностей империализма ¹⁰.
В 1910 году в Вене вышло в свет сочинение
австрийского марксиста Рудольфа Гильфердинга: «Финансовый капитал»
(русский перевод: Москва, 1912). Несмотря на ошибку автора в вопросе о
теории денег и на известную склонность к примирению марксизма с
оппортунизмом, это сочинение представляет из себя в высшей степени
ценный теоретический анализ «новейшей фазы в развитии капитализма» —
так гласит подзаголовок книги Гильфердинга ¹¹.
В сущности, то, что́ говорилось за
последние годы об империализме — особенно в громадном количестве
журнальных и газетных статей на эту тему, а также в резолюциях,
например, Хемницкого ¹² и
Базельского конгрессов, состоявшихся осенью 1912 года, — едва ли
выходило из круга идей, изложенных или, вернее, подытоженных у обоих названных
авторов…

В дальнейшем мы попытаемся кратко изложить, в возможно более популярной
форме, связь и взаимоотношение основных экономических
особенностей империализма. На неэкономической стороне дела
остановиться, как она бы этого заслуживала, нам не придётся. Ссылки на
литературу и другие примечания, способные интересовать не всех
читателей, мы отнесём в конец брошюры.

I. Концентрация производства и монополии

Громадный рост промышленности и замечательно быстрый процесс
сосредоточения производства во всё более крупных предприятиях являются
одной из наиболее характерных особенностей капитализма. Самые полные и
самые точные данные об этом процессе дают современные промышленные
переписи.

В Германии, например, из каждой тысячи промышленных предприятий было
крупных, т. е. имеющих свыше 50 наёмных рабочих, в 1882 г. — 3; в 1895
г. — 6 и в 1907 г. — 9. На их долю приходилось из каждой сотни рабочих:
22, 30 и 37. Но концентрация производства гораздо сильнее, чем
концентрация рабочих, потому что труд в крупных заведениях гораздо
производительнее. На это указывают данные о паровых машинах и об
электрических двигателях. Если взять то, что́ в Германии называют
промышленностью в широком смысле, т. е. включая и торговлю и пути
сообщения и т. п., то получим следующую картину. Крупных заведений
30 588 из 3 265 623, т. е. всего 0,9%. У них рабочих —
5,7 миллионов из 14,4 млн., т. е. 39,4%; паровых лошадиных сил — 6,6
млн. из 8,8, т. е. 75,3%; электрических — 1,2 млн. киловатт из 1,5
млн., т. е. 77,2%.

Менее чем одна сотая доля предприятий имеет более ¾
общего количества паровой и электрической силы! На долю 2,97 млн.
мелких (до 5 наёмных рабочих) предприятий, составляющих 91% всего числа
предприятий, приходится всего 7% паровой и электрической силы! Десятки тысяч
крупнейших предприятий — всё; миллионы мелких — ничто.

Заведений, имеющих 1000 и более рабочих, было в Германии в 1907 г. 586.
У них почти десятая доля (1,38 млн.) общего числа рабочих и
почти треть (32%) общей суммы паровой и электрической
силы ^*. Денежный
капитал и банки, как увидим, делают этот перевес горстки крупнейших
предприятий ещё более подавляющим и притом в самом буквальном значении
слова, т. е. миллионы мелких, средних и даже части крупных «хозяев»
оказываются на деле в полном порабощении у нескольких сотен
миллионеров-финансистов.

В другой передовой стране современного капитализма, в Соединённых
Штатах Северной Америки, рост концентрации производства ещё сильнее.
Здесь статистика выделяет промышленность в узком смысле слова и
группирует заведения по величине стоимости годового продукта. В 1904
году крупнейших предприятий, с производством в 1 миллион долларов и
свыше, было 1900 (из 216 180, т. е. 0,9%) — у них 1,4 млн. рабочих
(из 5,5 млн., т. е. 25,6%) и 5,6 миллиардов производства (из 14,8
млрд., т. е. 38%). Через 5 лет, в 1909 г. соответственные цифры:
3 060 предприятий (из 268 491; — 1,1%) с 2,0 млн. рабочих (из
6,6; — 30,5%) и с 9,0 миллиардами производства (из 20,7 миллиардов; —
43,8%) ^**.

Почти половина всего производства всех предприятий страны в руках
одной сотой доли общего числа предприятий! И эти три тысячи
предприятий-гигантов охватывают 258 отраслей промышленности ¹³. Отсюда ясно, что
концентрация, на известной ступени её развития, сама собою подводит,
можно сказать, вплотную к монополии. Ибо нескольким десяткам гигантских
предприятий легко прийти к соглашению между собою, а с другой
стороны затруднение конкуренции, тенденция к монополии порождается
именно крупным размером предприятий. Это превращение конкуренции в
монополию представляет из себя одно из важнейших явлений — если не
важнейшее — в экономике новейшего капитализма, и нам необходимо
подробнее остановиться на нём. Но сначала мы должны устранить одно
возможное недоразумение.

Американская статистика говорит: 3000 гигантских предприятий в 250
отраслях промышленности. Как будто бы всего по 12 предприятий
крупнейшего размера на каждую отрасль.

Но это не так. Не в каждой отрасли промышленности есть большие
предприятия; а с другой стороны, крайне важной особенностью
капитализма, достигшего высшей ступени развития, является так
называемая комбинация, т. е. соединение в одном предприятии
разных отраслей промышленности, представляющих собой либо
последовательные ступени обработки сырья (например, выплавка чугуна из
руды и переделка чугуна в сталь, а далее, может быть, производство тех
или иных готовых продуктов из стали), — либо играющих вспомогательную
роль одна по отношению к другой (например, обработка отбросов или
побочных продуктов; производство предметов упаковки и т. п.).

«Комбинация, — пишет Гильфердинг, —
уравнивает различия конъюнктуры и потому обеспечивает для
комбинированного предприятия большее постоянство нормы прибыли. Во-2-х,
комбинация приводит к устранению торговли. В-3-х, она делает возможными
технические усовершенствования, а следовательно, и получение
дополнительной прибыли по сравнению с «чистыми» (т. е. не
комбинированными) предприятиями. В-4-х, она укрепляет позицию
комбинированного предприятия по сравнению с «чистым», — усиливает его в
конкуренционной борьбе во время сильной депрессии (заминки в делах,
кризиса), когда понижение цен сырья отстаёт от понижения цены
фабрикатов» ^*.

^* «Финансовый
капитал», рус. пер., стр. 286–287.

Немецкий буржуазный экономист Гейман, посвятивший особое сочинение
описанию «смешанных», т. е. комбинированных, предприятий в немецкой
железоделательной промышленности, говорит: «чистые
предприятия гибнут, раздавленные высокой ценой на материалы, при низких
ценах на готовые продукты». Получается такая картина:

«Остались, с одной стороны, крупные, каменноугольные компании, с
добычей угля в несколько миллионов тонн, крепко сорганизованные в своём
каменноугольном синдикате; а затем тесно связанные с ними крупные
сталелитейные заводы со своим стальным синдикатом. Эти гигантские
предприятия с производством стали в 400 000 тонн (тонна = 60
пудов) в год, с громадной добычей руды и каменного угля, с
производством готовых изделий из стали, с 10 000 рабочих, живущих
по казармам заводских посёлков, иногда со своими собственными железными
дорогами и гаванями, — являются типичными представителями немецкой
железной промышленности. И концентрация идёт всё дальше и дальше
вперёд. Отдельные предприятия становятся всё крупнее; всё большее число
предприятий одной и той же или различных отраслей промышленности
сплачивается в гигантские предприятия, для которых полдюжины крупных
берлинских банков служат и опорой и руководителями. По отношению к
германской горной промышленности точно доказана правильность учения
Карла Маркса о концентрации; правда, это относится к стране, в которой
промышленность защищена охранительными пошлинами и перевозочными
тарифами. Горная промышленность Германии созрела для
экспроприации» ^*.

К такому выводу должен был прийти добросовестный, в виде исключения,
буржуазный экономист. Надо отметить, что он как бы выделяет Германию
особо, ввиду защиты её промышленности высокими охранительными

^* Hans Gideon Heymann.
«Die gemischten Werke im deutschen Großeisengewerbe». Stuttgart,
1904 (SS. 256, 278–279) (Ганс Гидеон Гейман. «Смешанные предприятия в
немецкой крупной железоделательной промышленности». Штутгарт, 1904
(стр. 256, 278–279). Ред.).

пошлинами. Но это обстоятельство могло лишь ускорить концентрацию и
образование монополистических союзов предпринимателей, картелей,
синдикатов и т. п. Чрезвычайно важно, что в стране свободной торговли,
Англии, концентрация тоже приводит к монополии, хотя несколько
позже и в другой, может быть, форме. Вот что пишет профессор Герман
Леви в специальном исследовании о «Монополиях, картелях и трестах» по
данным об экономическом развитии Великобритании:

«В Великобритании именно крупный размер предприятий и их высокий
технический уровень несут в себе тенденцию к монополии. С одной
стороны, концентрация привела к тому, что на предприятие приходится
затрачивать громадные суммы капитала; поэтому новые предприятия стоят
перед всё более высокими требованиями в смысле размеров необходимого
капитала, и этим затрудняется их появление. А с другой стороны (и этот
пункт мы считаем более важным), каждое новое предприятие, которое хочет
стать на уровне гигантских предприятий, созданных концентрацией, должно
производить такое громадное избыточное количество продуктов, что
прибыльная продажа их возможна только при необыкновенном увеличении
спроса, а в противном случае этот избыток продуктов понизит цены до
уровня, невыгодного ни для нового завода ни для монополистических
союзов». В Англии монополистические союзы
предпринимателей, картели и тресты, возникают большей частью — в
отличие от других стран, где охранительные пошлины облегчают
картелирование, — лишь тогда, когда число главных конкурирующих
предприятий сводится к «каким-нибудь двум дюжинам». «Влияние
концентрации на порождение монополии в крупной промышленности
сказывается здесь с кристальной ясностью» ^*.

Полвека тому назад, когда Маркс писал свой «Капитал», свободная
конкуренция казалась подавляющему

^* Hermann Levy.
«Monopole, Kartelle und Trusts». Jena, 1909, SS. 286, 290, 298 (Герман
Леви. «Монополии, картели и тресты». Йена, 1909, стр. 286, 290, 298.
Ред.).

большинству экономистов «законом природы». Казённая наука пыталась
убить посредством заговора молчания сочинение Маркса, доказавшего
теоретическим и историческим анализом капитализма, что свободная
конкуренция порождает концентрацию производства, а эта концентрация на
известной ступени своего развития ведёт к монополии. Теперь монополия
стала фактом. Экономисты пишут горы книг, описывая отдельные проявления
монополии и продолжая хором заявлять, что «марксизм опровергнут». Но
факты — упрямая вещь, как говорит английская пословица, и с ними
волей-неволей приходится считаться. Факты показывают, что различия
между отдельными капиталистическими странами, например, в отношении
протекционизма или свободной торговли, обусловливают лишь
несущественные различия в форме монополий или во времени появления их,
а порождение монополии концентрацией производства вообще является общим
и основным законом современной стадии развития капитализма.

Для Европы можно установить довольно точно время окончательной
смены старого капитализма новым: это именно — начало XX века. В одной
из новейших сводных работ по истории «образования монополий» мы читаем:

«Можно привести из эпохи до 1860 г. отдельные примеры капиталистических
монополий; можно открыть в них зародыши тех форм, которые столь обычны
теперь; но всё это безусловно — доисторические времена для картелей.
Настоящее начало современных монополий относится, самое раннее, к 1860
годам. Первый крупный период развития монополий начинается с
международного угнетения промышленности 1870 годов и простирается до
начала 1890 годов». «Если рассматривать дело в европейском масштабе, то
предельным пунктом развития свободной конкуренции являются 60-ые и
70-ые годы. Тогда Англия закончила постройку своей капиталистической
организации старого стиля. В Германии эта организация вступила в
решительную борьбу с ремеслом и домашней промышленностью и начала
создавать себе свои формы существования».

«Большой переворот начинается с краха 1873 года или, вернее, с
депрессии, которая последовала за ним и которая — с едва заметным
перерывом в начале 80-х годов и с необыкновенно сильным, но коротким
подъёмом около 1889 года — заполняет 22 года европейской экономической
истории». «Во время короткого периода подъёма 1889–1890 гг. картелями
сильно пользовались для использования конъюнктуры. Необдуманная
политика поднимала вверх цены ещё быстрее и ещё сильнее, чем это
произошло бы без картелей, и почти все эти картели погибли бесславно «в
могиле краха». Прошло ещё пять лет плохих дел и низких цен, но в
промышленности царило уже не прежнее настроение. Депрессию не считали
уже чем-то само собою разумеющимся, в ней видели лишь паузу перед новой
благоприятной конъюнктурой.

И вот картельное движение вступило в свою вторую эпоху. Вместо
преходящего явления картели становятся одной из основ всей
хозяйственной жизни. Они завоёвывают одну область промышленности за
другой и в первую голову обработку сырых материалов. Уже в начале 1890
годов картели выработали себе в организации коксового синдиката, по
образцу которого создан угольный синдикат, такую картельную технику,
дальше которой движение, в сущности, не пошло. Большой подъём в конце
XIX века и кризис 1900–1903 годов стоят — по крайней мере в горной и
железной промышленности — впервые всецело под знаком картелей. И если
тогда это казалось ещё чем-то новым, то теперь для широкого
общественного сознания стало само собою разумеющейся истиной, что
крупные части хозяйственной жизни изъяты, как общее правило, из
свободной конкуренции» ^*.

^* Th. Vogelstein. «Die
finanzielle Organisation der kapitalistischen Industrie und die
Monopolbildungen» в «Grundriß der Sozialökonomik». VI Abt.,
Tüb., 1914 (Т. Фогельштейн. «Финансовая организация
капиталистической индустрии и образование монополий» в «Основах
социальной экономики». VI раздел, Тюбинген, 1914. Ред.). Ср.
того же автора: «Organisationsformen der Eisenindustrie und
Textilindustrie in England und Amerika». Bd. I, Lpz., 1910
(«Организационные формы железоделательной и текстильной промышленности
в Англии и Америке». Том I, Лейпциг, 1910. Ред.).

Итак, вот основные итоги истории монополий: 1) 1860 и 1870 годы —
высшая, предельная ступень развития свободной конкуренции. Монополии
лишь едва заметные зародыши. 2) После кризиса 1873 г. широкая полоса
развития картелей, но они ещё исключение. Они ещё не прочны. Они ещё
преходящее явление. 3) Подъём конца XIX века и кризис 1900–1903 гг.:
картели становятся одной из основ всей хозяйственной жизни. Капитализм
превратился в империализм.

Картели договариваются об условиях продажи, сроках платежа и пр. Они
делят между собой области сбыта. Они определяют количество производимых
продуктов. Они устанавливают цены. Они распределяют между отдельными
предприятиями прибыль и т. д.

Число картелей в Германии определялось приблизительно в 250 в 1896 г. и
в 385 в 1905 году при участии в них около 12 000 заведений ^*. Но все признают, что эти
цифры преуменьшены. Из приведённых выше данных германской промышленной
статистики 1907 г. видно, что даже 12 000 крупнейших предприятий
сосредоточивают, наверное, больше половины общего количества паровой и
электрической силы. В Соединённых Штатах Северной Америки число трестов
определялось в 1900 г. — в 185; в 1907 г. — в 250. Американская
статистика делит все промышленные предприятия на принадлежащие
отдельным лицам, фирмам и корпорациям. Последним принадлежало в 1904
году — 23,6%, в 1909 г. — 25,9%, т. е. свыше четверти общего числа
предприятий. Рабочих в этих заведениях было 70,6% в 1904 и 75,6%, три
четверти общего числа, в 1909 г.; размеры производства были 10,9 и 16,3
миллиардов долларов, т. е. 73,7% и 79,0% общей суммы.

^* Dr. Riesser. «Die
deutschen Großbanken und ihre Konzentration im Zusammenhange mit
der Entwicklung der Gesamtwirtschaft in Deutschland». 4. Aufl., 1912,
S. 149. — R. Liefmann. «Kartelle und Trusts und die Weiterbildung der
volkswirtschaftlichen Organisation». 2. Aufl., 1910, S. 25 (Д-р Риссер.
«Германские крупные банки и их концентрация в связи с общим развитием
хозяйства в Германии». 4 изд., 1912, стр. 149. — Р. Лифман. «Картели и
тресты и дальнейшее развитие народнохозяйственной организации». 2 изд.,
1910, стр. 25. Ред.).

В руках картелей и трестов сосредоточивается нередко семь-восемь
десятых всего производства данной отрасли промышленности.
Рейнско-Вестфальский каменноугольный синдикат при своём основании в
1893 году концентрировал 86,7% всего производства угля в районе, а в
1910 году уже 95,4% ^*.
Создающаяся таким образом монополия обеспечивает гигантские доходы и
ведёт к образованию технически-производственных единиц необъятного
размера. Знаменитый керосиновый трест в Соединённых Штатах (Standard
Oil Company) был основан в 1900 г. «Его капитал
составлял 150 миллионов долларов. Выпущено было обыкновенных акций на
100 млн. и привилегированных на 106 млн. На эти последние выплачивалось
дивиденда в 1900–1907 годах: 48, 48, 45, 44, 36, 40, 40, 40%, всего 367
миллионов долларов. С 1882 по 1907 год было получено чистой прибыли 889
млн. долларов; из них 606 млн. уплачены в дивиденд, а остальное пошло
на резервный капитал» ^**. «На всех
предприятиях стального треста (United States Steel Corporation) было в
1907 г. не менее как 210 180 рабочих и служащих. Самое крупное
предприятие германской горной промышленности, Гельзенкирхенское горное
общество (Gelsenkirchener Bergwerksgesellschaft), имело в 1908 г. —
46 048 рабочих и служащих» ^***. Ещё в 1902 г. стальной трест
производил 9 миллионов тонн стали ^****. Его производство стали составляло в
1901 г. — 66,3%, а в 1908 г. — 56,1% всего производства стали в
Соединённых Штатах ^*****; добыча руды — 43,9% и 46,3% за те
же годы.

Отчёт американской правительственной комиссии о
трестах говорит: «Их превосходство над конкурентами основывается
на крупных размерах их предприятий и на их превосходно поставленной
технике. Табачный трест с самого своего основания прилагал все усилия к
тому, чтобы в широких размерах заменять ручной труд машинным повсюду.
Он скупал для этой цели все патенты, имеющие какое-либо отношение к
обработке табака, и израсходовал на это громадные суммы. Многие патенты
оказывались сначала негодными, и их приходилось перерабатывать
инженерам, состоящим на службе у треста. В конце 1906 г. было создано
два филиальных общества с исключительной целью скупки патентов. Для той
же цели трест основал свои литейни, машинные фабрики и починочные
мастерские. Одно из этих заведений, в Бруклине, занимает в среднем 300
рабочих; здесь производятся опыты над изобретениями для производства
папирос, маленьких сигар, нюхательного табака, листового олова для
упаковки, коробок и пр.; здесь же усовершенствуются
изобретения» ^*. «И
другие тресты держат у себя на службе так называемых developping
engineers (инженеров для развития техники), задачей которых является
изобретать новые приёмы производства и испытывать технические
улучшения. Стальной трест платит своим инженерам и рабочим высокие
премии за изобретения, способные повысить технику или уменьшить
издержки» ^**.

Подобным же образом организовано дело технических улучшений в
германской крупной промышленности, например, в химической, которая
развилась так гигантски за последние десятилетия. Процесс концентрации
производства уже к 1908 г. создал в этой промышленности
две главные «группы», которые по-своему тоже подходили к монополии.
Сначала эти группы были «двойственными союзами» двух пар крупнейших
фабрик, с капиталом каждая в 20–21 миллион марок: с одной стороны,
бывшая Майстера, фабрика в Хохсте и Касселлэ в Франкфурте-на-Майне, с
другой стороны, анилиновая и содовая фабрика в Людвигсхафене и бывшая
Байера в Эльберфельде. Затем в 1905 г. одна группа, а в 1908 г. другая
вошла в соглашение каждая ещё с одной крупной фабрикой. Получилось два
«тройственных союза» с капиталом в 40–50 миллионов марок каждый, и
между этими «союзами» уже началось «сближение», «договоры» о ценах и т.
д. ^*.

Конкуренция превращается в монополию. Получается гигантский прогресс
обобществления производства. В частности обобществляется и процесс
технических изобретений и усовершенствований.

Это уже совсем не то, что старая свободная конкуренция раздробленных и
не знающих ничего друг о друге хозяев, производящих для сбыта на
неизвестном рынке. Концентрация дошла до того, что можно произвести
приблизительный учёт всем источникам сырых материалов (например,
железорудные земли) в данной стране и даже, как увидим, в ряде стран,
во всём мире. Такой учёт не только производится, но эти источники
захватываются в одни руки гигантскими монополистическими союзами.
Производится приблизительный учёт размеров рынка, который «делят» между
собою, по договорному соглашению, эти союзы. Монополизируются обученные
рабочие силы, нанимаются лучшие инженеры, захватываются пути и средства
сообщения — железные дороги в Америке, пароходные общества в Европе и в
Америке. Капитализм в его империалистской стадии вплотную подводит к
самому всестороннему обобществлению производства, он втаскивает, так
сказать, капиталистов, вопреки их воли и сознания, в какой-то новый
общественный порядок, переходный от полной свободы конкуренции к полному
обобществлению.

^* Riesser, назв.
соч., стр. 547 и сл. по 3-му изд. Газеты сообщают (июнь 1916) о новом
гигантском тресте, объединяющем химическую промышленность Германии.

Производство становится общественным, но присвоение остаётся частным.
Общественные средства производства остаются частной собственностью
небольшого числа лиц. Общие рамки формально признаваемой свободной
конкуренции остаются, и гнёт немногих монополистов над остальным
населением становится во сто раз тяжелее, ощутительнее, невыносимее.

Немецкий экономист Кестнер посвятил особое сочинение
«борьбе между картелями и посторонними», т. е. не
входящими в картель предпринимателями. Он назвал это сочинение:
«Принуждение к организации», тогда как надо было бы говорить, конечно,
чтобы не прикрашивать капитализма, о принуждении к подчинению союзам
монополистов. Поучительно взглянуть просто хотя бы на перечень тех
средств современной, новейшей, цивилизованной, борьбы за «организацию»,
к которым прибегают союзы монополистов: 1) лишение сырых материалов
(«… один из важнейших приёмов для принуждения
к вступлению в картель»); 2) лишение рабочих рук посредством
«альянсов» (т. е. договоров капиталистов с рабочими союзами о том,
чтобы последние принимали работу только на картелированных
предприятиях); 3) лишение подвоза; 4) лишение сбыта; 5) договор с
покупателем о ведении торговых сношений исключительно с картелями; 6)
планомерное сбивание цен (для разорения «посторонних», т. е.
предприятий, не подчиняющихся монополистам, расходуются миллионы на то,
чтобы известное время продавать ниже себестоимости: в бензинной
промышленности бывали примеры понижения цен с 40 до 22-х марок, т. е.
почти вдвое!); 7) лишение кредита; объявление бойкота.

Перед нами уже не конкуренционная борьба мелких и крупных, технически
отсталых и технически передовых предприятий. Перед нами — удушение
монополистами тех, кто не подчиняется монополии, её гнёту, её
произволу. Вот как отражается этот процесс в сознании буржуазного
экономиста:

«Даже в области чисто хозяйственной деятельности, —
пишет Кестнер, — происходит известная передвижка от торговой
деятельности в прежнем смысле к организаторски-спекулятивной.
Наибольшим успехом пользуется не купец, умеющий на основании своего
технического и торгового опыта всего лучше определить потребности
покупателей, найти и, так сказать, «открыть» спрос, остающийся в
скрытом состоянии, а спекулятивный гений (?!), умеющий наперёд усчитать или хотя бы только
почуять организационное развитие, возможность известных связей между
отдельными предприятиями и банками…».

В переводе на человеческий язык это значит: развитие капитализма дошло
до того, что, хотя товарное производство по-прежнему «царит» и
считается основой всего хозяйства, но на деле оно уже подорвано, и
главные прибыли достаются «гениям» финансовых проделок. В основе этих
проделок и мошенничеств лежит обобществление производства, но
гигантский прогресс человечества, доработавшегося до этого
обобществления, идёт на пользу… спекулянтам. Мы увидим ниже, как
«на этом основании» мещански-реакционная критика капиталистического
империализма мечтает о возвращении назад, к «свободной»,
«мирной», «честной» конкуренции.

«Длительное повышение цен, как результат образования картелей, — говорит Кестнер, — до сих пор наблюдалось только
по отношению к важнейшим средствам производства, особенно каменному
углю, железу, кали; и, наоборот, никогда не наблюдалось по отношению к
готовым продуктам. Связанное с этим повышение доходности равным образом
ограничивалось индустрией, производящей средства производства. Это
наблюдение надо ещё дополнить тем, что промышленность, обрабатывающая
сырые материалы (а не полуфабрикаты), не только извлекает выгоды в виде
высоких прибылей благодаря образованию картелей к ущербу для
промышленности, занятой дальнейшей переработкой полуфабрикатов, но и
стала по отношению к этой промышленности в известное отношение

господства, которого не было при свободной конкуренции» ^*.

Подчёркнутые нами слова показывают ту суть дела, которую так неохотно и
редко признают буржуазные экономисты и от которой так усердно стараются
отговориться и отмахнуться современные защитники оппортунизма с К.
Каутским во главе. Отношения господства и связанного с ним насилия —
вот что типично для «новейшей фазы в развитии капитализма», вот что с
неизбежностью должно было проистечь и проистекло из образования
всесильных экономических монополий.

Приведём ещё один пример хозяйничанья картелей. Там, где можно
захватить в свои руки все или главные источники сырья, возникновение
картелей и образование монополий особенно легко. Но было бы ошибкой
думать, что монополии не возникают и в других отраслях промышленности,
где захват источников сырья невозможен. В цементной промышленности
сырой материал имеется всюду. Но и эта промышленность сильно
картелирована в Германии. Заводы объединились в порайонные синдикаты:
южногерманский, рейнсковестфальский и т. д. Цены установлены
монопольные: 230–280 марок за вагон при себестоимости в 180 марок!
Предприятия дают 12–16% дивиденда, причём не надо забывать, что «гении»
современной спекуляции умеют направлять в свои карманы большие суммы
прибылей помимо того, что́ распределяется как дивиденд. Чтобы устранить
конкуренцию из столь прибыльной промышленности, монополисты пускаются
даже на уловки: распространяются ложные слухи о плохом положении
промышленности, печатаются анонимные объявления в газетах:
«капиталисты! остерегайтесь вкладывать капиталы в цементное дело»;
наконец, скупают заведения «посторонних» (т. е. не участвующих в
синдикатах), платят им «отступного» 60–80–150 тысяч марок ^**. Монополия пролагает себе
дорогу всюду и всяческими способами, начиная от «скромного» платежа
отступного и кончая американским «применением» динамита к конкуренту.

Устранение кризисов картелями есть сказка буржуазных экономистов,
прикрашивающих капитализм во что бы то ни стало. Напротив, монополия,
создающаяся в некоторых отраслях промышленности, усиливает и
обостряет хаотичность, свойственную всему капиталистическому
производству в целом. Несоответствие в развитии земледелия и
промышленности, характерное для капитализма вообще, становится ещё
больше. Привилегированное положение, в котором оказывается наиболее
картелированная так называемая тяжёлая индустрия, особенно уголь
и железо, приводит в остальных отраслях промышленности «к ещё более острому отсутствию планомерности», как
признаётся Ейдэльс, автор одной из лучших работ об «отношении немецких
крупных банков к промышленности» ^*.

«Чем развитее народное хозяйство, — пишет
Лифман, беспардонный защитник капитализма, — тем
больше обращается оно к более рискованным или к заграничным
предприятиям, к таким, которые требуют продолжительного времени для
своего развития, или, наконец, к таким, которые имеют только местное
значение» ^**.
Увеличение рискованности связано, в конце концов, с гигантским
увеличением капитала, который, так сказать, льётся через край, течёт за
границу и т. д. А вместе с тем усиленно быстрый рост техники несёт с
собой всё больше элементов несоответствия между различными сторонами
народного хозяйства, хаотичности, кризисов. «Вероятно, — вынужден признать тот же Лифман, —
человечеству предстоят в недалёком будущем снова
крупные перевороты в области техники, которые проявят своё действие и
на народнохозяйственную организацию»… электричество,
воздухоплавание… «Обыкновенно и по общему
правилу в такие времена

коренных экономических изменений развивается сильная
спекуляция…» ^*

А кризисы — всякого рода, экономические чаще всего, но не одни только
экономические — в свою очередь в громадных размерах усиливают тенденцию
к концентрации и к монополии. Вот чрезвычайно поучительное рассуждение
Ейдэльса о значении кризиса 1900 года, кризиса, сыгравшего, как мы
знаем, роль поворотного пункта в истории новейших монополий:

«Кризис 1900 года застал наряду с гигантскими предприятиями в главных
отраслях промышленности ещё много предприятий с организацией, по
теперешним понятиям, устарелою, «чистые» предприятия» (т. е. не комбинированные), «поднявшиеся вверх на
гребне волны промышленного подъёма. Падение цен, понижение спроса
привели эти «чистые» предприятия в такое бедственное положение, которое
либо вовсе не коснулось комбинированных гигантских предприятий, либо
затронуло их на совсем короткое время. Вследствие этого кризис 1900
года в несравненно большей степени привёл к промышленной концентрации,
чем кризис 1873 года: этот последний создал тоже известный отбор лучших
предприятий, но при тогдашнем уровне техники этот отбор не мог привести
к монополии предприятий, сумевших победоносно выйти из кризиса. Именно
такой длительной монополией, и притом в высокой степени, обладают
гигантские предприятия теперешней железоделательной и электрической
промышленности благодаря их очень сложной технике, их далеко
проведённой организации, мощи их капитала, а затем в меньшей степени и
предприятия машиностроительной, известных отраслей металлургической
промышленности, путей сообщения и пр.» ^**.

Монополия — вот последнее слово «новейшей фазы в развитии капитализма».
Но наши представления о действительной силе и значении современных
монополий были бы крайне недостаточны, неполны, преуменьшены, если бы
мы не приняли во внимание роли банков.

II. Банки и их новая роль

Основной и первоначальной операцией банков является посредничество в
платежах. В связи с этим банки превращают бездействующий денежный
капитал в действующий, т. е. приносящий прибыль, собирают все и
всяческие денежные доходы, предоставляя их в распоряжение класса
капиталистов.

По мере развития банкового дела и концентрации его в немногих
учреждениях, банки перерастают из скромной роли посредников в
всесильных монополистов, распоряжающихся почти всем денежным капиталом
всей совокупности капиталистов и мелких хозяев, а также большею частью
средств производства и источников сырья в данной стране и в целом ряде
стран. Это превращение многочисленных скромных посредников в горстку
монополистов составляет один из основных процессов перерастания
капитализма в капиталистический империализм, и потому на концентрации
банковского дела нам надо в первую голову остановиться.

В 1907/8 г. вклады всех акционерных банков Германии, обладавших
капиталом более 1 миллиона марок, составляли 7 миллиардов марок; в
1912/3 г. — уже 9,8 миллиарда. Увеличение на 40% за пять лет, причём из
этих 2,8 млрд. увеличения 2,75 млрд. приходится на 57 банков, имевших
капитал свыше 10 миллионов марок. Распределение вкладов между крупными
и мелкими банками было следующее ^*:

Процент всех вкладов
	у берлинских крупных банков, числом 9	у остальных 48-ми банков с капиталом свыше 10 млн. марок	у 115 банков с капиталом 1–10 млн.	у мелких банков (менее 1 млн.)
1907/8……	47	32,5	16,5	4
1912/3……	49	36	12	3

Мелкие банки оттеснены крупными, из которых всего девять концентрируют
почти половину всех вкладов.

^* Alfred Lansburgh.
«Fünf Jahre d. Bankwesen», «Die Bank», 1913, № 8, стр. 728
(Альфред Лансбург. «Пять лет деятельности немецких банков», «Банк».
Ред.).

Но здесь ещё не принято очень многое во внимание, например, превращение
целого ряда мелких банков в фактические отделения крупных и т. д., о
чём пойдёт речь ниже.

В конце 1913 года Шульце-Геверниц определял вклады 9-ти берлинских
крупных банков в 5,1 миллиарда марок из общей суммы около 10
миллиардов ¹⁶. Принимая
во внимание не только вклады, а весь банковый капитал, тот же автор
писал: «В конце 1909 года 9 берлинских крупных
банков, вместе с примыкающими к ним банками, управляли 11,3
миллиарда марок, т. е. около 83% всей суммы немецкого банкового
капитала. «Немецкий банк» («Deutsche Bank»), управляющий, вместе с
примыкающими к нему банками, суммой около 3 миллиардов марок,
является, рядом с прусским управлением государственных железных дорог,
самым крупным, и притом в высокой степени децентрализованным,
скоплением капитала в старом свете» ^*.

Мы подчеркнули указание на «примыкающие» банки, ибо оно относится к
одной из самых важных отличительных особенностей новейшей
капиталистической концентрации. Крупные предприятия, банки в
особенности, не только прямо поглощают мелкие, но и «присоединяют» их к
себе, подчиняют их, включают в «свою» группу, в свой «концерн» — как
гласит технический термин — посредством «участия» в их капитале,
посредством скупки или обмена акций, системы долговых отношений и т. п.
и т. д. Профессор Лифман посвятил целый огромный «труд» в полтысячи
страниц описанию современных «обществ участия и финансирования» ^** — к сожалению, с
добавлением весьма низкопробных «теоретических» рассуждений к часто
непереваренному сырому материалу ¹⁷. К какому итогу в смысле концентрации
приводит эта система «участий», лучше всего показано в сочинении
банкового «деятеля» Риссера о немецких крупных банках ¹⁸. Но прежде чем переходить к его данным, мы
приведём один конкретный пример системы «участий».

«Группа» «Немецкого банка» — одна из самых крупных, если не самая
крупная, из всех групп больших банков. Чтобы учесть главные нити,
связывающие вместе все банки этой группы, надо различать «участия»
первой, второй и третьей степени или, что́ то же, зависимость (более
мелких банков от «Немецкого банка») первой, второй и третьей степени.
Получается такая картина ^*:

	Зависимость первой степени:	Зависимость второй степени:	Зависимость третьей степени:
«Нем. банк» участвует:		постоянно……	в 17 банках;	из них 9 в 34;	из них 4 в 7
на неизвестное время……	» 5 »	—	—
от времени до времени……	» 8 »	» » 9 » 14;	» » 2 » 2
Всего……	в 30 банках;	из них 14 в 48;	из них 6 в 9

В число 8-ми банков «первой степени зависимости», подчинённых
«Немецкому банку» «от времени до времени», входит три заграничных
банка: один австрийский (венский «Банковый союз» — «Bankverein») и два
русских (Сибирский торговый и Русский банк для внешней торговли). Всего
в группу «Немецкого банка» входит, прямо и косвенно, целиком и отчасти,
87 банков, а общая сумма капитала, своего и чужого, которым
распоряжается группа, определяется в 2–3 миллиарда марок.

Ясно, что банк, стоящий во главе такой группы и входящий в соглашения с
полдюжиной других, немного уступающих ему банков, для особенно больших
и выгодных финансовых операций, вроде государственных займов, вырос уже из роли «посредника» и превратился в союз горстки
монополистов.

^* Alfred Lansburgh.
«Das Beteiligungssystem im deutschen Bankwesen», «Die Bank», 1910, 1,
стр. 500 (Альфред Лансбург. «Система участий в немецком банковом деле»,
«Банк». Ред.).

С какой быстротой именно в конце XIX и начале XX века шла концентрация
банкового дела в Германии, видно из следующих, приводимых нами в
сокращённом виде, данных Риссера:

6 берлинских крупных банков имели
Годы	Отделений в Германии	Депозитных касс и меняльных контор	Постоянн. участий в немецких акционер. банках	Всего всех учреж- дений
1895……	16	14	1	42
1900……	21	40	8	80
1911……	104	276	63	450

Мы видим, как быстро вырастает густая сеть каналов, охватывающих всю
страну, централизующих все капиталы и денежные доходы, превращающих
тысячи и тысячи раздробленных хозяйств в единое общенациональное
капиталистическое, а затем и всемирно-капиталистическое хозяйство. Та
«децентрализация», о которой говорил в приведённой выше цитате
Шульце-Геверниц от имени буржуазной политической экономии наших дней,
на деле состоит в подчинении единому центру всё большего и большего
числа бывших ранее сравнительно «самостоятельными» или, вернее,
локально (местно)-замкнутыми хозяйственных единиц. На деле, значит, это
— централизация, усиление роли, значения, мощи монополистических
гигантов.

В более старых капиталистических странах эта «банковая сеть» ещё гуще.
В Англии с Ирландией в 1910 г. число отделений всех банков определялось
в 7151. Четыре крупных банка имели каждый свыше 400 отделений (от 447
до 689), затем ещё 4 свыше 200 и 11 свыше 100.

Во Франции три крупнейших банка, «Crédit Lyonnais»,
«Comptoir National» и «Société
Générale» ^*,

^* «Лионский кредит»,
«Национальная учётная контора» и «Генеральное общество». Ред.

развивали свои операции и сеть своих отделений следующим
образом ^*:

	Число отделений и касс	Размер капитала
в провинции	в Париже	всего	своего	чужого
(млн. франков)
1870……	47	17	64	200	427
1890……	192	66	258	265	1 245
1909……	1 033	196	1 229	887	4 363

Для характеристики «связей» современного крупного банка Риссер приводит
данные о числе писем, отправляемых и получаемых «Учётным обществом»
(«Disconto-Gesellschaft»), одним из самых больших банков в Германии и
во всём мире (капитал его в 1914 г. дошёл до 300 миллионов марок):

	Число писем
входящих	исходящих
1852……	6 135	6 292
1870……	85 800	87 513
1900……	533 102	626 043

В парижском крупном банке, «Лионский кредит», число счетов с
28 535 в 1875 году поднялось до 633 539 в 1912 году ^**.

Эти простые цифры, пожалуй, нагляднее, чем длинные рассуждения,
показывают, как с концентрацией капитала и ростом оборотов банков
изменяется коренным образом их значение. Из разрозненных капиталистов
складывается один коллективный капиталист. Ведя текущий счёт для
нескольких капиталистов, банк исполняет как будто бы чисто техническую,
исключительно подсобную операцию. А когда эта операция вырастает до
гигантских размеров, то оказывается, что горстка монополистов подчиняет
себе торгово-промышленные операции всего капиталистического общества,
получая возможность — через банковые связи, через текущие счета и
другие финансовые операции — сначала точно узнавать состояние
дел у отдельных капиталистов, затем контролировать их, влиять на
них посредством расширения или сужения, облегчения или затруднения
кредита, и наконец всецело определять их судьбу, определять их
доходность, лишать их капитала или давать возможность быстро и в
громадных размерах увеличивать их капитал и т. п.

Мы упомянули сейчас о капитале в 300 млн. марок у «Учётного общества» в
Берлине. Это увеличение капитала «Учётным обществом» было одним из
эпизодов борьбы за гегемонию между двумя из самых больших берлинских
банков, «Немецким банком» и «Учётным обществом». В 1870 году первый был
ещё новичком и обладал капиталом всего в 15 млн., второй в 30 млн. В
1908 году первый имел капитал в 200 млн., второй в 170 млн. В 1914 году
первый поднял капитал до 250 млн., второй, посредством слияния с другим
первоклассно-крупным банком, «Шафгаузенским союзным банком», до 300
млн. И, разумеется, эта борьба за гегемонию идёт рядом с учащающимися и
упрочивающимися «соглашениями» обоих банков. Вот какие выводы
навязывает этот ход развития специалистам по банковому делу, смотрящим
на экономические вопросы с точки зрения, никоим образом не выходящей за
пределы умереннейшего и аккуратнейшего буржуазного реформаторства:

«Другие банки последуют по тому же пути, — писал
немецкий журнал «Банк» по поводу повышения капитала «Учётного общества»
до 300 млн., — и из 300 человек, которые теперь экономически
правят Германией, останется со временем 50, 25 или ещё менее. Нельзя
ожидать, что новейшее концентрационное движение ограничится одним
банковым делом. Тесные связи между отдельными банками естественно ведут
также к сближению между синдикатами промышленников, которым
покровительствуют эти банки… В один прекрасный день мы
проснёмся, и перед нашими изумлёнными глазами окажутся одни только
тресты; перед

нами будет стоять необходимость заменить частные монополии
государственными монополиями. И тем не менее нам, в сущности, не за что
упрекнуть себя кроме как за то, что мы предоставили развитию вещей
свободный ход, немного ускоренный акциею» ^*.

Вот образец беспомощности буржуазной публицистики, от которой
буржуазная наука отличается только меньшей искренностью и стремлением
затушевать суть дела, заслонить лес деревьями. «Изумляться» перед
последствиями концентрации, «упрекать» правительство капиталистической
Германии или капиталистическое «общество» («мы»), бояться «ускорения»
концентрации от введения акций, как один немецкий специалист «по
картелям», Чиршки, боится американских трестов и «предпочитает»
немецкие картели, ибо они будто бы способны «не так
чрезмерно ускорять технический и экономический прогресс, как
тресты» ^**, —
разве это не беспомощность?

Но факты остаются фактами. В Германии нет трестов, а есть «только»
картели, но ею управляют не более 300 магнатов капитала. И число
их неуклонно уменьшается. Банки во всяком случае, во всех
капиталистических странах, при всех разновидностях банкового
законодательства, — во много раз усиливают и ускоряют процесс
концентрации капитала и образования монополий.

«Банки создают в общественном масштабе форму, но
именно только форму, общего счетоводства и общего распределения средств
производства», — писал Маркс полвека тому назад в «Капитале»
(рус. пер., т. III, ч. II, с. 144 ¹⁹). Приведённые нами данные о росте
банкового капитала, об увеличении числа контор и отделений крупнейших
банков, числа их счётов и пр. показывают нам конкретно это «общее
счетоводство» всего класса капиталистов и даже не только
капиталистов, ибо банки собирают, хотя бы на время, всяческие денежные
доходы, и мелких хозяйчиков, и служащих,
и ничтожного верхнего слоя рабочих. «Общее распределение средств
производства» — вот что растёт, с формальной стороны дела, из
современных банков, которые, в числе каких-нибудь трёх — шести
крупнейших банков Франции, шести — восьми в Германии, распоряжаются
миллиардами и миллиардами. Но по содержанию своему это
распределение средств производства совсем не «общее», а частное, т. е.
сообразованное с интересами крупного — и в первую голову крупнейшего,
монополистического — капитала, действующего в таких условиях, когда
масса населения живёт впроголодь, когда всё развитие земледелия
безнадёжно отстаёт от развития промышленности, а в промышленности
«тяжёлая индустрия» берёт дань со всех остальных её отраслей.

В деле обобществления капиталистического хозяйства конкуренцию банкам
начинают оказывать сберегательные кассы и почтовые учреждения, которые
более «децентрализованы», т. е. захватывают в круг своего влияния
большее количество местностей, большее число захолустий, более широкие
круги населения. Вот данные, собранные американской комиссией, по
вопросу о сравнительном развитии вкладов в банки и в сберегательные
кассы ^*:

Вклады (в миллиардах марок)
	Англия	Франция	Германия
в банки	в сбер. кассы	в банки	в сбер. кассы	в банки	в кред. товарищ.	в сбер. кассы
1880……	8,4	1,6	?	0,9	0,5	0,4	2,6
1888……	12,4	2,0	1,5	2,1	1,1	0,4	4,5
1908……	23,2	4,2	3,7	4,2	7,1	2,2	13,9

Платя по 4 и по 4¼% по вкладам, сберегательные кассы вынуждены
искать «доходного» помещения своим капиталам, пускаться в вексельные,
ипотечные и прочие операции. Границы между банками и сберегательными
кассами «всё более стираются». Торговые
палаты, например, в Бохуме, в Эрфурте, требуют «запретить»
сберегательным кассам вести «чисто» банковые операции вроде учёта
векселей, требуют ограничения «банковской» деятельности почтовых
учреждений ^*.
Банковые тузы как бы боятся, не подкрадывается ли к ним государственная
монополия с неожиданной стороны. Но, разумеется, эта боязнь не выходит
за пределы конкуренции, так сказать, двух столоначальников в одной
канцелярии. Ибо, с одной стороны, миллиардными капиталами
сберегательных касс распоряжаются на деле в конце концов те же
магнаты банкового капитала; а с другой стороны, государственная
монополия в капиталистическом обществе есть лишь средство повышения и
закрепления доходов для близких к банкротству миллионеров той или иной
отрасли промышленности.

^* Данные
американской National Monetary Commission в «Die Bank» (Национальной
денежной комиссии в журнале «Банк», Ред.), 1910, 2, стр. 1200.

Смена старого капитализма, с господством свободной конкуренции, новым
капитализмом, с господством монополии, выражается, между прочим, в
падении значения биржи. «Биржа давно перестала
быть, — пишет журнал «Банк», — необходимым
посредником обращения, каким она была раньше, когда банки не могли ещё
размещать большей части выпускаемых фондовых ценностей среди своих
клиентов» ^**.

««Всякий банк есть биржа» — это современное изречение
заключает в себе тем больше правды, чем крупнее банк, чем больше
успехов делает концентрация в банковом деле» ^***. «Если
прежде, в 70-х годах, биржа, с её юношескими эксцессами»
(«тонкий» намёк на биржевой крах 1873 г. ²⁰, на грюндерские скандалы ²¹ и пр.), «открывала эпоху индустриализации Германии, то в настоящее
время банки и промышленность могут «справляться самостоятельно».
Господство наших крупных банков над биржей… есть не что иное,
как выражение полностью организованного немецкого промышленного
государства. Если таким образом суживается

область действия автоматически функционирующих
экономических законов и чрезвычайно расширяется область сознательного
регулирования через банки, то в связи с этим гигантски возрастает и
народнохозяйственная ответственность немногих руководящих лиц»,
— так пишет немецкий профессор Шульце-Геверниц ^*, апологет немецкого империализма,
авторитет для империалистов всех стран, старающийся затушевать
«мелочь», именно, что это «сознательное регулирование» через банки
состоит в обирании публики горсткою «полностью организованных»
монополистов. Задача буржуазного профессора состоит не в раскрытии всей
механики, не в разоблачении всех проделок банковых монополистов, а в
прикрашивании их.

Точно так же и Риссер, ещё более авторитетный экономист и банковый
«деятель», отделывается ничего не говорящими фразами по поводу фактов,
отрицать которые невозможно: «биржа всё более теряет
безусловно необходимое для всего хозяйства и для обращения ценных бумаг
свойство быть не только самым точным измерительным инструментом, но и
почти автоматически действующим регулятором экономических движений,
стекающихся к ней» ^**.

Другими словами: старый капитализм, капитализм свободной конкуренции с
безусловно необходимым для него регулятором, биржей, отходит в прошлое.
Ему на смену пришёл новый капитализм, носящий на себе явные черты
чего-то переходного, какой-то смеси свободной конкуренции с монополией.
Естественно напрашивается вопрос, к чему «переходит» этот
новейший капитализм, но поставить этот вопрос буржуазные учёные боятся.

«Тридцать лет тому назад свободно конкурирующие
предприниматели выполняли ⁹/₁₀ той экономической
работы, которая не принадлежит к области физического труда «рабочих». В
настоящее время чиновники выполняют ⁹/₁₀
этой экономической умственной работы.

Банковое дело стоит во главе этого
развития» ^*.
Это признание Шульце-Геверница ещё и ещё раз упирается в вопрос о том,
переходом к чему является новейший капитализм, капитализм в его
империалистической стадии. — — —

Между немногими банками, которые в силу процесса концентрации остаются
во главе всего капиталистического хозяйства, естественно всё больше
намечается и усиливается стремление к монополистическому соглашению, к
тресту банков. В Америке не девять, а два крупнейших
банка, миллиардеров Рокфеллера и Моргана ²², господствуют над капиталом в 11
миллиардов марок ^**.
В Германии отмеченное нами выше поглощение «Шафгаузенского союзного
банка» «Учётным обществом» вызвало следующую оценку со стороны газеты
биржевых интересов, «Франкфуртской Газеты» ²³:

«С ростом концентрации банков суживается тот круг учреждений, к
которому вообще можно обратиться за кредитом, в силу чего увеличивается
зависимость крупной промышленности от немногих банковых групп. При
тесной связи между промышленностью и миром финансистов, свобода
движения промышленных обществ, нуждающихся в банковом капитале,
оказывается стеснённою. Поэтому крупная промышленность смотрит на
усиливающееся трестирование (объединение или превращение в тресты)
банков со смешанными чувствами; в самом деле, уже неоднократно
приходилось наблюдать зачатки известных соглашений между отдельными
концернами крупных банков, соглашений, сводящихся к ограничению
конкуренции» ^***

Опять и опять последнее слово в развитии банкового дела — монополия.

Что касается до тесной связи между банками и промышленностью, то именно
в этой области едва ли не нагляднее всего сказывается новая роль
банков. Если банк учитывает векселя данного предпринимателя,
открывает для него текущий счёт и т. п., то эти операции, взятые в
отдельности, ни на йоту не уменьшают самостоятельности этого
предпринимателя, и банк не выходит из скромной роли посредника. Но если
эти операции учащаются и упрочиваются, если банк «собирает» в свои руки
громадных размеров капиталы, если ведение текущих счётов данного
предприятия позволяет банку — а это так и бывает — всё детальнее и
полнее узнавать экономическое положение его клиента, то в результате
получается всё более полная зависимость промышленного капиталиста от
банка.

Вместе с этим развивается, так сказать, личная уния банков с
крупнейшими предприятиями промышленности и торговли, слияние тех и
других посредством владения акциями, посредством вступления директоров
банков в члены наблюдательных советов (или правлений)
торгово-промышленных предприятий и обратно. Немецкий экономист Ейдэльс
собрал подробнейшие данные об этом виде концентрации капиталов и
предприятий. Шесть крупнейших берлинских банков были представлены через
своих директоров в 344 промышленных обществах и через своих
членов правления ещё в 407, итого в 751 обществе. В
289 обществах они имели либо по два члена наблюдательных советов
либо места их председателей. Среди этих торгово-промышленных обществ мы
встречаем самые разнообразные отрасли промышленности, и страховое дело,
и пути сообщения, и рестораны, и театры, и художественную
промышленность и пр. С другой стороны, в наблюдательных советах тех же
шести банков был (в 1910 г.) 51 крупнейший промышленник, в том числе
директор фирмы Крупп, гигантского пароходного общества «Hapag» (Hamburg
— Amerika) и т. д. и т. п. Каждый из шести банков с 1895 по 1910 год
участвовал в выпуске акций и облигаций для многих сотен промышленных
обществ, именно: от 281 до 419 ^*.

«Личная уния» банков с промышленностью дополняется «личной унией» тех и
других обществ с правительством. «Места членов наблюдательных
советов, — пишет Ейдэльс, — добровольно
предоставляют лицам с громкими именами, а также бывшим чиновникам по
государственной службе, которые могут доставить не мало
облегчений (!!) при сношениях с
властями»… «В наблюдательном совете
крупного банка встречаешь обыкновенно члена парламента или члена
берлинской городской Думы».

^* Ейдэльс и Риссер, назв. соч.

Выработка и разработка, так сказать, крупнокапиталистических монополий
идёт, следовательно, на всех парах всеми «естественными» и
«сверхъестественными» путями. Складывается систематически известное
разделение труда между несколькими сотнями финансовых королей
современного капиталистического общества:

«Наряду с этим расширением области деятельности отдельных крупных
промышленников» (вступающих в правления банков и т.
п.) «и с предоставлением в ведение провинциальных директоров
банков исключительно одного определённого промышленного округа идёт
известный рост специализации среди руководителей крупных банков. Такая
специализация мыслима вообще лишь при больших размерах всего банкового
предприятия и его промышленных связей в особенности. Это разделение
труда идёт по двум направлениям: с одной стороны, сношения с
промышленностью в целом поручаются одному из директоров, как его
специальное дело; с другой стороны, каждый директор берёт на себя
надзор за отдельными предприятиями или за группами предприятий, близких
между собой по профессии или по интересам». … (Капитализм уже дорос до организованного
надзора за отдельными предприятиями)… «У одного
специальностью является германская промышленность, иногда даже только
западногерманская» (западная Германия — наиболее
промышленная часть Германии), «у других — отношения к
государствам и промышленности заграницы, сведения о личности
промышленников и пр., биржевые дела и т. д. Кроме того, часто каждый из
директоров банка получает в своё заведование особую местность или
особую отрасль промышленности; один работает главным образом в наблюдательных советах
электрических обществ, другой в химических фабриках, пивоваренных или
свеклосахарных заводах, третий в немногих изолированных предприятиях, а
рядом с этим в наблюдательном совете страховых обществ… Одним
словом, несомненно, что в крупных банках, по мере роста размеров и
разнообразия их операций, складывается всё большее разделение труда
между руководителями, — с той целью (и с таким результатом), чтобы
несколько поднять их, так сказать, выше чисто банковых дел, сделать их
более способными к суждению, более знающими толк в общих вопросах
промышленности и в специальных вопросах отдельных её отраслей,
подготовить их к деятельности в области промышленной сферы влияния
банка. Эта система банков дополняется стремлением выбирать в свои
наблюдательные советы людей, хорошо знакомых с промышленностью,
предпринимателей, бывших чиновников, особенно служивших по
железнодорожному, горному ведомству» и т.
д. ^*.

Однородные учреждения, только в иной чуточку форме, встречаем в
французском банковом деле. Например, один из трёх крупнейших
французских банков, «Лионский кредит», организовал у себя особое
«отделение сбора финансовых сведений» (service des études
financières). В нём работает постоянно свыше 50 человек
инженеров, статистиков, экономистов, юристов и пр. Стоит оно от 6 до 7
сот тысяч франков в год. Подразделено в свою очередь на 8 отделов: один
собирает сведения специально о промышленных предприятиях, другой
изучает общую статистику, третий — железнодорожные и пароходные
общества, четвёртый — фонды, пятый — финансовые отчёты и т. д. ^**.

Получается, с одной стороны, всё большее слияние, или, как выразился
удачно Н. И. Бухарин, сращивание банкового и промышленного капиталов, а
с другой стороны, перерастание банков в учреждения поистине «универсального
характера». Мы считаем необходимым привести точные выражения по этому
вопросу Ейдэльса, писателя, лучше всех изучавшего дело:

«Как результат рассмотрения промышленных связей в их совокупности, мы
получаем универсальный характер финансовых институтов,
работающих на промышленность. В противоположность к другим формам
банков, в противоположность к выставлявшимся иногда в литературе
требованиям, что банки должны специализироваться на определённой
области дел или отрасли промышленности, чтобы не терять почвы под
ногами, — крупные банки стремятся сделать свои связи с промышленными
предприятиями как можно более разнообразными по месту и роду
производства, стараются устранить те неравномерности в распределении
капитала между отдельными местностями или отраслями промышленности,
которые объясняются из истории отдельных предприятий». «Одна тенденция
состоит в том, чтобы сделать связь с промышленностью общим явлением;
другая — в том, чтобы сделать её прочной и интенсивной; обе
осуществлены в шести крупных банках не полностью, но уже в значительных
размерах и в одинаковой степени».

Со стороны торгово-промышленных кругов нередко слышатся жалобы на
«терроризм» банков. И неудивительно, что подобные жалобы раздаются,
когда крупные банки «командуют» так, как показывает следующий пример.
19 ноября 1901 года один из так называемых берлинских д банков
(названия четырёх крупнейших банков начинаются на букву д)
обратился к правлению северозападносредненемецкого цементного синдиката
со следующим письмом: «Из сообщения, которое вы
опубликовали 18-го текущего месяца в газете такой-то, видно, что мы
должны считаться с возможностью, что на общем собрании вашего
синдиката, имеющем состояться 30-го сего месяца, будут приняты решения,
способные произвести в вашем предприятии изменения, для нас
неприемлемые. Поэтому мы, к нашему глубокому сожалению, вынуждены
прекратить вам

тот кредит, коим вы пользовались… Но если на
этом общем собрании не будет принято неприемлемых для нас решений и нам
будут даны соответствующие гарантии в этом отношении насчёт будущего,
то мы выражаем готовность вступить в переговоры об открытии вам нового
кредита» ^*.

В сущности, это те же жалобы мелкого капитала на гнёт крупного, только
в разряд «мелких» попал здесь целый синдикат! Старая борьба мелкого и
крупного капитала возобновляется на новой, неизмеримо более высокой
ступени развития. Понятно, что и технический прогресс миллиардные
предприятия крупных банков могут двигать вперёд средствами, не идущими
ни в какое сравнение с прежними. Банки учреждают, например, особые
общества технических исследований, результатами которых пользуются,
конечно, только «дружественные» промышленные предприятия. Сюда
относится «Общество для изучения вопроса об электрических железных
дорогах», «Центральное бюро для научно-технических исследований» и т.
п.

Сами руководители крупных банков не могут не видеть, что складываются
какие-то новые условия народного хозяйства, но они беспомощны перед
ними:

«Кто наблюдал в течение последних лет, — пишет
Ейдэльс, — смену лиц на должностях директоров и членов
наблюдательных советов крупных банков, тот не мог не заметить, как
власть переходит постепенно в руки лиц, считающих необходимой и всё
более насущной задачей крупных банков активное вмешательство в общее
развитие промышленности, причём между этими лицами и старыми
директорами банков развивается отсюда расхождение на деловой, а часто и
на личной почве. Дело идёт в сущности о том, не страдают ли банки, как
кредитные учреждения, от этого вмешательства банков в промышленный
процесс производства, не приносятся ли солидные принципы и верная
прибыль в жертву такой деятельности, которая не имеет
ничего общего с посредничеством в доставлении кредита и которая заводит
банк в такую область, где он ещё больше подчинён слепому господству
промышленной конъюнктуры, чем прежде. Так говорят многие из старых
руководителей банков, а большинство молодых считает активное
вмешательство в вопросы промышленности такой же необходимостью, как и
та, которая вызвала к жизни вместе с современной крупной
промышленностью и крупные банки и новейшее промышленное банковое
предприятие. Лишь в том согласны между собою обе стороны, что не
существует ни твёрдых принципов, ни конкретной цели для новой
деятельности крупных банков» ^*.

^* Dr. Oscar
Stillich. «Geld- und Bankwesen». Berlin, 1907, стр. 147.

Старый капитализм отжил. Новый является переходом к чему-то. Найти
«твёрдые принципы и конкретную цель» для «примирения» монополии со
свободной конкуренцией, разумеется, дело безнадёжное. Признание
практиков звучит совсем не так, как казённое воспевание прелестей
«организованного» капитализма его апологетами вроде Шульце-Геверница,
Лифмана и тому подобными «теоретиками» ²⁴.

К какому именно времени относится окончательное установление «новой
деятельности» крупных банков, на этот важный вопрос мы находим довольно
точный ответ у Ейдэльса:

«Связи между промышленными предприятиями, с их новым содержанием,
новыми формами, новыми органами, именно: крупными банками,
организованными одновременно и централистически и децентралистически,
образуются как характерное народнохозяйственное явление едва ли раньше
1890 годов; в известном смысле можно даже отодвинуть этот начальный
пункт до 1897 года, с его крупными «слияниями» предприятий, вводящими
впервые новую форму децентрализованной организации ради соображений
промышленной политики банков. Этот начальный пункт можно, пожалуй,
отодвинуть ещё на более поздний срок, ибо лишь кризис 1900 года
гигантски ускорил процесс концентрации

^* Ейдэльс, назв.
соч., стр. 183–184.

и в промышленности и в банковом деле, закрепил этот процесс, впервые
превратил сношения с промышленностью в настоящую монополию крупных
банков, сделал эти сношения значительно более тесными и
интенсивными» ^*.

Итак, XX век — вот поворотный пункт от старого к новому капитализму, от
господства капитала вообще к господству финансового капитала.

III. Финансовый капитал и финансовая олигархия

«Всё возрастающая часть промышленного капитала, —
пишет Гильфердинг, — не принадлежит тем промышленникам, которые
его применяют. Распоряжение над капиталом они получают лишь при
посредстве банка, который представляет по отношению к ним собственников
этого капитала. С другой стороны, и банку всё возрастающую часть своих
капиталов приходится закреплять в промышленности. Благодаря этому он в
постоянно возрастающей мере становится промышленным капиталистом. Такой
банковый капитал, — следовательно, капитал в денежной форме, — который
таким способом в действительности превращён в промышленный капитал, я
называю финансовым капиталом». «Финансовый капитал: капитал,
находящийся в распоряжении банков и применяемый
промышленниками» ^**.

Это определение неполно постольку, поскольку в нём нет указания на один
из самых важных моментов, именно: на рост концентрации производства и
капитала в такой сильной степени, когда концентрация приводит и привела
к монополии. Но во всём изложении Гильфердинга вообще, в частности в
обеих главах, предшествующих той, из которой взято это определение,
подчёркивается роль капиталистических монополий.

Концентрация производства; монополии, вырастающие из неё; слияние или
сращивание банков с промышленностью — вот история возникновения
финансового капитала и содержание этого понятия.

Нам следует перейти теперь к описанию того, как «хозяйничанье»
капиталистических монополий становится неизбежно, в общей обстановке
товарного производства и частной собственности, господством финансовой
олигархии. Заметим, что представители буржуазной немецкой — да и не
одной немецкой — науки, как Риссер, Шульце-Геверниц, Лифман и пр.,
являются сплошь апологетами империализма и финансового капитала. Они не
вскрывают, а затушёвывают и прикрашивают «механику» образования
олигархии, её приёмы, размеры её доходов, «безгрешных и грешных», её
связи с парламентами и пр. и т. д. Они отделываются от «проклятых
вопросов» важными, тёмными фразами, призывами к «чувству
ответственности» директоров банков, восхвалением «чувства долга»
прусских чиновников, серьёзным разбором мелочей совершенно несерьёзных
законопроектов о «надзоре», «регламентации», теоретической игрой в
бирюльки вроде, например, следующего «научного» определения, до
которого дописался профессор Лифман: «…торговля есть промысловая
деятельность, направленная к собиранию благ, хранению их и
предоставлению их в распоряжение» ^* (курсив и жирный шрифт в сочинении
профессора)… Выходит, что торговля была у первобытного человека,
который ещё не знал обмена, будет и в социалистическом обществе!

Но чудовищные факты, касающиеся чудовищного господства финансовой
олигархии, настолько бьют в глаза, что во всех капиталистических
странах, и в Америке, и во Франции, и в Германии, возникла литература,
стоящая на буржуазной точке зрения и дающая всё же
приблизительно правдивую картину и — мещанскую, конечно, — критику
финансовой олигархии.

^* R. Liefmann, назв.
соч., стр. 476.

Во главу угла следует поставить ту «систему участий», о которой
несколько слов сказано уже было выше. Вот как описывает суть дела едва
ли не раньше других обративший на неё внимание немецкий экономист
Гейман:

«Руководитель контролирует основное общество («общество-мать»
буквально); оно в свою очередь господствует над зависимыми от него
обществами («обществами-дочерьми»), эти последние — над
«обществами-внуками» и т. д. Таким образом можно, владея не слишком
большим капиталом, господствовать над гигантскими областями
производства. В самом деле, если обладания 50% капитала всегда бывает
достаточно для контроля над акционерным обществом, то руководителю надо
обладать лишь 1 миллионом, чтобы иметь возможность контролировать 8
миллионов капитала у «обществ-внуков». А если этот «переплёт» идёт
дальше, то с 1 миллионом можно контролировать 16 миллионов, 32 миллиона
и т. д.» ^*.

На самом деле опыт показывает, что достаточно владеть 40% акций, чтобы
распоряжаться делами акционерного общества ^**, ибо известная часть раздробленных,
мелких акционеров не имеет на практике никакой возможности принимать
участие в общих собраниях и т. д. «Демократизация» владения акциями, от
которой буржуазные софисты и оппортунистические «тоже-социал-демократы»
ожидают (или уверяют, что ожидают) «демократизации капитала», усиления
роли и значения мелкого производства и т. п., на деле есть один из
способов усиления мощи финансовой олигархии ²⁵. Поэтому, между прочим, в более передовых
или более старых и «опытных» капиталистических странах законодательство
разрешает более мелкие акции. В Германии закон не разрешает акций
менее, чем на сумму в 1000 марок, и немецкие финансовые магнаты с
завистью смотрят на Англию, где закон разрешает акции и в 1 фунт
стерлингов (= 20 марок, около 10 рублей). Сименс, один из крупнейших промышленников и «финансовых
королей» Германии, заявил в рейхстаге 7 июня 1900 г., что «акция в 1 фунт стерлингов есть основа британского
империализма» ^*. У этого купца заметно более глубокое, более
«марксистское» понимание того, что́ такое империализм, чем у некоего
неприличного писателя, который считается основателем русского
марксизма ²⁶ и который полагает, что империализм есть дурное свойство
одного из народов…

Но «система участий» не только служит к гигантскому увеличению власти
монополистов, она кроме того позволяет безнаказанно обделывать какие
угодно тёмные и грязные дела и обирать публику, ибо руководители
«общества-матери» формально, по закону, не отвечают за «общество-дочь»,
которое считается «самостоятельным» и через которое можно
всё «провести». Вот пример, заимствуемый нами из майской книжки
немецкого журнала «Банк» за 1914 год:

««Акционерное общество пружинной стали» в Касселе несколько лет тому
назад считалось одним из самых доходных предприятий Германии. Плохое
управление довело дело до того, что дивиденды упали с 15% до 0%. Как
оказалось, правление без ведома акционеров дало в ссуду одному из своих
«обществ-дочерей», «Хассия», номинальный капитал которого составлял
всего несколько сот тысяч марок, 6 миллионов марок. Об этой
ссуде, которая почти втрое превышает акционерный капитал
«общества-матери», в балансах последнего ничего не значилось;
юридически такое умолчание было вполне законно и могло длиться целых
два года, ибо ни единый параграф торгового законодательства этим не
нарушался. Председатель наблюдательного совета, который, в качестве
ответственного лица, подписывал лживые балансы, был и остаётся
председателем Кассельской торговой палаты. Акционеры узнали об этой
ссуде обществу «Хассия» лишь долго спустя после того, как она оказалась
ошибкой…» (это слово автору следовало бы
поставить в кавычки)… «и когда акции «пружинной стали», в силу того, что их стали сбывать с рук посвящённые,
пали в цене приблизительно на 100%…

^* Schulze-Gaevernitz
в «Grdr. d. S.-Oek.», V, 2, стр. 110.

Этот типичный пример эквилибристики с балансами, самой обычной в
акционерных обществах, объясняет нам, почему правления акционерных
обществ с гораздо более лёгким сердцем берутся за рискованные дела, чем
частные предприниматели. Новейшая техника составления балансов не
только даёт им возможность скрывать рискованные дела от среднего
акционера, но и позволяет главным заинтересованным лицам сваливать с
себя ответственность посредством своевременной продажи акций в случае
неудачи эксперимента, тогда как частный предприниматель отвечает своей
шкурой за всё, что он делает…

Балансы многих акционерных обществ похожи на те известные из эпохи
средних веков палимпсесты, на которых надо было сначала стереть
написанное, чтобы открыть стоящие под ним знаки, дающие действительное
содержание рукописи» (палимпсесты — пергамент, на
котором основная рукопись затёрта и по затёртому написано
другое).

«Самое простое и поэтому всего чаще употребляемое средство делать
балансы непроницаемыми состоит в том, чтобы разделить единое
предприятие на несколько частей посредством учреждения
«обществ-дочерей» или посредством присоединения таковых. Выгоды этой
системы с точки зрения различных целей — законных и незаконных — до
того очевидны, что в настоящее время прямо-таки исключением являются
крупные общества, которые бы не приняли этой системы» ^*.

Как пример крупнейшего и монополистического общества, самым широким
образом прибегающего к этой системе, автор называет знаменитое
«Всеобщее общество электричества» (A. E. G., о нём у нас будет ещё речь
ниже). В 1912 году считали, что это общество участвует в 175–200
обществах, господствуя, разумеется, над ними и охватывая, в целом, капитал около 1½ миллиарда
марок ^*.

^* L. Eschwege.
«Tochtergesellschaften», «Die Bank», 1914, 1, стр. 545 (Л. Эшвеге.
«Дочерние общества», «Банк». Ред.).

Всякие правила контроля, публикации балансов, выработки определённой
схемы для них, учреждения надзора и т. п., чем занимают внимание
публики благонамеренные — т. е. имеющие благое намерение защищать и
прикрашивать капитализм — профессора и чиновники, не могут тут иметь
никакого значения. Ибо частная собственность священна, и никому нельзя
запретить покупать, продавать, обменивать акции, закладывать их и т. д.

О том, каких размеров «система участия» достигла в русских крупных
банках, можно судить по данным, сообщаемым Е. Агадом, который 15 лет
служил чиновником русско-китайского банка и в мае 1914 г. опубликовал
сочинение под не совсем точным заглавием: «Крупные банки и всемирный
рынок» ^**. Автор
делит крупные русские банки на две основные группы: а)
работающие при «системе участий» и б) «независимые», произвольно
понимая, однако, под «независимостью» независимость от
заграничных банков; первую группу автор делит на три подгруппы:
1) немецкое участие; 2) английское и 3) французское, имея в виду
«участие» и господство крупнейших заграничных банков соответствующей
национальности. Капиталы банков автор делит на «продуктивно» помещаемые
(в торговлю и промышленность) и «спекулятивно» помещаемые (в биржевые и
финансовые операции), полагая, со свойственной ему
мелкобуржуазно-реформистской точки зрения, будто можно при сохранении
капитализма отделить первый вид помещения от второго и устранить второй
вид.

Данные автора следующие:

Актив банков (по отчётам за октябрь — ноябрь 1913 г.) в млн. руб.

	Капиталы, помещаемые
Группы русских банков:
продук- тивно	спекуля- тивно	всего
а 1) 4 банка: Сиб. торг., Русск., Международн. и Учётн……	413,7	859,1	1 272,8
а 2) 2 банка: Торг.-промышл. и Русско-английский……	239,3	169,1	408,4
а 3) 5 банков: Рус.-азиат., СПБ. частн., Аз.-донской, Унион моск., Русско-франц. торг.……	711,8	661,2	1 373,0
(11 банков) Итого…… а) =	1 364,8	1 689,4	3 054,2
б) 8 банков: Моск.-купеч.; Волж.-камск.; Юнкер и Кº; СПБ. торг., бывш. Вавельберг; Моск., бывш. Рябушинского; Моск. учётный; Моск. торговый и Моск. частный ……	504,2	391,1	895,3
(19 банков) Всего……	1 869,0	2 080,5	3 949,5

По этим данным, из почти 4-х миллиардов рублей, составляющих
«работающий» капитал крупных банков, свыше ¾, более 3-х
миллиардов, приходится на долю банков, которые представляют из себя, в
сущности, «общества-дочери» заграничных банков, в первую голову
парижских (знаменитое банковое трио: «Парижский союз»; «Парижский и
Нидерландский»; «Генеральное общество») и берлинских (особенно
«Немецкий» и «Учётное общество»). Два крупнейших русских банка,
«Русский» («Русский банк для внешней торговли») и «Международный»
(«СПБ. Международный торговый банк») повысили свои капиталы с 1906 по
1912 год с 44 до 98 млн. руб., а резервы с 15 до 39 млн., «работая на ¾ немецкими капиталами»; первый
банк принадлежит к «концерну» берлинского «Немецкого банка», второй —
берлинского «Учётного общества». Добрый Агад глубоко возмущается тем,
что берлинские банки имеют в своих руках большинство акций и что поэтому русские акционеры
бессильны. И разумеется, страна, вывозящая капитал, снимает сливки:
например, берлинский «Немецкий банк», вводя в Берлине акции Сибирского
торгового банка, продержал их год у себя в портфеле, а затем продал по
курсу 193 за 100, т. е. почти вдвое, «заработав» около 6 млн. рублей
барыша, который Гильфердинг назвал «учредительским барышом».

Всю «мощь» петербургских крупнейших банков автор определяет в 8235
миллионов рублей, почти 8¼ миллиардов, причём «участие», а
вернее господство, заграничных банков он распределяет так: французские
банки — 55%; английские — 10%; немецкие — 35%. Из этой суммы, 8235
миллионов, функционирующего капитала — 3687 миллионов, т. е. свыше 40%,
приходится, по расчёту автора, на синдикаты: Продуголь, Продамет,
синдикаты в нефтяной, металлургической и цементной промышленности.
Следовательно, слияние банкового и промышленного капитала, в связи с
образованием капиталистических монополии, сделало и в России громадные
шаги вперёд ²⁷.

Финансовый капитал, концентрированный в немногих руках и пользующийся
фактической монополией, берёт громадную и всё возрастающую прибыль от
учредительства, от выпуска фондовых бумаг, от государственных займов и
т. п., закрепляя господство финансовой олигархии, облагая всё общество
данью монополистам. Вот — один из бесчисленных примеров «хозяйничанья»
американских трестов, приводимый Гильфердингом: в 1887 году Гавемейер
основал сахарный трест посредством слияния 15-ти мелких компаний, общий
капитал которых равнялся 6½ млн. долларов. Капитал же треста
был, по американскому выражению, «разведён водой», определён в 50
миллионов долларов. «Перекапитализация» усчитывала будущие монопольные
прибыли, как стальной трест в той же Америке усчитывает будущие
монопольные прибыли, скупая всё больше железорудных земель. И
действительно, сахарный трест установил монопольные цены и получил
такие доходы, что мог уплачивать по 10% дивиденда на капитал, в семь раз
«разведённый водой», т. е. почти 70% на капитал, действительно
внесённый при основании треста! В 1909 г. капитал треста составлял
90 млн. долларов. За двадцать два года более чем удесятерение капитала.

Во Франции господство «финансовой олигархии» («Против финансовой
олигархии во Франции» — заглавие известной книги Лизиса, вышедшей пятым
изданием в 1908 г.) приняло лишь немного изменённую форму. Четыре
крупнейших банка пользуются не относительной, а «абсолютной монополией»
при выпуске ценных бумаг. Фактически, это — «трест крупных банков». И
монополия обеспечивает монопольные прибыли от эмиссий. При займах
страна занимающая получает обыкновенно не более 90% всей суммы; 10%
достаётся банкам и другим посредникам. Прибыль банков от
русско-китайского займа в 400 млн. франков составляла 8%, от русского
(1904) в 800 млн. — 10%, от мароккского (1904) в 62½ млн. —
18¾%. Капитализм, начавший своё развитие с мелкого
ростовщического капитала, кончает своё развитие гигантским
ростовщическим капиталом. «Французы — ростовщики
Европы», — говорит Лизис. Все условия экономической жизни терпят
глубокое изменение в силу этого перерождения капитализма. При застое
населения, промышленности, торговли, морского транспорта «страна» может
богатеть от ростовщичества. «Пятьдесят человек,
представляя капитал в 8 миллионов франков, могут распоряжаться двумя
миллиардами в четырёх банках». Система «участий», уже
знакомая нам, ведёт к тем же последствиям: один из крупнейших банков,
«Генеральное общество» (Société Générale),
выпускает 64 000 облигаций «общества-дочери», «Рафинадные заводы в
Египте». Курс выпуска — 150%, т. е. банк наживает 50 копеек на рубль.
Дивиденды этого общества оказались фиктивными, «публика» потеряла от 90
до 100 млн. франков; «один из директоров
«Генерального общества» был членом правления «Рафинадных
заводов»». Неудивительно, что автор вынужден сделать вывод:
«французская республика есть финансовая монархия»; «полное господство финансовой олигархии; она владычествует
и над прессой и над правительством» ^*.

Исключительно высокая прибыльность выпуска ценных бумаг, как одной из
главных операций финансового капитала, играет очень важную роль в
развитии и упрочении финансовой олигархии. «Внутри
страны нет ни одного гешефта, который бы давал хотя приблизительно
столь высокую прибыль, как посредничество при выпуске иностранных
займов», — говорит немецкий журнал «Банк» ^**.

«Нет ни одной банковой операции, которая бы приносила
такую высокую прибыль, как эмиссионное дело». На выпуске фондов
промышленных предприятий, по данным «Немецкого Экономиста», прибыль
составляла в среднем за год:

1895 — 38,6%	1898 — 67,7%
1896 — 36,1 »	1899 — 66,9 »
1897 — 66,7 »	1900 — 55,2 »

«В течение десяти лет, 1891–1900, на выпуске немецких
промышленных фондов было «заработано» свыше одного
миллиарда» ^***.

Если во время промышленного подъёма необъятно велики прибыли
финансового капитала, то во время упадка гибнут мелкие и непрочные
предприятия, а крупные банки «участвуют» в скупке их задёшево или в
прибыльных «оздоровлениях» и «реорганизациях». При «оздоровлениях»
убыточных предприятий «акционерный капитал
понижается, т. е. доход распределяется на меньший капитал и в
дальнейшем исчисляется уже на него. Или, если доходность понизилась до
нуля,

привлекается новый капитал, который, соединившись с
менее доходным старым, теперь будет приносить уже достаточный доход.
Кстати сказать, — добавляет Гильфердинг, — все
эти оздоровления и реорганизации имеют двоякое значение для банков:
во-первых, как прибыльная операция, и во-вторых, как удобный случай для
того, чтобы поставить такие нуждающиеся общества в зависимость от
себя» ^*.

Вот пример: акционерное горнопромышленное общество «Унион» в Дортмунде
основано в 1872 г. Выпущен был акционерный капитал почти в 40 млн.
марок, и курс поднялся до 170%, когда за первый год получился дивиденд
в 12%. Финансовый капитал снял сливки, заработав мелочь вроде
каких-нибудь 28 миллионов. При основании этого общества главную роль
играл тот самый крупнейший немецкий банк «Учётное общество», который
благополучно достиг капитала в 300 млн. марок. Затем дивиденды «Униона»
спускаются до нуля. Акционерам приходится соглашаться на «списывание»
капитала, т. е. на потерю части его, чтобы не потерять всего. И вот, в
результате ряда «оздоровлений» из книг общества «Унион» в течение 30
лет исчезает более 73 миллионов марок. «В настоящее
время первоначальные акционеры этого общества имеют в руках лишь 5%
номинальной стоимости своих акций» ^**, — а на каждом «оздоровлении» банки
продолжали «зарабатывать».

Особенно прибыльной операцией финансового капитала является также
спекуляция земельными участками в окрестностях быстро растущих больших
городов. Монополия банков сливается здесь с монополией земельной ренты
и с монополией путей сообщения, ибо рост цен на земельные участки,
возможность выгодно продать их по частям и т. д. зависит больше всего
от хороших путей сообщения с центром города, а эти пути сообщения
находятся в руках крупных компаний, связанных системой участий и
распределением директорских мест с теми же банками. Получается то, что́ немецкий писатель Л.
Эшвеге, сотрудник журнала «Банк», специально изучавший операции с
торговлей земельными участками, с закладыванием их и т. д., назвал
«болотом»: бешеная спекуляция пригородными участками, крахи
строительных фирм, вроде берлинской фирмы «Босвау и Кнауэр»,
нахватавшей денег до 100 миллионов марок при посредстве «солиднейшего и
крупнейшего» «Немецкого банка» (Deutsche Bank), который, разумеется,
действовал по системе «участий», т. е. тайком, за спиной, и вывернулся,
потеряв «всего» 12 миллионов марок, — затем, разорение мелких хозяев и
рабочих, ничего не получающих от дутых строительных фирм, мошеннические
сделки с берлинской «честной» полицией и администрацией для захвата в
свои руки выдачи справок об участках и разрешений городской Думы на
возведение построек и пр. и т. д. ^*.

«Американские нравы», по поводу которых так лицемерно возводят очи
горе́ европейские профессора и благонамеренные буржуа, стали в эпоху
финансового капитала нравами буквально всякого крупного города в любой
стране.

В Берлине в начале 1914 года говорили о том, что предстоит образование
«транспортного треста», т. е. «общности интересов» между тремя
берлинскими транспортными предприятиями: электрической городской
железной дорогой, трамвайным обществом и обществом омнибусов. «Что подобное намерение существует, это мы знали, —
писал журнал «Банк», — с тех пор, как стало известно,
что большинство акций общества омнибусов перешло в руки двух других
транспортных обществ. … Можно вполне поверить лицам,
преследующим такую цель, что посредством единообразного регулирования
транспортного дела они надеются получить такие сбережения, часть
которых в конце концов могла бы достаться публике. Но вопрос
усложняется тем, что за этим образующимся транспортным трестом
стоят

^* «Die Bank», 1913,
стр. 952, L. Eschwege. «Der Sumpf» («Болото». Ред.); там же,
1912, 1, стр. 223, слл.

банки, которые, если захотят, могут подчинить
монополизированные ими пути сообщения интересам своей торговли
земельными участками. Чтобы убедиться в том, насколько естественно
такое предположение, достаточно припомнить, что уже при основании
общества городской электрической железной дороги тут были замешаны
интересы того крупного банка, который поощрял его основание. Именно:
интересы этого транспортного предприятия переплетались с интересами
торговли земельными участками. Дело в том, что восточная линия этой
дороги должна была охватить те земельные участки, которые потом этот
банк, когда постройка дороги была уже обеспечена, продал с громадной
прибылью для себя и для нескольких участвующих
лиц…» ^*

Монополия, раз она сложилась и ворочает миллиардами, с абсолютной
неизбежностью пронизывает все стороны общественной жизни,
независимо от политического устройства и от каких бы то ни было других
«частностей». В немецкой экономической литературе обычно лакейское
самовосхваление честности прусского чиновничества с кивками по адресу
французской Панамы ²⁸ или
американской политической продажности. Но факт тот, что даже
буржуазная литература, посвящённая банковым делам Германии, вынуждена
постоянно выходить далеко за пределы чисто банковых операций и писать,
например, об «устремлении в банк» по поводу учащающихся случаев
перехода чиновников на службу в банки: «как обстоит
дело с неподкупностью государственного чиновника, тайное стремление
которого направлено к тёплому местечку на Бэренштрассе?» ^** — улица в Берлине, где
помещается «Немецкий банк». Издатель журнала «Банк» Альфред Лансбург
писал в 1909 г. статью: «Экономическое значение византинизма», по
поводу, между прочим, поездки Вильгельма II в Палестину и
«непосредственного

результата этой поездки, постройки Багдадской
железной дороги, этого рокового «великого дела немецкой
предприимчивости», которое более виновато в «окружении», чем все наши
политические грехи вместе взятые» ^* — (под окружением разумеется политика
Эдуарда VII, стремившегося изолировать Германию и окружить её кольцом
империалистского противогерманского союза). Упомянутый уже нами
сотрудник того же журнала Эшвеге писал в 1911 г. статью: «Плутократия и
чиновничество», разоблачая, например, случай с немецким чиновником
Фёлькером, который был членом комиссии о картелях и выделялся своей
энергией, а некоторое время спустя оказался обладателем доходного
местечка в самом крупном картеле, стальном синдикате. Подобные случаи,
которые вовсе не случайны, заставляли того же буржуазного писателя
признаться, что «обеспеченная германской конституцией
экономическая свобода во многих областях хозяйственной жизни стала
лишённой содержания фразой» и что при сложившемся господстве
плутократии «даже самая широкая политическая свобода
не может нас спасти от того, что мы превратимся в народ людей
несвободных» ^**.

Что касается России, то мы ограничимся одним примером: несколько лет
тому назад все газеты обошло известие о том, что директор кредитной
канцелярии Давыдов покидает государственную службу и берёт место в
одном крупном банке за жалованье, которое по договору должно было в
несколько лет составить сумму свыше 1 миллиона рублей. Кредитная
канцелярия есть учреждение, задачей которого является «объединение
деятельности всех кредитных учреждений государства» и которое оказывает
субсидии столичным банкам на сумму до 800–1000 миллионов рублей ^***. — — —

Капитализму вообще свойственно отделение собственности на капитал от
приложения капитала к производству, отделение денежного капитала от
промышленного, или производительного, отделение рантье, живущего только
доходом с денежного капитала, от предпринимателя и всех непосредственно
участвующих в распоряжении капиталом лиц. Империализм или господство
финансового капитала есть та высшая ступень капитализма, когда это
отделение достигает громадных размеров. Преобладание финансового
капитала над всеми остальными формами капитала означает господствующее
положение рантье и финансовой олигархии, означает выделение немногих
государств, обладающих финансовой «мощью», из всех остальных. В каких
размерах идёт этот процесс, об этом можно судить по данным статистики
эмиссий, т. е. выпуска всякого рода ценных бумаг.

В «Бюллетене международного статистического института» А.
Неймарк ^*
опубликовывал самые обстоятельные, полные и сравнимые данные об
эмиссиях во всём мире, данные, которые неоднократно приводились потом
по частям в экономической литературе ²⁹. Вот итоги за 4 десятилетия:

Сумма эмиссий в миллиардах франков за 10-летие
1871–1880…………	76,1
1881–1890…………	64,5
1891–1900…………	100,4
1901–1910…………	197,8

В 1870 годах общая сумма эмиссий во всём мире повышена в особенности
займами в связи с франко-прусской войной и последовавшей эпохой
грюндерства в Германии. В общем и целом, увеличение идёт в течение трёх
последних десятилетий XIX века сравнительно не очень быстро, и только
первое десятилетие XX века даёт громадное увеличение, почти удвоение за
10 лет. Начало XX века, следовательно, является эпохой перелома не только в отношении роста монополий (картелей,
синдикатов, трестов), о чем мы уже говорили, но и в отношении роста
финансового капитала.

^* Bulletin de
l’institut international de statistique, t. XIX, livr. II. La Haye, 1912
(Бюллетень международного статистического института, т. XIX, книга II.
Гаага. Ред.). — Данные о государствах мелких, второй столбец,
взяты приблизительно по нормам 1902 года, увеличены на 20%.

Общую сумму ценных бумаг в мире в 1910 г. Неймарк определяет
приблизительно в 815 миллиардов франков. Вычитывая, приблизительно,
повторения, он уменьшает эту сумму до 575–600 миллиардов. Вот
распределение по странам (берём 600 млрд.):

Сумма ценных бумаг в 1910 г. (миллиарды франков):

Англия………… 142 479 Соед. Штаты…………… 132 Франция………… 119 Германия………… 95 Россия………… 31 Австро-Венгрия………… 24 Италия………… 14 Япония………… 12

Голландия………… 12,5 Бельгия………… 7,5 Испания………… 7,5 Швейцария………… 6,25 Дания………… 3,75 Швеция, Норвегия, Румыния и пр. ………… 2,5 Всего………… 600

По этим данным сразу видно, как резко выделяются четыре наиболее
богатые капиталистические страны, владеющие приблизительно от 100 до
150 миллиардов франков ценных бумаг. Из этих четырёх стран две — самые
старые и, как увидим, наиболее богатые колониями капиталистические
страны: Англия и Франция; другие две — передовые капиталистические
страны по быстроте развития и по степени распространения
капиталистических монополий в производстве — Соединённые Штаты и
Германия. Вместе эти 4 страны имеют 479 миллиардов франков, т. е. почти
80% всемирного финансового капитала. Почти весь остальной мир, так или
иначе, играет роль должника и данника этих стран — международных
банкиров, этих четырёх «столпов» всемирного финансового капитала.

Особенно следует остановиться на той роли, которую играет в создании
международной сети зависимостей и связей финансового капитала вывоз
капитала.

IV. Вывоз капитала

Для старого капитализма, с полным господством свободной конкуренции,
типичен был вывоз товаров. Для новейшего капитализма, с
господством монополий, типичным стал вывоз капитала.

Капитализм есть товарное производство на высшей ступени его развития,
когда и рабочая сила становится товаром. Рост обмена как внутри страны,
так и в особенности международного есть характерная отличительная черта
капитализма. Неравномерность и скачкообразность в развитии отдельных
предприятий, отдельных отраслей промышленности, отдельных стран
неизбежны при капитализме. Сначала Англия стала, раньше других,
капиталистической страной и, к половине XIX века, введя свободную
торговлю, претендовала на роль «мастерской всего мира», поставщицы
фабрикатов во все страны, которые должны были снабжать её, в обмен,
сырыми материалами. Но эта монополия Англии уже в последней
четверти XIX века была подорвана, ибо ряд других стран, защитившись
«охранительными» пошлинами, развились в самостоятельные
капиталистические государства. На пороге XX века мы видим образование
иного рода монополий: во-первых, монополистических союзов капиталистов
во всех странах развитого капитализма; во-вторых, монополистического
положения немногих богатейших стран, в которых накопление капитала
достигло гигантских размеров. Возник громадный «избыток капитала» в
передовых странах.

Разумеется, если бы капитализм мог развить земледелие, которое теперь
повсюду страшно отстало от промышленности, если бы он мог поднять
жизненный уровень масс населения, которое повсюду остаётся, несмотря на
головокружительный технический прогресс, полуголодным и нищенским, —
тогда об избытке капитала не могло бы быть и речи. И такой «довод»
сплошь да рядом выдвигается мелкобуржуазными критиками капитализма. Но
тогда капитализм не был бы капитализмом, ибо и неравномерность развития
и полуголодный уровень жизни масс есть коренные, неизбежные условия и
предпосылки этого способа производства. Пока капитализм остаётся
капитализмом, избыток капитала обращается не на повышение уровня жизни
масс в данной стране, ибо это было бы понижением прибыли капиталистов,
а на повышение прибыли путём вывоза капитала за границу, в отсталые
страны. В этих отсталых странах прибыль обычно высока, ибо капиталов
мало, цена земли сравнительно невелика, заработная плата низка, сырые
материалы дёшевы. Возможность вывоза капитала создаётся тем, что ряд
отсталых стран втянут уже в оборот мирового капитализма, проведены или
начаты главные линии железных дорог, обеспечены элементарные условия
развития промышленности и т. д. Необходимость вывоза капитала создаётся
тем, что в немногих странах капитализм «перезрел», и капиталу недостаёт
(при условии неразвитости земледелия и нищеты масс) поприщ
«прибыльного» помещения.

Вот приблизительные данные о размерах капитала, вложенного за границей
тремя главными странами ^*:

Капитал, помещённый за границей
(в миллиардах франков)

Годы	Англией	Францией	Германией
1862…………	3,6	—	—
1872…………	15	10 (1869)	—
1882…………	22	15 (1880)	?
1893…………	42	20 (1890)	?
1902…………	62	27–37	12,5
1914…………	75–100	60	44

^* Hobson,
«Imperialism». L., 1902, p. 58; Riesser, назв. соч., стр. 395 и 404; P.
Arndt в «Weltwirtschaftliches Archiv», Bd. 7, 1916, S. 35 (П. Арндт в
«Архиве мирового хозяйства», т. 7, 1916, стр. 35. Ред.);
Neymarck в Bulletin; Гильфердинг. «Финансовый капитал», стр. 492; Lloyd
George, речь в палате общин 4 мая 1915 г., «Daily Telegraph» 5 мая
1915; B. Harms. «Probleme der Weltwirtschaft». Jena, 1912, S. 235 и др.
(Б. Хармс. «Проблемы всемирного хозяйства». Йена, 1912, стр. 235 и др.
Ред.); Dr. Siegmund Schilder. «Entwicklungstendenzen der
Weltwirtschaft». Berlin, 1912. Bd, 1, S. 150 (Д-р Зигмунд Шильдер.
«Тенденции развития всемирного хозяйства». Берлин, 1912, том 1, стр.
150. Ред.); George Paish. «Great Britain’s Capital Investments
etc.» в «Journal of the Royal Statistical Society», vol. LXXIV. 1910–11,
стр. 167, слл. (Джордж Пэйш. «Помещение великобританского капитала и т.
д.» в «Журнале королевского статистического общества», т. LXXIV.
Ред.); Georges Diouritch. «L’Expansion des banques allemandes
à l’étranger, ses rapports avec le développement
économique de l’Allemagne». P., 1909, p. 84 (Жорж Диурич.
«Экспансия немецких банков за границей, её связь с экономическим
развитием Германии». Париж, 1909, стр. 84. Ред.).

Мы видим отсюда, что гигантского развития вывоз капитала достиг только
в начале XX века. Перед войной вложенный за границей капитал трёх
главных стран достигал 175–200 миллиардов франков. Доход с этой суммы,
по скромной норме в 5%, должен достигать 8–10 миллиардов франков в год.
Солидная основа империалистского угнетения и эксплуатации большинства
наций и стран мира, капиталистического паразитизма горстки богатейших
государств!

Как распределяется этот помещённый за границей капитал между разными
странами, где он помещён, на этот вопрос можно дать лишь
приблизительный ответ, который, однако, в состоянии осветить некоторые
общие соотношения и связи современного империализма:

Части света, между которыми распределены (приблизительно)
заграничные капиталы (около 1910 г.)

	Англии	Франции	Германии	Всего
(миллиарды марок)
Европа…………	4	23	18	45
Америка…………	37	4	10	51
Азия, Африка и Австралия…	29	8	7	44
Итого…………	70	35	35	140

В Англии на первое место выдвигаются её колониальные владения, которые
очень велики и в Америке (например, Канада), не говоря уже об Азии и
пр. Гигантский вывоз капитала теснее всего связан здесь с гигантскими
колониями, о значении которых для империализма мы ещё будем говорить
дальше. Иное дело во Франции. Здесь заграничный капитал помещён главным
образом в Европе и прежде всего в России (не менее 10 миллиардов
франков), причём преимущественно это — ссудный капитал,
государственные займы, а не капитал, вкладываемый в промышленные
предприятия.

В отличие от английского, колониального, империализма, французский
можно назвать ростовщическим империализмом. В Германии — третья
разновидность: колонии её невелики, и распределение помещаемого ею за
границей капитала наиболее равномерное между Европой и Америкой.

Вывоз капитала в тех странах, куда он направляется, оказывает влияние
на развитие капитализма, чрезвычайно ускоряя его. Если поэтому, до
известной степени, этот вывоз способен приводить к некоторому застою
развития в странах вывозящих, то это может происходить лишь ценою
расширения и углубления дальнейшего развития капитализма во всём мире.

Для стран, вывозящих капитал, почти всегда получается возможность
приобрести известные «выгоды», характер которых проливает свет на
своеобразие эпохи финансового капитала и монополий. Вот, например, что
писал в октябре 1913 г. берлинский журнал «Банк»:

«На международном рынке капиталов разыгрывается с недавнего времени
комедия, достойная кисти Аристофана. Целый ряд чужестранных государств,
от Испании до Балкан, от России до Аргентины, Бразилии и Китая,
выступают открыто или прикрыто перед крупными денежными рынками с
требованиями, иногда в высшей степени настоятельными, получить заём.
Денежные рынки находятся теперь не в очень блестящем положении, и
политические перспективы не радужные. Но ни один из денежных рынков не
решается отказать в займе, из боязни, что сосед предупредит его,
согласится на заём, а вместе с тем обеспечит себе известные услуги за
услуги. При такого рода международных сделках почти всегда кое-что
перепадает в пользу кредитора: уступка в торговом договоре, угольная
станция, постройка гавани, жирная концессия, заказ на пушки» ^*.

Финансовый капитал создал эпоху монополий. А монополии всюду несут с
собой монополистические начала: использование «связей» для выгодной
сделки становится на место конкуренции на открытом рынке. Самая обычная вещь:
условием займа ставится расходование части его на покупку продуктов
кредитующей страны, особенно на предметы вооружения, на суда и т. д.
Франция в течение двух последних десятилетий (1890–1910) очень часто
прибегала к этому средству. Вывоз капитала за границу становится
средством поощрять вывоз товаров за границу. Сделки между особенно
крупными предприятиями бывают при этом таковы, что они стоят — как
выразился «мягко» Шильдер ^* — «на границе
подкупа». Крупп в Германии, Шнейдер во Франции, Армстронг в
Англии — образцы таких фирм, тесно связанных с гигантскими банками и с
правительством, которые не легко «обойти» при заключении займа.

^* «Die Bank», 1913,
2, 1024–1025.

Франция, давая взаймы России, «прижала» её в торговом договоре 16
сентября 1905 г., выговорив известные уступки до 1917 года; то же по
торговому договору с Японией от 19 августа 1911 г. Таможенная война
Австрии с Сербией, продолжавшаяся с семимесячным перерывом с 1906 по
1911 год, была вызвана отчасти конкуренцией Австрии и Франции в деле
поставок военных припасов Сербии. Поль Дешанель заявил в палате в
январе 1912 г., что французские фирмы за 1908–1911 гг. доставили Сербии
военных материалов на 45 миллионов франков.

В отчёте австро-венгерского консула в Сан-Пауло (Бразилия) говорится:
«постройка бразильских железных дорог совершается
большей частью на французские, бельгийские, британские и немецкие
капиталы; эти страны при финансовых операциях, связанных с постройкой
дорог, выговаривают себе поставку железнодорожных строительных
материалов».

Таким образом финансовый капитал в буквальном, можно сказать, смысле
слова раскидывает свои сети на все страны мира. Большую роль играют при
этом банки, учреждаемые в колониях, и их отделения. Немецкие
империалисты с завистью смотрят на «старые» колониальные страны, обеспечившие себя в этом отношении особенно
«успешно»: Англия имела в 1904 г. 50 колониальных банков с 2279
отделениями (1910: 72 с 5449 отделениями); Франция — 20 с 136
отделениями; Голландия — 16 с 68, а Германия «всего только» 13 с 70
отделениями ^*.
Американские капиталисты, в свою очередь, завидуют английским и
германским: «в южной Америке, — жаловались они
в 1915 г., — 5 германских банков имеют 40 отделений и
5 английских — 70 отделений… Англия и Германия за последние 25
лет поместили в Аргентине, Бразилии, Уругвае приблизительно 4 биллиона
(миллиарда) долларов, и в результате они пользуются 46% всей торговли
этих 3-х стран» ^**.

^* Schilder, назв.
соч., стр. 346, 350, 371.

Страны, вывозящие капитал, поделили мир между собою, в переносном
смысле слова. Но финансовый капитал привёл и к прямому разделу
мира.

V. Раздел мира между союзами капиталистов

Монополистические союзы капиталистов, картели, синдикаты, тресты, делят
между собою прежде всего внутренний рынок, захватывая производство
данной страны в своё, более или менее полное, обладание. Но внутренний
рынок, при капитализме, неизбежно связан с внешним. Капитализм давно
создал всемирный рынок. И по мере того, как рос вывоз капитала и
расширялись всячески заграничные и колониальные связи и «сферы влияния»
крупнейших монополистических союзов, дело «естественно» подходило к
всемирному соглашению между ними, к образованию международных картелей.

Это — новая ступень всемирной концентрации капитала и производства,
несравненно более высокая, чем предыдущие. Посмотрим, как вырастает эта сверхмонополия.

Электрическая промышленность — самая типичная для новейших успехов
техники, для капитализма конца XIX и начала XX века. И всего
более развилась она в двух наиболее передовых из новых
капиталистических стран, Соединённых Штатах и Германии. В Германии на
рост концентрации в этой отрасли особо сильное влияние оказал кризис
1900 года. Банки, к тому времени достаточно уже сросшиеся с
промышленностью, в высшей степени ускорили и углубили во время этого
кризиса гибель сравнительно мелких предприятий, их поглощение крупными.
«Банки, — пишет Ейдэльс, — отнимали руку помощи как раз у тех предприятий, которые
всего более нуждались в ней, вызывая этим сначала бешеный подъём, а
потом безнадёжный крах тех обществ, которые были недостаточно тесно
связаны с ними» ^*.

В результате концентрация после 1900 года пошла вперёд гигантскими
шагами. До 1900 года было восемь или семь «групп» в электрической
промышленности, причём каждая состояла из нескольких обществ (всего их
было 28) и за каждой стояло от 2 до 11 банков. К 1908–1912 гг. все эти
группы слились в две или одну. Вот как шёл этот процесс:

Группы в электрической промышленности:

До 1900 г.:	Фельтен и Гильом	Ламейер	Унион A. E. G.		Сименс и Гальске	Шукерт и Кº	Бергман	Куммер
	|		|	|
	Фельтен и Ламейер	A. E. G. (Вс. электр. об-во)		Сименс и Гальске-Шукерт	Бергман	Крахнула в 1900 г.
A. E. G. (Вс. электр. об-во)		Сименс и Гальске-Шукерт
К 1912 г.:
(Тесная «кооперация» с 1908 года)

Знаменитое А. Е. G. (Всеобщее общество электричества), выросшее таким
образом, господствует над

^* Ейдэльс, назв. соч., 232.

175–200 обществ (по системе «участий») и распоряжается общей суммой
капитала приблизительно в 1½ миллиарда марок. Одних
только прямых заграничных представительств оно имеет 34, из них 12
акционерных обществ, — более чем в 10 государствах. Ещё в 1904 г.
считали, что капиталы, вложенные немецкой электрической промышленностью
за границей, составляли 233 миллиона марок, из них 62 млн. в России.
Нечего и говорить, что «Всеобщее общество электричества» представляет
из себя гигантское «комбинированное» предприятие с производством —
число одних только фабрикационных обществ у него равняется 16 — самых
различных продуктов, от кабелей и изоляторов до автомобилей и
летательных аппаратов. Но концентрация в Европе была также составной частью процесса
концентрации в Америке. Вот как шло дело:

Америка	«Всеобщая электрич. Кº» (General Electric Cº)
Кº Томпсон — Гаустон основывает для Европы фирму	Кº Эдисона основывает для Европы фирму: «Французская Кº Эдисона», которая передаёт патенты немецкой фирме
Германия	«Унион Кº электричества»	«Вс. об-во эл.» (A. E. G.)
«Bс. об-во эл.» (A. E. G.)

Таким образом сложились две электрические «державы»: «других, вполне независимых от них, электрических
обществ на земле нет», — пишет Гейниг в своей статье: «Путь
электрического треста». О размере оборотов и величине предприятий обоих
«трестов» некоторое, далеко не полное, представление дают следующие
цифры:

	оборот товаров (млн. марок)	число слу- жащих	чистая прибыль (млн. марок)
Америка: «Вс. эл. Кº» (G. E. C.)……	1907:	252	28 000	35,4
1910:	298	32 000	45,6
Германия: «Вс. об-во эл.» (A. E. G.)……	1907:	216	30 700	14,5
1910:	362	60 800	21,7

И вот в 1907 году между американским и германским трестом заключён
договор о дележе мира. Конкуренция устраняется. «Вс. эл. Кº» (G. E. C.)
«получает» Соединённые Штаты и Канаду; «Вс. об-ву эл.» (A. E. G.)
«достаётся» Германия, Австрия, Россия, Голландия, Дания, Швейцария,
Турция, Балканы. Особые — разумеется, тайные — договоры заключены
относительно «обществ-дочерей», проникающих в новые отрасли
промышленности и в «новые», формально ещё не поделённые, страны.
Установлен взаимный обмен изобретениями и опытами ^*.

Понятно само собою, насколько затруднена конкуренция против этого,
фактически единого, всемирного треста, который распоряжается капиталом
в несколько миллиардов и имеет свои «отделения», представительства,
агентуры, связи и т. д. во всех концах мира. Но раздел мира между двумя
сильными трестами, конечно, не исключает передела, если
отношения силы — вследствие неравномерности развития, войн, крахов и т.
п. — изменяются.

Поучительный пример попытки такого передела, борьбы за передел,
представляет керосиновая промышленность.

«Керосиновый рынок мира, — писал Ейдэльс в
1905 году, — и теперь ещё поделён между двумя
крупными финансовыми группами: американским «Керосиновым трестом»
(Standard Oil C-y) Рокфеллера и хозяевами русской бакинской нефти,
Ротшильдом и Нобелем. Обе группы стоят в тесной связи между собою, но
их монопольному положению угрожают, в течение вот уже нескольких лет,
пятеро врагов» ^**: 1) истощение американских источников нефти; 2)
конкуренционная фирма Манташева в Баку; 3) источники нефти в Австрии и
4) в Румынии; 5) заокеанские источники нефти, особенно в голландских
колониях (богатейшие фирмы Самюэля и Шелля, связанные также с
английским капиталом). Три последние ряда предприятий связаны с немецкими крупными банками, с крупнейшим
«Немецким банком» во главе. Эти банки самостоятельно и планомерно
развивали керосиновую промышленность, например, в Румынии, чтобы иметь
«свою» точку опоры. В румынской керосиновой промышленности считали в
1907 году иностранных капиталов на 185 млн. франков, в том числе
немецких 74 млн. ^*

Началась борьба, которую в экономической литературе так и называют
борьбой за «делёж мира». С одной стороны, «Керосиновый трест»
Рокфеллера, желая захватить всё, основал «общество-дочь» в
самой Голландии, скупая нефтяные источники в Голландской Индии и
желая таким образом нанести удар своему главному врагу:
голландско-английскому тресту «Шелля». С другой стороны, «Немецкий
банк» и другие берлинские банки стремились «отстоять» «себе» Румынию и
объединить её с Россией против Рокфеллера. Этот последний обладал
капиталом неизмеримо более крупным и превосходной организацией
транспорта и доставки керосина потребителям. Борьба должна была
кончиться и кончилась в 1907 году полным поражением «Немецкого банка»,
которому оставалось одно из двух: либо ликвидировать с миллионными
потерями свои «керосиновые интересы», либо подчиниться. Выбрали
последнее и заключили очень невыгодный для «Немецкого банка» договор с
«Керосиновым трестом». По этому договору, «Немецкий банк» обязался «не
предпринимать ничего к невыгоде американских интересов», причём было,
однако, предусмотрено, что договор теряет силу, если в Германии пройдёт
закон о государственной монополии на керосин.

Тогда начинается «керосиновая комедия». Один из финансовых королей
Германии, фон Гвиннер, директор «Немецкого банка», через своего
частного секретаря, Штауса, пускает в ход агитацию за
керосиновую монополию. Весь гигантский аппарат крупнейшего берлинского
банка, все обширные «связи» приводятся в движение, пресса захлёбывается от «патриотических» криков против «ига»
американского треста, и рейхстаг почти единогласно принимает 15 марта
1911 года резолюцию, приглашающую правительство разработать проект о
керосиновой монополии. Правительство ухватилось за эту «популярную»
идею, и игра «Немецкого банка», который хотел надуть своего
американского контрагента и поправить свои дела посредством
государственной монополии, казалась выигранной. Немецкие керосиновые
короли предвкушали уже гигантские прибыли, не уступающие прибылям
русских сахарозаводчиков… Но, во-первых, немецкие крупные банки
перессорились между собой из-за дележа добычи, и «Учётное общество»
разоблачило корыстные интересы «Немецкого банка»; во-вторых,
правительство испугалось борьбы с Рокфеллером, ибо было весьма
сомнительно, достанет ли Германия керосина помимо него
(производительность Румынии невелика); в-третьих, подоспела миллиардная
ассигновка 1913 года на военную подготовку Германии. Проект монополии
отложили. «Керосиновый трест» Рокфеллера вышел из борьбы пока
победителем.

^* Diouritch, стр. 245–246.

Берлинский журнал «Банк» писал по этому поводу, что бороться с
«Керосиновым трестом» Германия могла бы лишь вводя монополию
электрического тока и превращая водяную силу в дешёвое электричество.
Но, — добавлял он, — «электрическая монополия придёт
тогда, когда она понадобится производителям; именно тогда, когда будет
стоять перед дверьми следующий крупный крах в электрической
промышленности и когда те гигантские, дорогие электрические станции,
которые строятся теперь повсюду частными «концернами» электрической
промышленности и для которых эти «концерны» теперь уже получают
известные отдельные монополии от городов, государств и пр., будут не в
состоянии работать с прибылью. Тогда придётся пустить в ход водяные
силы; но их нельзя будет превращать на государственный счёт в дешёвое
электричество, их придётся опять-таки передать «частной монополии,
контролируемой государством», потому что

частная промышленность уже заключила ряд сделок и выговорила себе
крупные вознаграждения… Так было с монополией кали, так есть с
керосиновой монополией, так будет с монополией электричества. Пора бы
нашим государственным социалистам, дающим себя ослепить красивым
принципом, понять наконец, что в Германии монополии никогда не
преследовали такой цели и не вели к такому результату, чтобы приносить
выгоды потребителям или хотя бы предоставлять государству часть
предпринимательской прибыли, а служили только к тому, чтобы оздоровлять
на государственный счёт частную промышленность, дошедшую почти до
банкротства» ^*.

Такие ценные признания вынуждены делать буржуазные экономисты Германии.
Мы видим здесь наглядно, как частные и государственные монополии
переплетаются воедино в эпоху финансового капитала, как и те и другие
на деле являются лишь отдельными звеньями империалистской борьбы между
крупнейшими монополистами за делёж мира.

В торговом судоходстве гигантский рост концентрации привёл тоже к
разделу мира. В Германии выделились два крупнейших общества: «Гамбург —
Америка» и «Северогерманский Ллойд», оба с капиталом по 200 млн. марок
(акций и облигаций), с пароходами, стоящими 185–189 млн. марок. С
другой стороны, в Америке 1 января 1903 г. образовался так называемый
трест Моргана, «Международная компания морской торговли», объединяющая
американские и английские судоходные компании, числом в 9, и
располагающая капиталом в 120 млн. долларов (480 млн. марок). Уже в
1903 году между германскими колоссами и этим американо-английским
трестом заключён был договор о разделе мира в связи с разделом прибыли.
Немецкие общества отказались от конкуренции в деле перевозок между
Англией и Америкой. Было точно установлено, кому какие гавани
«предоставляются», был создан общий контрольный комитет и т. д. Договор
заключён на 20 лет, с предусмотрительной оговоркой, что в случае войны
он теряет силу ^*.

^* «Die Bank», 1912, 2, 629, 1036; 1913, 1, 388.

Чрезвычайно поучительна также история образования международного
рельсового картеля. В первый раз английские, бельгийские и немецкие
рельсовые заводы сделали попытку основать такой картель ещё в 1884 г.,
во время сильнейшего упадка промышленных дел. Согласились не
конкурировать на внутреннем рынке вошедших в соглашение стран, а
внешние поделить по норме: 66% Англии, 27% Германии и 7% Бельгии. Индия
была предоставлена всецело Англии. Против одной английской фирмы,
оставшейся вне соглашения, была поведена общая война, расходы на
которую покрывали известным процентом с общих продаж. Но в 1886 г.,
когда из союза вышли две английские фирмы, он распался. Характерно, что
соглашения не удавалось достигнуть во время последовавших периодов
промышленного подъёма.

В начале 1904 года основан стальной синдикат в Германии. В ноябре 1904
г. возобновлён международный рельсовый картель по нормам: Англии —
53,5%, Германии — 28,83%, Бельгии — 17,67%. Затем присоединилась
Франция с нормами 4,8%, 5,8% и 6,4% в первый, второй и третий год,
сверх 100%, т. е. при сумме 104,8% и т. д. В 1905 г. присоединился
«Стальной трест» Соединённых Штатов («Стальная корпорация»), затем
Австрия и Испания. «В данный момент, — писал
Фогельштейн в 1910 г., — делёж земли закончен, и
крупные потребители, в первую голову государственные железные дороги, —
раз мир уже поделён и с их интересами не считались — могут жить, как
поэт, на небесах Юпитера» ^**.

Упомянем ещё международный цинковый синдикат, основанный в 1909 году и
точно распределивший размеры производства между пятью группами заводов:
немецких, бельгийских, французских, испанских, английских; — затем
пороховой международный трест, этот, по словам Лифмана, «вполне современный тесный союз между всеми немецкими
фабриками взрывчатых

веществ, которые затем вместе с аналогично
организованными французскими и американскими динамитными фабриками
поделили между собою, так сказать, весь мир» ^*.

Всего Лифман считал в 1897 году около 40 международных картелей с
участием Германии, а к 1910 году уже около 100.

Некоторые буржуазные писатели (к которым присоединился теперь и К.
Каутский, совершенно изменивший своей марксистской позиции, например,
1909 года) выражали то мнение, что международные картели, будучи одним
из наиболее рельефных выражений интернационализации капитала, дают
возможность надеяться на мир между народами при капитализме. Это мнение
теоретически совершенно вздорно, а практически есть софизм и способ
нечестной защиты худшего оппортунизма. Международные картели
показывают, до какой степени выросли теперь капиталистические монополии
и из-за чего идёт борьба между союзами капиталистов. Это
последнее обстоятельство есть самое важное; только оно выясняет нам
историко-экономический смысл происходящего, ибо форма борьбы
может меняться и меняется постоянно в зависимости от различных,
сравнительно частных и временных, причин, но сущность борьбы, её
классовое содержание прямо-таки не может измениться, пока
существуют классы. Понятно, что в интересах, например, немецкой
буржуазии, к которой по сути дела перешёл в своих теоретических
рассуждениях Каутский (об этом речь пойдёт ещё ниже), затушёвывать
содержание современной экономической борьбы (раздел мира) и
подчёркивать то одну, то другую форму этой борьбы. Ту же ошибку
делает Каутский. И речь идёт, конечно, не о немецкой, а о всемирной
буржуазии. Капиталисты делят мир не по своей особой злобности, а
потому, что достигнутая ступень концентрации заставляет становиться на
этот путь для получения прибыли; при этом делят они его «по капиталу»,
«по силе» — иного способа дележа не может быть в системе товарного
производства и капитализма. Сила же меняется в зависимости от экономического и
политического развития; для понимания происходящего надо знать, какие
вопросы решаются изменениями силы, а есть ли это — изменения «чисто»
экономические или внеэкономические (например, военные), это
вопрос второстепенный, не могущий ничего изменить в основных взглядах
на новейшую эпоху капитализма. Подменять вопрос о содержании
борьбы и сделок между союзами капиталистов вопросом о форме борьбы и
сделок (сегодня мирной, завтра немирной, послезавтра опять немирной)
значит опускаться до роли софиста.

^* Liefmann. «Kartelle und Trusts», 2. A., стр. 161.

Эпоха новейшего капитализма показывает нам, что между союзами
капиталистов складываются известные отношения на почве
экономического раздела мира, а рядом с этим, в связи с этим между
политическими союзами, государствами, складываются известные отношения
на почве территориального раздела мира, борьбы за колонии, «борьбы за
хозяйственную территорию».

VI. Раздел мира между великими державами

Географ А. Супан в своей книге о «территориальном развитии европейских
колоний» ^* подводит следующий краткий итог этому развитию в конце XIX
века:

Процент земельной площади, принадлежащей европейским колониальным
державам (С. Штаты в том числе):

	1876	1900	Увеличение на
В Африке……	10,8%	90,4%	+79,6%
» Полинезии……	56,8%	98,9%	+42,1%
» Азии……	51,5%	56,6%	+ 5,1%
» Австралии……	100,0%	100,0%	—
» Америке……	27,5%	27,2%	− 0,3%

«Характеристичной чертой этого периода, —
заключает он, — является, следовательно, раздел
Африки и Полинезии». Так как в Азии и в Америке незанятых
земель, т. е. не принадлежащих никакому государству, нет, то вывод
Супана приходится расширить и сказать, что характеристичной чертой рассматриваемого периода является
окончательный раздел земли, окончательный не в том смысле, чтобы не
возможен был передел, — напротив, переделы возможны и неизбежны,
— а в том смысле, что колониальная политика капиталистических стран
закончила захват незанятых земель на нашей планете. Мир впервые
оказался уже поделённым, так что дальше предстоят лишь переделы,
т. е. переход от одного «владельца» к другому, а не от бесхозяйности к
«хозяину».

^* A. Supan. «Die territoriale Entwicklung der
europäischen Kolonien». 1906, стр. 254
(А. Супан. «Территориальное развитие европейских колоний». Ред.).

Мы переживаем, следовательно, своеобразную эпоху всемирной колониальной
политики, которая теснейшим образом связана с «новейшей ступенью в
развитии капитализма», с финансовым капиталом. Необходимо поэтому
подробнее остановиться прежде всего на фактических данных, чтобы
возможно точнее выяснить как отличие этой эпохи от предыдущих, так и
положение дела в настоящее время. В первую голову возникают здесь два
фактических вопроса: наблюдается ли усиление колониальной политики,
обострение борьбы за колонии именно в эпоху финансового капитала и как
именно поделён мир в этом отношении в настоящее время.

Американский писатель Моррис в своей книге об истории колонизации ^*
делает попытку свести данные о размерах колониальных владений Англии,
Франции и Германии за разные периоды XIX века ³⁰. Вот, в сокращении,
полученные им итоги:

Размеры колониальных владений

Годы	Англии	Франции	Германии
площадь (млн. кв. миль)	насе- ление (млн.)	площадь (млн. кв. миль)	насе- ление (млн.)	площадь (млн. кв. миль)	насе- ление (млн.)
1815–1830	?	126,4	0,02	0,5	—	—
1860	2,5	145,1	0,2	3,4	—	—
1880	7,7	267,9	0,7	7,5	—	—
1899	9,3	309,0	3,7	56,4	1,0	14,7

Для Англии период громадного усиления колониальных захватов приходится
на 1860–1880 годы и очень значительного на последнее двадцатилетие XIX века. Для Франции и
Германии — именно на это двадцатилетие. Мы видели выше, что период
предельного развития капитализма домонополистического, капитализма с
преобладанием свободной конкуренции, приходится на 1860 и 1870 годы. Мы
видим теперь, что именно после этого периода начинается
громадный «подъём» колониальных захватов, обостряется в чрезвычайной
степени борьба за территориальный раздел мира. Несомненен,
следовательно, тот факт, что переход капитализма к ступени
монополистического капитализма, к финансовому капиталу связан с
обострением борьбы за раздел мира.

^* Henry C. Morris. «The History of Colonization». N. Y., 1900, vol.
II, pp. 88; I, 419; II, 304 (Генри К. Моррис. «История колонизации».
Нью-Йорк, 1900, т. II, стр. 88; I, 419; II, 304. Ред.).

Гобсон в своём сочинении об империализме выделяет эпоху 1884–1900 гг.,
как эпоху усиленной «экспансии» (расширения территории) главных
европейских государств. По его расчёту, Англия приобрела за это время
3,7 миллиона кв. миль с населением в 57 млн.; Франция — 3,6 млн. кв.
миль с населением в 36½ млн.; Германия — 1,0 млн. кв. миль с
14,7 млн.; Бельгия — 900 тыс. кв. миль с 30 млн.; Португалия — 800 тыс.
кв. миль с 9 млн. Погоня за колониями в конце XIX века, особенно с 1880
годов, со стороны всех капиталистических государств представляет из
себя общеизвестный факт истории дипломатии и внешней политики.

В эпоху наибольшего процветания свободной конкуренции в Англии, в
1840–1860 годах, руководящие буржуазные политики её были против
колониальной политики, считали освобождение колоний, полное отделение
их от Англии неизбежным и полезным делом. М. Бер указывает в своей,
появившейся в 1898 г., статье о «новейшем английском империализме» ^*,
как в 1852 году такой склонный, вообще говоря, к империализму
государственный деятель Англии, как Дизраэли, говорил: «Колонии, это — мельничные жернова на нашей шее». А
в конце XIX века героями дня в Англии были Сесиль Родс и Джозеф
Чемберлен, открыто проповедовавшие империализм и применявшие
империалистскую политику с наибольшим цинизмом!

^* «Die Neue Zeit», XVI, I, 1898, S. 302.

Небезынтересно, что связь чисто, так сказать, экономических и
социально-политических корней новейшего империализма была уже тогда
ясна для этих руководящих политиков английской буржуазии. Чемберлен
проповедовал империализм как «истинную, мудрую и экономную политику»,
указывая особенно на ту конкуренцию, которую встречает теперь Англия на
мировом рынке со стороны Германии, Америки, Бельгии. Спасение в
монополии — говорили капиталисты, основывая картели, синдикаты, тресты.
Спасение в монополии — вторили политические вожди буржуазии, торопясь
захватить ещё неподелённые части мира. А Сесиль Родс, как рассказывал
его интимный друг, журналист Стэд, говорил ему по поводу своих
империалистских идей в 1895 году: «Я был вчера в
лондонском Ист-Энде (рабочий квартал) и посетил одно собрание
безработных. Когда я послушал там дикие речи, которые были сплошным
криком: хлеба, хлеба!, я, идя домой и размышляя о виденном, убедился
более, чем прежде, в важности империализма… Моя заветная идея
есть решение социального вопроса, именно: чтобы спасти сорок миллионов
жителей Соединённого Королевства от убийственной гражданской войны, мы,
колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения
избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров,
производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это,
есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны
стать империалистами» ^*.

Так говорил Сесиль Родс в 1895 г., миллионер, финансовый король,
главный виновник англо-бурской войны; а ведь его защита империализма
только грубовата, цинична, по сути же не отличается от «теории» гг.
Маслова, Зюдекума, Потресова, Давида, основателя русского марксизма и
пр. и пр. Сесиль Родс был немножко более честным
социал-шовинистом…

Для того, чтобы дать возможно более точную картину территориального
раздела мира и изменений в этом отношении за последние десятилетия, воспользуемся теми сводками,
которые даёт Супан в названном сочинении по вопросу о колониальных
владениях всех держав мира. Супан берёт 1876 и 1900 годы; мы возьмём
1876 — пункт, выбранный очень удачно, ибо именно к этому времени можно,
в общем и целом, считать законченным развитие западноевропейского
капитализма в его домонополистической стадии — и 1914, заменяя цифры
Супана более новыми по «Географически-статистическим таблицам» Гюбнера.
Супан берёт только колонии; мы считаем полезным — для того, чтобы
представить полную картину раздела мира, — добавить сведения, вкратце,
и о неколониальных странах и о полуколониях, к которым мы относим
Персию, Китай и Турцию: первая из этих стран почти целиком стала уже
колонией, вторая и третья становятся таковыми ³¹.

^* «Die Neue Zeit», XVI, I, 1898, S. 304.

Получаем следующие итоги:

Колониальные владения великих держав: (млн. кв. км и млн.
жителей)

	Колонии	Метрополии	Всего
1876	1914	1914	1914
кв. км	жит.	кв. км	жит.	кв. км	жит.	кв. км	жит.
Англия……	22,5	251,9	33,5	393,5	0,3	46,5	33,8	440,0
Россия……	17,0	15,9	17,4	33,2	5,4	136,2	22,8	169,4
Франция……	0,9	6,0	10,6	55,5	0,5	39,6	11,1	95,1
Германия……	—	—	2,9	12,3	0,5	64,9	3,4	77,2
С. Штаты……	—	—	0,3	9,7	9,4	97,0	9,7	106,7
Япония……	—	—	0,3	19,2	0,4	53,0	0,7	72,2
Итого 6 великих держав……	40,4	273,8	65,0	523,4	16,5	437,2	81,5	960,6
Колонии остальных держав (Бельгия, Голландия и пр.)……	9,9	45,3
Полуколонии (Персия, Китай, Турция)……	14,5	361,2
Остальные страны……	28,0	289,9
Вся земля……	133,9	1 657,0

Мы видим тут наглядно, как «закончен» был на границе XIX и XX веков
раздел мира. Колониальные владения расширились после 1876 года в
гигантских размерах: более чем в полтора раза, с 40 до 65 миллионов кв.
км у шести крупнейших держав; прирост составляет 25 млн. кв. км, в
полтора раза больше площади метрополий (16½ млн.). Три державы
не имели в 1876 г. никаких колоний, а четвёртая, Франция, почти не
имела их. К 1914 году эти четыре державы приобрели колонии площадью в
14,1 млн. кв. км, т. е. приблизительно раза в полтора больше площади
Европы, с населением почти в 100 миллионов. Неравномерность в
расширении колониального владения очень велика. Если сравнить,
например, Францию, Германию и Японию, которые не очень сильно разнятся
по величине площади и по количеству населения, то окажется, что первая
из этих стран приобрела почти втрое больше колоний (по площади), чем
вторая и третья, вместе взятые. Но по размерам финансового капитала
Франция в начале рассматриваемого периода была, может быть, тоже в
несколько раз богаче Германии и Японии, взятых вместе. На размер
колониальных владений, кроме чисто экономических условий, и на базе их,
оказывают влияние условия географические и пр. Как ни сильно шла за
последние десятилетия нивелировка мира, выравнивание условий хозяйства
и жизни в различных странах под давлением крупной промышленности,
обмена и финансового капитала, но всё же разница остаётся немалая, и
среди названных шести стран мы наблюдаем, с одной стороны, молодые,
необыкновенно быстро прогрессировавшие капиталистические страны
(Америка, Германия, Япония); с другой — страны старого
капиталистического развития, которые прогрессировали в последнее время
гораздо медленнее предыдущих (Франция и Англия); с третьей, страну
наиболее отставшую в экономическом отношении (Россию), в которой
новейше-капиталистический империализм оплетён, так сказать, особенно
густой сетью отношений докапиталистических.

Рядом с колониальными владениями великих держав мы поставили небольшие
колонии маленьких государств, являющиеся, так сказать, ближайшим
объектом возможного и вероятного «передела» колоний. Большей частью эти
маленькие государства сохраняют свои колонии только благодаря тому, что
между крупными есть противоположности интересов, трения и пр., мешающие
соглашению о дележе добычи. Что касается до «полуколониальных»
государств, то они дают пример тех переходных форм, которые встречаются
во всех областях природы и общества. Финансовый капитал — такая
крупная, можно сказать, решающая сила во всех экономических и во всех
международных отношениях, что он способен подчинять себе и в
действительности подчиняет даже государства, пользующиеся полнейшей
политической независимостью; мы увидим сейчас примеры тому. Но,
разумеется, наибольшие «удобства» и наибольшие выгоды даёт финансовому
капиталу такое подчинение, которое связано с потерей
политической независимости подчиняемыми странами и народами.
Полуколониальные страны типичны, как «середина» в этом отношении.
Понятно, что борьба из-за этих полузависимых стран особенно должна была
обостриться в эпоху финансового капитала, когда остальной мир уже был
поделён.

Колониальная политика и империализм существовали и до новейшей ступени
капитализма и даже до капитализма. Рим, основанный на рабстве, вёл
колониальную политику и осуществлял империализм. Но «общие» рассуждения
об империализме, забывающие или отодвигающие на задний план коренную
разницу общественно-экономических формаций, превращаются неизбежно в
пустейшие банальности или бахвальство, вроде сравнения «великого Рима с
великой Британией» ^*. Даже капиталистическая колониальная политика
прежних стадий капитализма существенно отличается от колониальной политики финансового капитала.

^* C. P. Lucas. «Greater Rome and Greater Britain». Oxf., 1912 (Ч. П.
Лукас. «Великий Рим и Великая Британия». Оксфорд, 1912. Ред.)
или Earl of Cramer. «Ancient and modern Imperialism». L., 1910 (Граф
Кромер. «Древний и современный империализм». Лондон, 1910.
Ред.).

Основной особенностью новейшего капитализма является господство
монополистических союзов крупнейших предпринимателей. Такие монополии
всего прочнее, когда захватываются в одни руки все источники
сырых материалов, и мы видели, с каким рвением международные союзы
капиталистов направляют свои усилия на то, чтобы вырвать у противника
всякую возможность конкуренции, чтобы скупить, например, железорудные
земли или нефтяные источники и т. п. Владение колонией одно даёт полную
гарантию успеха монополии против всех случайностей борьбы с соперником
— вплоть до такой случайности, когда противник пожелал бы защититься
законом о государственной монополии. Чем выше развитие капитализма, чем
сильнее чувствуется недостаток сырья, чем острее конкуренция и погоня
за источниками сырья во всём мире, тем отчаяннее борьба за приобретение
колоний.

«Можно выставить утверждение, — пишет Шильдер,
— которое некоторым, пожалуй, покажется парадоксальным, именно:
что рост городского и промышленного населения в более или менее близком
будущем гораздо скорее может встретить препятствие в недостатке сырья
для промышленности, чем в недостатке предметов питания». Так, например, обостряется недостаток дерева, которое всё
более дорожает, — кож, — сырья для текстильной промышленности.
«Союзы промышленников пытаются создать равновесие между сельским
хозяйством и промышленностью в пределах всего мирового хозяйства; как
пример можно назвать существующий с 1904 года международный союз союзов
— бумагопрядильных фабрикантов в нескольких важнейших промышленных
государствах; затем основанный по образцу его в 1910 году союз
европейских союзов льнопрядильщиков» ^*.

Конечно, значение такого рода фактов буржуазные реформисты и среди них
особенно теперешние каутскианцы пытаются ослабить указанием на то, что сырьё «можно бы»
достать на свободном рынке без «дорогой и опасной» колониальной
политики, что предложение сырья «можно бы» гигантски увеличить
«простым» улучшением условий сельского хозяйства вообще. Но такие
указания превращаются в апологетику империализма, в прикрашивание его,
ибо они основываются на забвении главной особенности новейшего
капитализма: монополий. Свободный рынок всё более отходит в область
прошлого, монополистические синдикаты и тресты с каждым днём урезывают
его, а «простое» улучшение условий сельского хозяйства сводится к
улучшению положения масс, к повышению заработной платы и уменьшению
прибыли. Где же, кроме как в фантазии сладеньких реформистов,
существуют тресты, способные заботиться о положении масс вместо
завоевания колоний?

^* Schilder, назв. соч., стр. 38–42.

Не только открытые уже источники сырья имеют значение для финансового
капитала, но и возможные источники, ибо техника с невероятной быстротой
развивается в наши дни, и земли, непригодные сегодня, могут быть
сделаны завтра пригодными, если будут найдены новые приёмы (а для этого
крупный банк может снарядить особую экспедицию инженеров, агрономов и
пр.), если будут произведены большие затраты капитала. То же относится
к разведкам относительно минеральных богатств, к новым способам
обработки и утилизации тех или иных сырых материалов и пр. и т. п.
Отсюда — неизбежное стремление финансового капитала к расширению
хозяйственной территории и даже территории вообще. Как тресты
капитализируют своё имущество по двойной или тройной оценке, учитывая
«возможные» в будущем (а не настоящие) прибыли, учитывая дальнейшие
результаты монополии, так и финансовый капитал вообще стремится
захватить как можно больше земель каких бы то ни было, где бы то ни
было, как бы то ни было, учитывая возможные источники сырья, боясь
отстать в бешеной борьбе за последние куски неподелённого мира или за
передел кусков, уже разделённых.

Английские капиталисты всячески стараются развить производство хлопка в
своей колонии, Египте, — в 1904 г. из 2,3 миллиона гектаров
культурной земли в Египте уже 0,6 млн. было под хлопком, т. е. свыше
четверти — русские в своей колонии, Туркестане, потому что таким
путём они легче могут побить своих иностранных конкурентов, легче могут
прийти к монополизации источников сырья, к созданию более экономного и
прибыльного текстильного треста с «комбинированным» производством, с
сосредоточением всех стадий производства и обработки хлопка в
одних руках.

Интересы вывоза капитала равным образом толкают к завоеванию колоний,
ибо на колониальном рынке легче (а иногда единственно только и
возможно) монополистическими путями устранить конкурента, обеспечить
себе поставку, закрепить соответствующие «связи» и пр.

Внеэкономическая надстройка, вырастающая на основе финансового
капитала, его политика, его идеология усиливают стремление к
колониальным завоеваниям. «Финансовый капитал хочет
не свободы, а господства», справедливо говорит Гильфердинг. А
один буржуазный французский писатель, как бы развивая и дополняя
приведённые выше мысли Сесиля Родса ^*, пишет, что к экономическим
причинам современной колониальной политики следует прибавить
социальные: «вследствие растущей сложности жизни и
трудности, давящей не только на рабочие массы, но и на средние классы,
во всех странах старой цивилизации скопляется «нетерпение, раздражение,
ненависть, угрожающие общественному спокойствию; энергии, выбиваемой из
определённой классовой колеи, надо найти применение, дать ей дело вне
страны, чтобы не произошло взрыва внутри»» ^**.

Раз идёт речь о колониальной политике эпохи капиталистического
империализма, необходимо отметить, что финансовый капитал и соответствующая ему международная политика,
которая сводится к борьбе великих держав за экономический и
политический раздел мира, создают целый ряд переходных форм
государственной зависимости. Типичны для этой эпохи не только две
основные группы стран: владеющие колониями и колонии, но и
разнообразные формы зависимых стран, политически, формально
самостоятельных, на деле же опутанных сетями финансовой и
дипломатической зависимости. Одну из форм — полуколонии — мы уже
указали раньше. Образцом другой является, например, Аргентина.

«Южная Америка, а особенно Аргентина, — пишет
Шульце-Геверниц в своём сочинении о британском империализме, — находится в такой финансовой зависимости от Лондона, что её
следует назвать почти что английской торговой колонией» ^*. Капиталы, помещённые
Англией в Аргентине, Шильдер определял, по сообщениям
австро-венгерского консула в Буэнос-Айресе за 1909 г., в 8¾
миллиарда франков. Нетрудно себе представить, какие крепкие связи
получает в силу этого финансовый капитал — и его верный «друг»,
дипломатия — Англии с буржуазией Аргентины, с руководящими кругами всей
её экономической и политической жизни.

Несколько иную форму финансовой и дипломатической зависимости, при
политической независимости, показывает нам пример Португалии.
Португалия — самостоятельное, суверенное государство, но фактически в
течение более 200 лет, со времени войны за испанское наследство
(1701–1714), она находится под протекторатом Англии. Англия защищала её
и её колониальные владения ради укрепления своей позиции в борьбе с
своими противниками, Испанией, Францией.

^* Schulze-Gaevernitz. «Britischer Imperialismus und englischer
Freihandel zu Beginn des 20-ten Jahrhunderts». Lpz., 1906, стр. 318
(Шульце-Геверниц. «Британский империализм и английская свободная
торговля начала 20-го века». Лейпциг, 1906. Ред.). То же говорит
Sartorius v. Waltershausen. «Das volkswirtschaftliche System der
Kapitalanlage im Auslande». Berlin, 1907. S. 46 (Сарториус фон
Вальтерсхаузен. «Народнохозяйственная система помещения капитала за
границей». Берлин, 1907, стр. 46. Ред.).

Англия получала в обмен торговые выгоды, лучшие условия для вывоза
товаров и особенно для вывоза капитала в Португалию и её колонии,
возможность пользоваться гаванями и островами Португалии, её кабелями и
пр. и т. д. ^* Такого рода отношения между отдельными крупными и
мелкими государствами были всегда, но в эпоху капиталистического
империализма они становятся всеобщей системой, входят, как часть, в
сумму отношений «раздела мира», превращаются в звенья операций
всемирного финансового капитала.

Чтобы покончить с вопросом о разделе мира, мы должны отметить ещё
следующее. Не только американская литература после испано-американской
и английская после англо-бурской войн поставили этот вопрос вполне
открыто и определённо в самом конце XIX и начале XX века, не только
немецкая литература, всего «ревнивее» следившая за «британским
империализмом», систематически оценивала этот факт. И во французской
буржуазной литературе вопрос поставлен достаточно определённо и широко,
поскольку это мыслимо с буржуазной точки зрения. Сошлёмся на историка
Дрио, который в своей книге: «Политические и социальные проблемы в
конце XIX века» в главе о «великих державах и разделе мира» писал
следующее: «В течение последних лет все свободные
места на земле, за исключением Китая, заняты державами Европы и
Северной Америки. На этой почве произошло уже несколько конфликтов и
перемещений влияния, являющихся предвестниками более ужасных взрывов в
близком будущем. Ибо приходится торопиться: нации, не обеспечившие
себя, рискуют никогда не получить своей части и не принять участия в
той гигантской эксплуатации земли, которая будет одним из
существеннейших фактов следующего (т. е. XX) века. Вот почему вся Европа и Америка были охвачены в
последнее время лихорадкой колониальных расширений, «империализма»,
который является самой замечательной характерной чертой конца XIX
века». И автор добавлял: «При этом
разделе

^* Шильдер, назв. соч., I т., стр. 160–161.

мира, в этой бешеной погоне за сокровищами и крупными
рынками земли, сравнительная сила империй, основанных в этом, XIX,
веке, находится в полном несоответствии с тем местом, которое занимают
в Европе нации, основавшие их. Державы, преобладающие в Европе,
вершительницы её судеб, не являются равным образом
преобладающими во всём мире. А так как колониальное могущество, надежда
обладать богатствами, ещё не учтёнными, окажет очевидно своё отражённое
действие на сравнительную силу европейских держав, то в силу этого
колониальный вопрос — «империализм», если хотите, — изменивший уже
политические условия самой Европы, будет изменять их всё более и
более» ^*.

VII. Империализм, как особая стадия капитализма

Мы должны теперь попытаться подвести известные итоги, свести вместе
сказанное выше об империализме. Империализм вырос как развитие и прямое
продолжение основных свойств капитализма вообще. Но капитализм стал
капиталистическим империализмом лишь на определённой, очень высокой
ступени своего развития, когда некоторые основные свойства капитализма
стали превращаться в свою противоположность, когда по всей линии
сложились и обнаружились черты переходной эпохи от капитализма к более
высокому общественно-экономическому укладу. Экономически основное в
этом процессе есть смена капиталистической свободной конкуренции
капиталистическими монополиями. Свободная конкуренция есть основное
свойство капитализма и товарного производства вообще; монополия есть
прямая противоположность свободной конкуренции, но эта последняя на
наших глазах стала превращаться в монополию, создавая крупное
производство, вытесняя мелкое, заменяя крупное крупнейшим, доводя
концентрацию производства и капитала до того, что из неё
вырастала и вырастает монополия: картели, синдикаты, тресты,
сливающийся с ними капитал какого-нибудь десятка ворочающих миллиардами
банков. И в то же время монополии, вырастая из свободной конкуренции,
не устраняют её, а существуют над ней и рядом с ней, порождая этим ряд
особенно острых и крутых противоречий, трений, конфликтов. Монополия
есть переход от капитализма к более высокому строю.

^* J.-E. Driault. «Problèmes politiques et sociaux». P., 1900,
стр. 299 (Ж.-Э. Дрио. «Политические и социальные проблемы». Париж.
Ред.).

Если бы необходимо было дать как можно более короткое определение
империализма, то следовало бы сказать, что империализм есть
монополистическая стадия капитализма. Такое определение включало бы
самое главное, ибо, с одной стороны, финансовый капитал есть банковый
капитал монополистически немногих крупнейших банков, слившийся с
капиталом монополистических союзов промышленников; а с другой стороны,
раздел мира есть переход от колониальной политики, беспрепятственно
расширяемой на незахваченные ни одной капиталистической державой
области, к колониальной политике монопольного обладания территорией
земли, поделённой до конца.

Но слишком короткие определения хотя и удобны, ибо подытоживают
главное, — всё же недостаточны, раз из них надо особо выводить весьма
существенные черты того явления, которое надо определить. Поэтому, не
забывая условного и относительного значения всех определений вообще,
которые никогда не могут охватить всесторонних связей явления в его
полном развитии, следует дать такое определение империализма, которое
бы включало следующие пять основных его признаков: 1) концентрация
производства и капитала, дошедшая до такой высокой ступени развития,
что она создала монополии, играющие решающую роль в хозяйственной
жизни; 2) слияние банкового капитала с промышленным и создание, на базе
этого «финансового капитала», финансовой олигархии; 3) вывоз капитала,
в отличие от вывоза товаров, приобретает особо важное значение; 4)
образуются международные монополистические союзы капиталистов, делящие
мир, и 5) закончен территориальный раздел земли крупнейшими капиталистическими
державами. Империализм есть капитализм на той стадии
развития, когда сложилось господство монополий и финансового капитала,
приобрёл выдающееся значение вывоз капитала, начался раздел мира
международными трестами и закончился раздел всей территории земли
крупнейшими капиталистическими странами.

Мы увидим ещё ниже, как можно и должно иначе определить империализм,
если иметь в виду не только основные чисто экономические понятия
(которыми ограничивается приведённое определение), а историческое место
данной стадии капитализма по отношению к капитализму вообще или
отношение империализма и двух основных направлений в рабочем движении.
Сейчас же надо отметить, что, понимаемый в указанном смысле,
империализм представляет из себя, несомненно, особую стадию развития
капитализма. Чтобы дать читателю возможно более обоснованное
представление об империализме, мы намеренно старались приводить как
можно больше отзывов буржуазных экономистов, вынужденных
признавать особенно бесспорно установленные факты новейшей экономики
капитализма. С той же целью приводились подробные статистические
данные, позволяющие видеть, до какой именно степени вырос банковый
капитал и т. д., в чём именно выразился переход количества в качество,
переход развитого капитализма в империализм. Нечего и говорить,
конечно, что все грани в природе и обществе условны и подвижны, что
было бы нелепо спорить, например, о том, к какому году или десятилетию
относится «окончательное» установление империализма.

Но спорить об определении империализма приходится прежде всего с
главным марксистским теоретиком эпохи так называемого Второго
Интернационала, т. е. 25-летия 1889–1914 годов, К. Каутским. Против
основных идей, выраженных в данном нами определении империализма,
Каутский выступил вполне решительно и в 1915 и даже ещё в ноябре 1914
года, заявляя, что под империализмом надо понимать не «фазу» или
ступень хозяйства, а политику, именно определённую политику,

«предпочитаемую» финансовым капиталом, что
империализм нельзя «отождествлять» с «современным капитализмом», что если понимать под
империализмом «все явления современного
капитализма», — картели, протекционизм, господство финансистов,
колониальную политику — то тогда вопрос о необходимости империализма
для капитализма сведётся к «самой плоской
тавтологии», ибо тогда, «естественно,
империализм есть жизненная необходимость для капитализма» и т.
д. Мысль Каутского мы выразим всего точнее, если приведём данное им
определение империализма, направленное прямо против существа излагаемых
нами идей (ибо возражения из лагеря немецких марксистов, проводивших
подобные идеи в течение целого ряда лет, давно известны Каутскому, как
возражения определённого течения в марксизме).

Определение Каутского гласит:

«Империализм есть продукт высокоразвитого промышленного капитализма. Он
состоит в стремлении каждой промышленной капиталистической нации
присоединять к себе или подчинять все большие аграрные (курсив Каутского) области, без отношения к тому,
какими нациями они населены» ^*.

Это определение ровнёхонько никуда не годится, ибо оно односторонне, т.
е. произвольно, выделяет один только национальный вопрос (хотя и в
высшей степени важный как сам по себе, так и в его отношении к
империализму), произвольно и неверно связывая его только
с промышленным капиталом в аннектирующие другие нации странах, столь же
произвольно и неверно выдвигая аннексию аграрных областей.

Империализм есть стремление к аннексиям — вот к чему сводится
политическая часть определения Каутского. Она верна, но крайне
неполна, ибо политически империализм есть вообще стремление к насилию и
к реакции. Нас занимает здесь, однако, экономическая сторона
дела, которую внёс в своё определение сам
Каутский. Неверности в определении Каутского бьют в лицо. Для
империализма характерен как раз не промышленный, а
финансовый капитал. Не случайность, что во Франции как раз особо
быстрое развитие финансового капитала, при ослаблении
промышленного, вызвало с 80-х годов прошлого века крайнее обострение
аннексионистской (колониальной) политики. Для империализма характерно
как раз стремление к аннектированию не только аграрных
областей, а даже самых промышленных (германские аппетиты насчёт
Бельгии, французские насчёт Лотарингии), ибо, во-1-х, законченный
раздел земли вынуждает, при переделе, протягивать руку ко
всяким землям; во-2-х, для империализма существенно соревнование
нескольких крупных держав в стремлении к гегемонии, т. е. к захвату
земель не столько прямо для себя, сколько для ослабления противника и
подрыва его гегемонии (Германии Бельгия особенно важна, как
опорный пункт против Англии; Англии Багдад, как опорный пункт против
Германии и т. д.).

^* «Die Neue Zeit», 1914, 2 (32 т.), стр. 909, от 11 сентября 1914 г.
Ср. 1915, 2, стр. 107, слл.

Каутский ссылается в особенности — и неоднократно — на англичан,
установивших будто бы чисто политическое значение слова империализм в
его, Каутского, смысле. Берём англичанина Гобсона и читаем в его
сочинении «Империализм», вышедшем в 1902 году:

«Новый империализм отличается от старого, во-первых, тем, что он на
место стремлений одной растущей империи ставит теорию и практику
соревнующих империй, каждая из которых руководится одинаковыми
вожделениями к политическому расширению и к коммерческой выгоде;
во-вторых, господством над торговыми интересами интересов финансовых
или относящихся к помещению капитала» ^*.

Мы видим, что Каутский абсолютно неправ фактически в своей ссылке на
англичан вообще (он мог бы сослаться разве на вульгарных английских
империалистов или прямых апологетов империализма). Мы видим, что
Каутский, претендуя, что он продолжает защищать марксизм,
на деле делает шаг назад по сравнению с социал-либералом
Гобсоном, который правильнее учитывает две
«исторически-конкретные» (Каутский как раз издевается своим
определением над исторической конкретностью!) особенности современного
империализма: 1) конкуренцию нескольких империализмов и 2)
преобладание финансиста над торговцем. А если речь идёт главным образом
о том, чтобы промышленная страна аннектировала аграрную, то этим
выдвигается главенствующая роль торговца.

^* Hobson. «Imperialism». L, 1902, p. 324.

Определение Каутского не только неверное и не марксистское. Оно служит
основой целой системы взглядов, разрывающих по всей линии и с
марксистской теорией и с марксистской практикой, о чём ещё пойдёт речь
ниже. Совершенно несерьёзен тот спор о словах, который поднят Каутским:
назвать ли новейшую ступень капитализма империализмом или ступенью
финансового капитала. Называйте, как хотите; это безразлично. Суть дела
в том, что Каутский отрывает политику империализма от его экономики,
толкуя об аннексиях, как «предпочитаемой» финансовым капиталом
политике, и противопоставляя ей другую возможную будто бы буржуазную
политику на той же базе финансового капитала. Выходит, что монополии в
экономике совместимы с немонополистическим, ненасильственным,
незахватным образом действий в политике. Выходит, что территориальный
раздел земли, завершённый как раз в эпоху финансового капитала и
составляющий основу своеобразия теперешних форм соревнования между
крупнейшими капиталистическими государствами, совместим с
неимпериалистской политикой. Получается затушёвывание, притупление
самых коренных противоречий новейшей ступени капитализма вместо
раскрытия глубины их, получается буржуазный реформизм вместо марксизма.

Каутский спорит с немецким апологетом империализма и аннексий, Куновым,
который рассуждает аляповато и цинично: империализм есть современный
капитализм; развитие капитализма неизбежно и прогрессивно; значит,
империализм прогрессивен; значит,
надо раболепствовать перед империализмом и славословить! Нечто вроде
той карикатуры, которую рисовали народники против русских марксистов в
1894–1895 годах: дескать, если марксисты считают капитализм в России
неизбежным и прогрессивным, то они должны открыть кабак и заняться
насаждением капитализма. Каутский возражает Кунову: нет, империализм не
есть современный капитализм, а лишь одна из форм политики современного
капитализма, и мы можем и должны бороться с этой политикой, бороться с
империализмом, с аннексиями и т. д.

Возражение кажется вполне благовидным, а на деле оно равняется более
тонкой, более прикрытой (и потому более опасной) проповеди примирения с
империализмом, ибо «борьба» с политикой трестов и банков, не
затрагивающая основ экономики трестов и банков, сводится к буржуазному
реформизму и пацифизму, к добреньким и невинным благопожеланиям.
Отговориться от существующих противоречий, забыть самые важные из них,
вместо вскрытия всей глубины противоречий — вот теория Каутского, не
имеющая ничего общего с марксизмом. И понятно, что такая «теория»
служит только к защите идеи единства с Куновыми!

«С чисто экономической точки зрения, — пишет
Каутский, — не невозможно, что капитализм переживёт
ещё одну новую фазу, перенесение политики картелей на внешнюю политику,
фазу ультраимпериализма» ^*, т. е. сверхимпериализма,
объединения империализмов всего мира, а не борьбы их, фазу прекращения
войн при капитализме, фазу «общей эксплуатации мира
интернационально-объединённым финансовым капиталом» ^**.

На этой «теории ультраимпериализма» нам придётся остановиться ниже,
чтобы подробно показать, до какой степени она разрывает решительно и
бесповоротно с марксизмом. Здесь же нам надо, сообразно общему плану
настоящего очерка, взглянуть на точные экономические данные,
относящиеся к этому вопросу. «С чисто

экономической точки зрения» возможен
«ультраимпериализм» или это ультрапустяки?

Если понимать под чисто экономической точкой зрения «чистую»
абстракцию, тогда всё, что́ можно сказать, сведётся к положению:
развитие идёт к монополиям, следовательно, к одной всемирной монополии,
к одному всемирному тресту. Это бесспорно, но это и совершенно
бессодержательно, вроде указания, что «развитие идёт» к производству
предметов питания в лабораториях. В этом смысле «теория»
ультраимпериализма такой же вздор, каким была бы «теория
ультраземледелия».

Если же говорить о «чисто экономических» условиях эпохи финансового
капитала, как об исторически-конкретной эпохе, относящейся к началу XX
века, то лучшим ответом на мёртвые абстракции «ультраимпериализма»
(служащие исключительно реакционнейшей цели: отвлечению внимания от
глубины наличных противоречий) является противопоставление им
конкретно-экономической действительности современного всемирного
хозяйства. Бессодержательнейшие разговоры Каутского об
ультраимпериализме поощряют, между прочим, ту глубоко ошибочную и
льющую воду на мельницу апологетов империализма мысль, будто господство
финансового капитала ослабляет неравномерности и противоречия
внутри всемирного хозяйства, тогда как на деле оно усиливает
их ³².

Р. Кальвер в своей небольшой книжке «Введение в всемирное хозяйство» ^*
сделал попытку свести главнейшие чисто экономические данные,
позволяющие конкретно представить взаимоотношения внутри всемирного
хозяйства на рубеже XIX и XX веков. Он делит весь мир на 5 «главных хозяйственных областей»: 1)
среднеевропейская (вся Европа кроме России и Англии); 2) британская; 3)
российская; 4) восточно-азиатская и 5) американская, включая колонии в
«области» тех государств, которым они
принадлежат, и «оставляя в стороне» немногие,
нераспределённые по областям, страны, например, Персию, Афганистан,

^* R. Calwer. «Einführung in die Weltwirtschaft». Brl., 1906.

Аравию в Азии, Марокко и Абиссинию в Африке и т. п.

Вот, в сокращённом виде, приводимые им экономические данные об этих
областях:

	Пло- щадь	Насе- ление	Пути сообщения	Торговля	Промышленность
Главные хозяйственные области мира	млн. кв. км	(млн.)	жел. дор. (тыс. км)	торговый флот (млн. тонн)	(ввоз и вывоз вместе) (млрд. марок)	добыча	число веретён в хл.-бум. пром. (млн.)
кам. угля	чугуна
(млн. тонн)
1) ср. европ.……	27,6 *(23,6)	388 (146)	204	8	41	251	15	26
2) британск.……	28,9 *(28,6)	398 (355)	140	11	25	249	9	51
3) российск.……	22	131	63	1	3	16	3	7
4) вост. азиат.……	12	389	8	1	2	8	0,02	2
5) америк.……	30	148	379	6	14	245	14	19

Мы видим три области с высоко развитым капитализмом (сильное развитие и
путей сообщения и торговли и промышленности): среднеевропейскую,
британскую и американскую. Среди них три господствующие над миром
государства: Германия, Англия, Соединённые Штаты. Империалистское
соревнование между ними и борьба крайне обострены тем, что Германия
имеет ничтожную область и мало колоний; создание «средней Европы» ещё в
будущем, и рождается она в отчаянной борьбе. Пока — признак всей Европы
политическая раздробленность. В британской и американской областях
очень высока, наоборот, политическая концентрация, но громадное
несоответствие между необъятными колониями первой и ничтожными —
второй. А в колониях капитализм только начинает развиваться. Борьба за
южную Америку всё обостряется.

Две области — слабого развития капитализма, российская и
восточноазиатская. В первой крайне слабая
плотность населения, во второй — крайне высокая; в первой политическая
концентрация велика, во второй отсутствует. Китай только ещё начали
делить, и борьба за него между Японией, Соединёнными Штатами и т. д.
обостряется всё сильнее.

^* В скобках площадь и население колоний.

Сопоставьте с этой действительностью, — с гигантским разнообразием
экономических и политических условий, с крайним несоответствием в
быстроте роста разных стран и пр., с бешеной борьбой между
империалистическими государствами — глупенькую побасёнку Каутского о
«мирном» ультраимпериализме. Разве это не реакционная попытка
запуганного мещанина спрятаться от грозной действительности? Разве
интернациональные картели, которые кажутся Каутскому зародышами
«ультраимпериализма» (как производство таблеток в лаборатории «можно»
объявить зародышем ультраземледелия), не показывают нам примера раздела
и передела мира, перехода от мирного раздела к немирному и
обратно? Разве американский и прочий финансовый капитал, мирно деливший
весь мир, при участии Германии, скажем, в международном рельсовом
синдикате или в международном тресте торгового судоходства, не
переделяет теперь мир на основе новых отношений силы,
изменяющихся совсем немирным путём?

Финансовый капитал и тресты не ослабляют, а усиливают различия между
быстротой роста разных частей всемирного хозяйства. А раз соотношения
силы изменились, то в чём может заключаться, при капитализме,
разрешение противоречия кроме как в силе? Чрезвычайно точные
данные о различной быстроте роста капитализма и финансового капитала во
всём всемирном хозяйстве мы имеем в статистике железных дорог ^*. За
последние десятилетия империалистского развития длина железных дорог
изменилась так:

^* Stat. Jahrbuch für das Deutsche Reich, 1915; Archiv für
Eisenbahnwesen, 1892 (Статистический ежегодник Германского государства,
1915; Архив железнодорожного дела, 1892. Ред.); за 1890 год
небольшие частности относительно распределения железных дорог между
колониями разных стран пришлось определить приблизительно ³³.

	Железные дороги (тыс. км)
1890		1913		+
Европа……	224		346		+ 122
Соед. Штаты Америки……	268		411		+ 143
Все колонии………	82		125	210		347	+ 128		+ 222
Самостоят. и полусамост. государства Азии и Америки……	43	137	+ 94
Всего……	617		1 104

Быстрее всего развитие железных дорог шло, следовательно, в колониях и
в самостоятельных (и полусамостоятельных) государствах Азии и Америки.
Известно, что финансовый капитал 4–5 крупнейших капиталистических
государств царит и правит здесь всецело. Двести тысяч километров новых
железных дорог в колониях и в других странах Азии и Америки, это значит
свыше 40 миллиардов марок нового помещения капитала на особо выгодных
условиях, с особыми гарантиями доходности, с прибыльными заказами для
сталелитейных заводов и пр. и т. д.

Быстрее всего растёт капитализм в колониях и в заокеанских странах.
Среди них появляются новые империалистские державы (Япония).
Борьба всемирных империализмов обостряется. Растёт дань, которую берёт
финансовый капитал с особенно прибыльных колониальных и заокеанских
предприятий. При разделе этой «добычи» исключительно высокая доля
попадает в руки стран, не всегда занимающих первое место по быстроте
развития производительных сил. В крупнейших державах, взятых вместе с
их колониями, длина железных дорог составляла:

	(тыс. км.)
1890	1913
С. Штаты……	268	413	+ 145
Британская империя……	107	208	+ 101
Россия……	32	78	+ 46
Германия……	43	68	+ 25
Франция……	41	63	+ 22
Всего в 5 державах…	491	830	+ 339

Итак, около 80% всего количества железных дорог сконцентрировано в 5
крупнейших державах. Но концентрация собственности на эти
дороги, концентрация финансового капитала ещё неизмеримо более
значительна, ибо английским и французским, например, миллионерам
принадлежит громадная масса акций и облигаций американских, русских и
других железных дорог.

Благодаря своим колониям Англия увеличила «свою» железнодорожную сеть
на 100 тысяч километров, вчетверо больше, чем Германия. Между тем
общеизвестно, что развитие производительных сил Германии за это время,
и особенно развитие каменноугольного и железоделательного производства,
шло несравненно быстрее, чем в Англии, не говоря уже о Франции и
России. В 1892 году Германия производила 4,9 миллиона тонн чугуна,
против 6,8 в Англии; а в 1912 году уже 17,6 против 9,0, т. е.
гигантский перевес над Англией! ^* Спрашивается, на почве
капитализма какое могло быть иное средство, кроме войны, для
устранения несоответствия между развитием производительных сил и
накоплением капитала, с одной стороны, — разделом колоний и «сфер
влияния» для финансового капитала, с другой?

VIII. Паразитизм и загнивание капитализма

Нам следует остановиться теперь ещё на одной очень важной стороне
империализма, которая большей частью недостаточно оценивается в
большинстве рассуждений на эту тему. Одним из недостатков марксиста
Гильфердинга является то, что он сделал тут шаг назад по сравнению с
немарксистом Гобсоном. Мы говорим о паразитизме, свойственном
империализму.

Как мы видели, самая глубокая экономическая основа империализма есть
монополия. Это — монополия капиталистическая, т. е. выросшая из
капитализма и находящаяся в общей обстановке капитализма, товарного производства,
конкуренции, в постоянном и безысходном противоречии с этой общей
обстановкой. Но тем не менее, как и всякая монополия, она порождает
неизбежно стремление к застою и загниванию. Поскольку устанавливаются,
хотя бы на время, монопольные цены, постольку исчезают до известной
степени побудительные причины к техническому, а следовательно, и ко
всякому другому прогрессу, движению вперёд; постольку является далее
экономическая возможность искусственно задерживать технический
прогресс. Пример: в Америке некий Оуэнс изобрёл бутылочную машину,
производящую революцию в выделке бутылок. Немецкий картель бутылочных
фабрикантов скупает патенты Оуэнса и кладёт их под сукно, задерживает
их применение. Конечно, монополия при капитализме никогда не может
полностью и на очень долгое время устранить конкуренции с всемирного
рынка (в этом, между прочим, одна из причин вздорности теории
ультраимпериализма). Конечно, возможность понизить издержки
производства и повысить прибыль посредством введения технических
улучшений действует в пользу изменений. Но тенденция к застою и
загниванию, свойственная монополии, продолжает в свою очередь
действовать, и в отдельных отраслях промышленности, в отдельных
странах, на известные промежутки времени она берёт верх.

^* Ср. также Edgar Crammond. «The Economic Relations of the British
and German Empires» в «Journal of the Royal Statistical Society», 1914,
July, pp. 777 ss. (Эдгар Крэммонд. «Экономические отношения Британской
и Германской империй» в «журнале королевского статистического
общества», 1914, июль, стр. 777, слл. Ред.).

Монополия обладания особенно обширными, богатыми или удобно
расположенными колониями действует в том же направлении.

Далее. Империализм есть громадное скопление в немногих странах
денежного капитала, достигающего, как мы видели, 100–150 миллиардов
франков ценных бумаг. Отсюда — необычайный рост класса или, вернее,
слоя рантье, т. е. лиц, живущих «стрижкой купонов», — лиц, совершенно
отделённых от участия в каком бы то ни было предприятии, — лиц,
профессией которых является праздность. Вывоз капитала, одна из самых
существенных экономических основ империализма, ещё более усиливает эту
полнейшую оторванность от производства слоя рантье, налагает отпечаток паразитизма на всю
страну, живущую эксплуатацией труда нескольких заокеанских стран и
колоний.

«В 1893 году, — пишет Гобсон, — британский капитал, помещённый за границей, составлял около
15% всего богатства Соединённого Королевства» ^*. Напомним, что
к 1915 году этот капитал увеличился приблизительно в 2½ раза.
«Агрессивный империализм, — читаем далее у
Гобсона, — который сто́ит так дорого плательщикам
налогов и имеет так мало значения для промышленника и торговца… есть
источник больших прибылей для капиталиста, ищущего помещения своему
капиталу»… (по-английски это понятие выражается одним
словом: «инвестор» — «поместитель», рантье)… «Весь годичный доход, который Великобритания получает от
всей своей внешней и колониальной торговли, ввоза и вывоза,
определяется статистиком Гиффеном в 18 миллионов фунтов стерлингов
(около 170 млн. рублей) за 1899 год, считая по 2½% на весь
оборот в 800 млн. фунтов стерлингов». Как ни велика эта сумма,
она не может объяснить агрессивного империализма Великобритании. Его
объясняет сумма в 90–100 млн. фунтов стерлингов, представляющая доход
от «помещённого» капитала, доход слоя рантье.

Доход рантье впятеро превышает доход от внешней торговли в самой
«торговой» стране мира! Вот сущность империализма и империалистического
паразитизма.

Понятие: «государство-рантье» (Rentnerstaat), или
государство-ростовщик, становится поэтому общеупотребительным в
экономической литературе об империализме. Мир разделился на горстку
государств-ростовщиков и гигантское большинство государств-должников.
«Среди помещений капитала за границей, — пишет
Шульце-Геверниц, — на первом месте стоят такие,
которые падают на страны, политически зависимые или союзные: Англия
даёт взаймы Египту, Японии, Китаю, Южной Америке. Её военный флот
играет роль, в случае крайности, судебного пристава. Политическая
сила

^* Hobson, стр. 59, 62.

Англии оберегает её от возмущения
должников» ^*. Сарториус фон Вальтерсхаузен в своём сочинении
«Народнохозяйственная система помещения капитала за границей»
выставляет образцом «государства-рантье» Голландию и указывает, что
таковыми становятся теперь Англия и Франция ^**. Шильдер считает, что
пять промышленных государств являются «определённо
выраженными странами-кредиторами»: Англия, Франция, Германия,
Бельгия и Швейцария. Голландию он не относит сюда только потому, что
она «мало индустриальна» ^***. Соединённые Штаты
являются кредитором лишь по отношению к Америке.

«Англия, — пишет Шульце-Геверниц, — перерастает постепенно из промышленного государства в
государство-кредитора. Несмотря на абсолютное увеличение промышленного
производства и промышленного вывоза, возрастает относительное значение
для всего народного хозяйства доходов от процентов и дивидендов, от
эмиссий, комиссий и спекуляции. По моему мнению, именно этот факт
является экономической основой империалистического подъёма. Кредитор
прочнее связан с должником, чем продавец с покупателем» ^****.
Относительно Германии издатель берлинского журнала «Банк» А. Лансбург
писал в 1911 г. в статье: «Германия — государство-рантье» следующее:
«В Германии охотно посмеиваются над склонностью к
превращению в рантье, наблюдаемой во Франции. Но при этом забывают,
что, поскольку дело касается буржуазии, германские условия всё более
становятся похожими на французские» ^*****.

Государство-рантье есть государство паразитического, загнивающего
капитализма, и это обстоятельство не может не отражаться как на всех
социально-политических условиях данных стран вообще, так и на двух
основных течениях в рабочем движении в особенности. Чтобы показать это
возможно нагляднее, предоставим слово Гобсону, который всего более «надёжен», как свидетель, ибо его
невозможно заподозрить в пристрастии к «марксистскому правоверию», а с
другой стороны, он — англичанин, хорошо знающий положение дел в стране,
наиболее богатой и колониями и финансовым капиталом и империалистским
опытом.

Описывая, под живым впечатлением англо-бурской войны, связь
империализма с интересами «финансистов», рост их прибылей от подрядов,
поставок и пр., Гобсон писал: «направителями этой
определённо паразитической политики являются капиталисты; но те же
самые мотивы оказывают действие и на специальные разряды рабочих. Во
многих городах самые важные отрасли промышленности зависят от
правительственных заказов; империализм центров металлургической и
кораблестроительной промышленности зависит в немалой степени от этого
факта». Двоякого рода обстоятельства ослабляли, по мнению
автора, силу старых империй: 1) «экономический
паразитизм» и 2) составление войска из зависимых народов. «Первое есть обычай экономического паразитизма, в силу
которого господствующее государство использует свои провинции, колонии
и зависимые страны для обогащения своего правящего класса и для подкупа
своих низших классов, чтобы они оставались спокойными». Для
экономической возможности такого подкупа, в какой бы форме он ни
совершался, необходима — добавим от себя — монополистически высокая
прибыль.

Относительно второго обстоятельства Гобсон пишет: «Одним из наиболее странных симптомов слепоты империализма
является та беззаботность, с которой Великобритания, Франция и другие
империалистские нации становятся на этот путь. Великобритания пошла
дальше всех. Бо́льшую часть тех сражений, которыми мы завоевали нашу
индийскую империю, вели наши войска, составленные из туземцев; в Индии,
как в последнее время и в Египте, большие постоянные армии находятся
под начальством британцев; почти все войны, связанные с покорением нами
Африки, за исключением её южной части, проведены для нас
туземцами».

Перспектива раздела Китая вызывает у Гобсона такую
экономическую оценку: «Большая часть Западной Европы могла бы
тогда принять вид и характер, который теперь имеют части этих стран: юг
Англии, Ривьера, наиболее посещаемые туристами и населённые богачами
места Италии и Швейцарии, именно: маленькая кучка богатых аристократов,
получающих дивиденды и пенсии с далёкого Востока, с несколько более
значительной группой профессиональных служащих и торговцев и с более
крупным числом домашних слуг и рабочих в перевозочной промышленности и
в промышленности, занятой окончательной отделкой фабрикатов. Главные же
отрасли промышленности исчезли бы, и массовые продукты питания,
массовые полуфабрикаты притекали бы, как дань, из Азии и из Африки».
«Вот какие возможности открывает перед нами более широкий союз западных
государств, европейская федерация великих держав: она не только не
двигала бы вперёд дело всемирной цивилизации, а могла бы означать
гигантскую опасность западного паразитизма: выделить группу передовых
промышленных наций, высшие классы которых получают громадную дань с
Азии и с Африки и при помощи этой дани содержат большие приручённые
массы служащих и слуг, занятых уже не производством массовых
земледельческих и промышленных продуктов, а личным услужением или
второстепенной промышленной работой под контролем новой финансовой
аристократии. Пусть те, кто готов отмахнуться от такой теории» (надо было сказать: перспективы) «как
незаслуживающей рассмотрения, вдумаются в экономические и социальные
условия тех округов современной южной Англии, которые уже приведены в
такое положение. Пусть они подумают, какое громадное расширение такой
системы стало бы возможным, если бы Китай был подчинён экономическому
контролю подобных групп финансистов, «поместителей капитала», их
политических и торгово-промышленных служащих, выкачивающих прибыли из
величайшего потенциального резервуара, который только знал когда-либо
мир, с целью потреблять эти прибыли в Европе. Разумеется, ситуация слишком сложна, игра мировых сил слишком
трудно поддаётся учёту, чтобы сделать очень вероятным это или любое
иное истолкование будущего в одном только направлении. Но те влияния,
которые управляют империализмом Западной Европы в настоящее время,
двигаются в этом направлении и, если они не встретят противодействия,
если они не будут отвлечены в другую сторону, они работают в
направлении именно такого завершения процесса» ^*.

Автор совершенно прав: если бы силы империализма не встретили
противодействия, они привели бы именно к этому. Значение «Соединённых
Штатов Европы» в современной, империалистской, обстановке оценено здесь
правильно. Следовало бы лишь добавить, что и внутри рабочего
движения оппортунисты, победившие ныне на время в большинстве стран,
«работают» систематически и неуклонно именно в таком направлении.
Империализм, означая раздел мира и эксплуатацию не одного только Китая,
означая монопольно-высокие прибыли для горстки богатейших стран,
создаёт экономическую возможность подкупа верхних прослоек пролетариата
и тем питает, оформливает, укрепляет оппортунизм. Не следует лишь
забывать тех противодействующих империализму вообще и оппортунизму в
частности сил, которых естественно не видеть социал-либералу Гобсону.

Немецкий оппортунист Гергард Гильдебранд, который в своё время был
исключён из партии за защиту империализма, а ныне мог бы быть вождём
так называемой «социал-демократической» партии Германии, хорошо
дополняет Гобсона, проповедуя «Соединённые Штаты Западной Европы» (без
России) в целях «совместных» действий…
против африканских негров, против «великого
исламистского движения», для содержания «сильного войска и флота», против «японо-китайской коалиции» ^** и пр.

Описание «британского империализма» у Шульце-Геверница показывает нам
те же черты паразитизма.

Народный доход Англии приблизительно удвоился с 1865 по 1898 г., а
доход «от заграницы» за это время возрос в девять раз. Если
«заслугой» империализма является «воспитание негра к труду» (без принуждения не
обойтись…), то «опасность» империализма
состоит в том, что «Европа свалит физический труд —
сначала сельскохозяйственный и горный, а потом и более грубый
промышленный — на плечи темнокожего человечества, а сама успокоится на
роли рантье, подготовляя, может быть, этим экономическую, а затем и
политическую эмансипацию краснокожих и темнокожих рас».

Всё бо́льшая часть земли в Англии отнимается от сельскохозяйственного
производства и идёт под спорт, под забаву для богачей. Про Шотландию —
самое аристократическое место охоты и другого спорта — говорят, что
«она живёт своим прошлым и мистером Карнеджи» (американским
миллиардером). На одни только скачки и на охоту за лисицами Англия
расходует ежегодно 14 миллионов фунтов стерлингов (около 130 млн.
рублей). Число рантье в Англии составляет около 1 миллиона. Процент
производительного населения понижается:

	Население Англии	Число рабочих в главных отраслях промышленности	% к насе- лению
(миллионы)
1851……	17,9	4,1	23%
1901……	32,5	4,9	15%

И, говоря об английском рабочем классе, буржуазный исследователь
«британского империализма начала XX века» вынужден систематически
проводить разницу между «верхним слоем» рабочих и «собственно
пролетарским низшим слоем». Верхний слой поставляет массу членов
кооперативов и профессиональных союзов, спортивных обществ и
многочисленных религиозных сект. К его уровню приноровлено
избирательное право, которое в Англии «всё ещё
достаточно ограниченное, чтобы исключать собственно пролетарский
низший слой»!! Чтобы прикрасить положение английского
рабочего класса, обыкновенно говорят только об этом верхнем слое, составляющем меньшинство пролетариата: например, «вопрос о безработице есть преимущественно вопрос,
касающийся Лондона и пролетарского низшего слоя, с которым политики
мало считаются…» ^*. Надо было сказать: с которым
буржуазные политиканы и «социалистические» оппортунисты мало считаются.

К числу особенностей империализма, которые связаны с описываемым кругом
явлений, относится уменьшение эмиграции из империалистских стран и
увеличение иммиграции (прихода рабочих и переселения) в эти страны из
более отсталых стран, с более низкой заработной платой. Эмиграция из
Англии, как отмечает Гобсон, падает с 1884 г.: она составляла 242 тыс.
в этом году и 169 тыс. в 1900. Эмиграция из Германии достигла максимума
за 10-летие 1881–1890 гг.: 1453 тыс., падая в два следующие десятилетия
до 544 и до 341 тыс. Зато росло число рабочих, приходящих в Германию из
Австрии, Италии, России и пр. По переписи 1907 г. в Германии было
1 342 294 иностранца, из них рабочих промышленных —
440 800, сельских — 257 329 ^**. Во Франции рабочие в горной
промышленности «в значительной части»
иностранцы: поляки, итальянцы, испанцы ^***. В Соединённых Штатах
иммигранты из Восточной и Южной Европы занимают наихудше оплачиваемые
места, а американские рабочие дают наибольший процент выдвигающихся в
надсмотрщики и получающих наилучше оплачиваемые работы ^****. Империализм
имеет тенденцию и среди рабочих выделить привилегированные разряды и
отколоть их от широкой массы пролетариата.

Необходимо отметить, что в Англии тенденция империализма раскалывать
рабочих и усиливать оппортунизм среди них, порождать временное
загнивание рабочего движения, сказалась гораздо раньше, чем конец XIX и
начало XX века. Ибо две крупные отличительные черты империализма имели место в Англии с половины XIX
века: громадные колониальные владения и монопольное положение на
всемирном рынке. Маркс и Энгельс систематически, в течение ряда
десятилетий, прослеживали эту связь оппортунизма в рабочем движении с
империалистическими особенностями английского капитализма. Энгельс
писал, например, Марксу 7 октября 1858 года: «Английский пролетариат фактически всё более и более
обуржуазивается, так что эта самая буржуазная из всех наций хочет,
по-видимому, довести дело в конце концов до того, чтобы иметь
буржуазную аристократию и буржуазный пролетариат рядом с
буржуазией. Разумеется, со стороны такой нации, которая эксплуатирует
весь мир, это до известной степени правомерно» ³⁴. Почти
четверть века спустя, в письме от 11 августа 1881 г. он говорит о «худших английских тред-юнионах, которые позволяют
руководить собою людям, купленным буржуазиею или по крайней мере
оплачиваемым ею» ³⁵. А в письме к Каутскому от 12 сентября 1882
г. Энгельс писал: «Вы спрашиваете меня, что думают
английские рабочие о колониальной политике? То же самое, что́ они
думают о политике вообще. Здесь нет рабочей партии, есть только
консервативная и либерально-радикальная, а рабочие преспокойно
пользуются вместе с ними колониальной монополией Англии и её монополией
на всемирном рынке» ^*. (То же самое изложено Энгельсом для
печати в предисловии ко 2-му изданию «Положения рабочего класса в
Англии», 1892 г. ³⁶.)

Здесь ясно указаны причины и следствия. Причины: 1) эксплуатация данной
страной всего мира; 2) её монопольное положение на всемирном рынке; 3)
её колониальная монополия. Следствия: 1) обуржуазение части английского
пролетариата; 2) часть его позволяет руководить собой людям, купленным
буржуазиею или

^* Briefwechsel von Marx und Engels, Bd. II, S. 290; IV, 433
(Переписка Маркса и Энгельса, т. II, стр. 290. Ред.). — K.
Kautsky. «Soziallsmus und Kolonialpolitik». Bd., 1907, стр. 79 (К.
Каутский. «Социализм и колониальная политика». Берлин, 1907.
Ред.); эта брошюра писана ещё в те бесконечно далёкие времена,
когда Каутский был марксистом.

по крайней мере оплачиваемым ею. Империализм начала XX века докончил
раздел мира горсткой государств, из которых каждое эксплуатирует теперь
(в смысле извлечения сверхприбыли) немногим меньшую часть «всего мира»,
чем Англия в 1858 году; каждое занимает монопольное положение на
всемирном рынке благодаря трестам, картелям, финансовому капиталу,
отношениям кредитора к должнику; каждое имеет до известной степени
колониальную монополию (мы видели, что из 75 млн. кв. километров
всех колоний мира 65 млн., т. е. 86% сосредоточено в
руках шести держав; 61 млн., т. е. 81% сосредоточено в руках 3-х
держав).

Отличие теперешнего положения состоит в таких экономических и
политических условиях, которые не могли не усилить непримиримость
оппортунизма с общими и коренными интересами рабочего движения:
империализм из зачатков вырос в господствующую систему;
капиталистические монополии заняли первое место в народном хозяйстве и
в политике; раздел мира доведён до конца; а, с другой стороны, вместо
безраздельной монополии Англии мы видим борьбу за участие в монополии
между небольшим числом империалистических держав, характеризующую всё
начало XX века. Оппортунизм не может теперь оказаться полным
победителем в рабочем движении одной из стран на длинный ряд
десятилетий, как победил оппортунизм в Англии во второй половине XIX
столетия, но он окончательно созрел, перезрел и сгнил в ряде стран,
вполне слившись с буржуазной политикой, как социал-шовинизм ^*.

IX. Критика империализма

Критику империализма мы понимаем в широком смысле слова, как отношение
к политике империализма различных классов общества в связи с их общей
идеологией.

^* Русский социал-шовинизм господ Потресовых, Чхенкели, Масловых и т.
д. как в своём откровенном виде, так и в прикровенном (гг. Чхеидзе,
Скобелев, Аксельрод, Мартов и пр.), тоже вырос из русской разновидности
оппортунизма, именно из ликвидаторства.

Гигантские размеры финансового капитала, концентрированного в немногих
руках и создающего необыкновенно широко раскинутую и густую сеть
отношений и связей, подчиняющую ему массу не только средних и мелких,
но и мельчайших капиталистов и хозяйчиков, — с одной стороны, а с
другой, обострённая борьба с другими национально-государственными
группами финансистов за раздел мира и за господство над другими
странами, — всё это вызывает повальный переход всех имущих классов на
сторону империализма. «Всеобщее» увлечение его перспективами, бешеная
защита империализма, всевозможное прикрашивание его — таково знамение
времени. Империалистская идеология проникает и в рабочий класс.
Китайская стена не отделяет его от других классов. Если вожди
теперешней так называемой «социал-демократической» партии Германии
получили по справедливости название «социал-империалистов», т. е.
социалистов на словах, империалистов на деле, то Гобсон ещё в 1902 году
отметил существование «фабианских империалистов» в Англии,
принадлежащих к оппортунистическому «Фабианскому обществу».

Буржуазные учёные и публицисты выступают защитниками империализма
обыкновенно в несколько прикрытой форме, затушёвывая полное господство
империализма и его глубокие корни, стараясь выдвинуть на первый план
частности и второстепенные подробности, усиливаясь отвлечь внимание от
существенного совершенно несерьёзными проектами «реформ» вроде
полицейского надзора за трестами или банками и т. п. Реже выступают
циничные, откровенные империалисты, имеющие смелость признать нелепость
мысли о реформировании основных свойств империализма.

Приведём один пример. Немецкие империалисты в издании: «Архив
всемирного хозяйства» стараются следить за национально-освободительными
движениями в колониях, особенно, разумеется, не-немецких. Они отмечают
брожение и протесты в Индии, движение в Натале (южная Африка), в
Голландской Индии и т. д. Один из них в заметке по поводу английского
издания, дающего отчёт о конференции подчинённых наций и рас, состоявшейся 28–30 июня 1910 года из представителей различных,
находящихся под чужестранным господством, народов Азии, Африки, Европы
пишет, оценивая речи на этой конференции: «С
империализмом, говорят нам, надо бороться; господствующие государства
должны признать право подчинённых народов на самостоятельность;
международный трибунал должен наблюдать за исполнением договоров,
заключённых между великими державами и слабыми народами. Дальше этих
невинных пожеланий конференция не идёт. Мы не видим ни следа понимания
той истины, что империализм неразрывно связан с капитализмом в его
теперешней форме и что поэтому (!!) прямая
борьба с империализмом безнадёжна, разве если ограничиваться
выступлением против отдельных, особенно отвратительных,
эксцессов» ^*. Так как реформистское исправление основ
империализма есть обман, «невинное пожелание», так как буржуазные
представители угнетённых наций не идут «дальше» вперёд, поэтому
буржуазный представитель угнетающей нации идёт «дальше» назад, к
раболепству перед империализмом, прикрытому претензией на «научность».
Тоже «логика»!

Вопросы о том, возможно ли реформистское изменение основ империализма,
вперёд ли идти, к дальнейшему обострению и углублению противоречий,
порождаемых им, или назад, к притуплению их, являются коренными
вопросами критики империализма. Так как политическими особенностями
империализма являются реакция по всей линии и усиление национального
гнёта в связи с гнётом финансовой олигархии и устранением свободной
конкуренции, то мелкобуржуазно-демократическая оппозиция империализму
выступает едва ли не во всех империалистских странах начала XX века. И
разрыв с марксизмом со стороны Каутского и широкого интернационального
течения каутскианства состоит именно в том, что Каутский не только не
позаботился, не сумел противопоставить себя этой мелкобуржуазной,
реформистской, экономически в основе своей реакционной, оппозиции, а, напротив, слился с ней практически.

^* Weltwirtschaftliches Archiv, Bd. II, стр. 193 (Архив мирового
хозяйства, т. II. Ред.).

В Соединённых Штатах империалистская война против Испании 1898 года
вызвала оппозицию «антиимпериалистов», последних могикан буржуазной
демократии, которые называли войну эту «преступной», считали нарушением
конституции аннексию чужих земель, объявляли «обманом шовинистов»
поступок по отношению к вождю туземцев на Филиппинах, Агвинальдо (ему
обещали свободу его страны, а потом высадили американские войска и
аннектировали Филиппины), — цитировали слова Линкольна: «когда белый человек сам управляет собой, это —
самоуправление; когда он управляет сам собой и вместе с тем управляет
другими, это уже не самоуправление, это — деспотизм» ^*. Но пока
вся эта критика боялась признать неразрывную связь империализма с
трестами и, следовательно, основами капитализма, боялась присоединиться
к силам, порождаемым крупным капитализмом и его развитием, она
оставалась «невинным пожеланием».

Такова же основная позиция Гобсона в его критике империализма. Гобсон
предвосхитил Каутского, восставая против «неизбежности империализма» и апеллируя к
необходимости «поднять потребительную
способность» населения (при капитализме!). На мелкобуржуазной
точке зрения в критике империализма, всесилия банков, финансовой
олигархии и пр. стоят цитированные неоднократно нами Агад, А. Лансбург,
Л. Эшвеге, а из французских писателей — Виктор Берар, автор
поверхностной книги: «Англия и империализм», вышедшей в 1900 году. Все
они, нисколько не претендуя на марксизм, противопоставляют империализму
свободную конкуренцию и демократию, осуждают затею Багдадской железной
дороги, ведущую к конфликтам и войне, высказывают «невинные пожелания»
мира и т. п. — вплоть до статистика международных эмиссий А. Неймарка,
который, подсчитывая сотни миллиардов франков «международных»
ценностей, восклицал

^* J. Patouillet. «L’impérialisme américain». Dijon,
1904, стр. 272 (Ж. Патуйе. «Американский империализм». Дижон.
Ред.).

в 1912 году: «возможно ли предположить, чтобы мир мог
быть нарушен? … чтобы при таких громадных цифрах рисковали
вызвать войну?» ^*.

Со стороны буржуазных экономистов такая наивность не удивительна; им же
притом и выгодно казаться столь наивными и «всерьёз» говорить о
мире при империализме. Но что же осталось от марксизма у Каутского,
когда он в 1914, 1915, 1916 годах становится на ту же
буржуазно-реформистскую точку зрения и утверждает, что «все согласны»
(империалисты, якобы социалисты и социал-пацифисты) насчёт мира? Вместо
анализа и вскрытия глубины противоречий империализма мы видим одно лишь
реформистское «невинное желание» отмахнуться, отговориться от них.

Вот образчик экономической критики империализма Каутским. Он берёт
данные о вывозе и ввозе Англии из Египта за 1872 и 1912 годы;
оказывается, что этот вывоз и ввоз рос слабее, чем общий вывоз и ввоз
Англии. И Каутский умозаключает: «мы не имеем никаких
оснований полагать, что без военного занятия Египта торговля с ним
выросла бы меньше под влиянием простого веса экономических
факторов». «Стремления капитала к
расширению» «лучше всего могут быть достигнуты
не насильственными методами империализма, а мирной
демократией» ^**.

Это рассуждение Каутского, на сотни ладов перепеваемое его российским
оруженосцем (и российским прикрывателем социал-шовинистов) г.
Спектатором, составляет основу каутскианской критики империализма и на
нём надо поэтому подробнее остановиться. Начнём с цитаты из
Гильфердинга, выводы которого Каутский много раз, в том числе в апреле
1915 г., объявлял «единогласно принятыми всеми
социалистическими теоретиками».

«Не дело пролетариата, — пишет Гильфердинг,
— более прогрессивной капиталистической политике противопоставлять оставшуюся позади политику эры свободной торговли и
враждебного отношения к государству. Ответом пролетариата на
экономическую политику финансового капитала, на империализм, может быть
не свобода торговли, а только социализм. Не такой идеал, как
восстановление свободной конкуренции — он превратился теперь в
реакционный идеал — может быть теперь целью пролетарской политики, а
единственно лишь полное уничтожение конкуренции посредством устранения
капитализма» ^*.

Каутский порвал с марксизмом, защищая для эпохи финансового капитала
«реакционный идеал», «мирную демократию»,
«простой вес экономических факторов», — ибо
этот идеал объективно тащит назад, от монополистического
капитализма к немонополистическому, является реформистским обманом.

Торговля с Египтом (или с другой колонией или полуколонией) «выросла
бы» сильнее без военного занятия, без империализма, без
финансового капитала. Что это значит? Что капитализм развивался бы
быстрее, если бы свободная конкуренция не ограничивалась ни монополиями
вообще, ни «связями» или гнётом (т. е. тоже монополией) финансового
капитала, ни монопольным обладанием колониями со стороны отдельных
стран?

Другого смысла рассуждения Каутского иметь не могут, а этот
«смысл» есть бессмыслица. Допустим, что да, что свободная
конкуренция, без каких бы то ни было монополий, развивала бы капитализм и торговлю быстрее. Но ведь чем быстрее
идёт развитие торговли и капитализма, тем сильнее концентрация
производства и капитала, рождающая монополию. И монополии уже родились — именно из свободной
конкуренции! Если даже монополии стали теперь замедлять развитие,
всё-таки это не довод за свободную конкуренцию, которая невозможна
после того, как она родила монополии.

Как ни вертите рассуждения Каутского, ничего кроме реакционности и
буржуазного реформизма в нём нет.

^* «Финансовый капитал», стр. 567.

Если исправить это рассуждение, и сказать, как говорит Спектатор:
торговля английских колоний с Англией развивается теперь медленнее, чем
с другими странами, — это тоже не спасает Каутского. Ибо Англию
побивает тоже монополия, тоже
империализм только другой страны (Америки, Германии). Известно, что
картели привели к охранительным пошлинам нового, оригинального типа:
охраняются (это отметил ещё Энгельс в III томе «Капитала» ³⁷) как раз те продукты, которые
способны к вывозу. Известна, далее, свойственная картелям и финансовому
капиталу система «вывоза по бросовым ценам», «выбрасывания», как
говорят англичане: внутри страны картель продаёт свои продукты по
монопольной — высокой цене, а за границу сбывает втридешева, — чтобы
подорвать конкурента, чтобы расширять до максимума своё производство и
т. д. Если Германия быстрее развивает свою торговлю с английскими
колониями, чем Англия, — это доказывает лишь, что германский
империализм свежее, сильнее, организованнее, выше английского, но вовсе
не доказывает «перевеса» свободной торговли, ибо борется не свободная
торговля с протекционизмом, с колониальной зависимостью, а борется один
империализм против другого, одна монополия против другой, один
финансовый капитал против другого. Перевес немецкого империализма над
английским сильнее, чем стена колониальных границ или протекционных
пошлин: делать отсюда «довод» за свободную торговлю и «мирную
демократию» есть пошлость, забвение основных черт и свойств
империализма, замена марксизма мещанским реформизмом.

Интересно, что даже буржуазный экономист А. Лансбург, критикующий
империализм так же мещански, как Каутский, подошёл всё же к более
научной обработке данных торговой статистики. Он взял сравнение не
одной случайно выхваченной страны и только колонии с остальными
странами, а сравнение вывоза из империалистской страны 1) в страны
финансово зависимые от неё, занимающие у неё деньги и 2) в страны
финансово независимые. Получилось следующее:

Вывоз из Германии (млн. марок)

	1889	1908	Увелич. в %
В страны, финансово зависимые от Германии:		Румыния……	48,2	70,8	+ 47%
Португалия……	19,0	32,8	+ 73%
Аргентина……	60,7	147,0	+143%
Бразилия……	48,7	84,5	+ 73%
Чили……	28,3	52,4	+ 85%
Турция……	29,9	64,0	+114%
	Итого……	234,8	451,5	+ 92%
В страны, финансово независимые от Германии:		Великобритания……	651,8	997,4	+ 53%
Франция ……	210,2	437,9	+108%
Бельгия……	137,2	322,8	+135%
Швейцария……	177,4	401,1	+127%
Австралия……	21,2	64,5	+205%
Голл. Индия……	8,8	40,7	+363%
	Итого……	1206,6	2264,4	+ 87%

Лансбург не подвёл итогов и поэтому странным образом не заметил,
что если эти цифры что-либо доказывают, то только против
него, ибо вывоз в финансово зависимые страны возрос всё же
быстрее, хотя и немногим, чем в финансово независимые (подчеркиваем
«если», ибо статистика Лансбурга далеко ещё не полна).

Прослеживая связь вывоза с займами, Лансбург пишет:

«В 1890/91 г. был заключён румынский заём при посредстве немецких
банков, которые уже в предыдущие годы давали ссуды под него. Заём
служил главным образом для покупки железнодорожного материала, который
получался из Германии. В 1891 г. немецкий вывоз в Румынию составлял 55
млн. марок. В следующем году он упал до 39,4 млн. и, с перерывами, упал
до 25,4 млн. в 1900 году. Лишь в самые последние годы достигнут снова
уровень 1891 года — благодаря двум новым займам.

Немецкий вывоз в Португалию возрос вследствие займов 1888/89 до 21,1
млн. (1890); затем в два следующие года упал до 16,2 и 7,4 млн. и достиг своего старого уровня лишь в 1903 году.

Ещё рельефнее данные о немецко-аргентинской торговле. Вследствие займов
1888 и 1890 гг. немецкий вывоз в Аргентину достиг в 1889 г. 60,7 млн.
Два года спустя вывоз составлял всего 18,6 млн., меньше третьей части
прежнего. Лишь в 1901 г. достигнут и превзойдён уровень 1889 года, что́
было связано с новыми государственными и городскими займами, с выдачей
денег на постройку электрических заводов и с другими кредитными
операциями.

Вывоз в Чили возрос вследствие займа 1889 года до 45,2 млн. (1892) и
упал затем через год до 22,5 млн. После нового займа, заключённого при
посредстве немецких банков в 1906 г., вывоз поднялся до 84,7 млн.
(1907), чтобы вновь упасть до 52,4 млн. в 1908 г.» ^*.

Лансбург выводит из этих фактов забавную мещанскую мораль, как непрочен
и неравномерен вывоз, связанный с займами, как нехорошо вывозить
капиталы за границу вместо того, чтобы «естественно» и «гармонично»
развивать отечественную промышленность, как «дорого» обходятся Круппу
многомиллионные бакшиши при иностранных займах и т. п. Но факты говорят
ясно: повышение вывоза как раз связано с мошенническими
проделками финансового капитала, который не заботится о буржуазной
морали и дерёт две шкуры с вола: во-первых, прибыль с займа, во-вторых,
прибыль с того же займа, когда он идёт на покупку изделий
Круппа или железнодорожных материалов стального синдиката и пр.

Повторяем, мы вовсе не считаем статистику Лансбурга совершенством, но
её обязательно было привести, ибо она научнее, чем статистика Каутского
и Спектатора, ибо Лансбург намечает правильный подход к вопросу. Чтобы
рассуждать о значении финансового капитала в деле вывоза и т. п., надо
уметь выделить связь вывоза специально и только с проделками
финансистов, специально и только со сбытом картельных продуктов и т. д. А сравнивать попросту колонии вообще и неколонии,
один империализм и другой империализм, одну полуколонию или колонию
(Египет) и все остальные страны значит обходить и затушёвывать как раз
суть дела.

^* «Die Bank», 1909, 2, стр. 819 слл.

Теоретическая критика империализма у Каутского потому и не имеет ничего
общего с марксизмом, потому и годится только как подход к проповеди
мира и единства с оппортунистами и социал-шовинистами, что эта критика
обходит и затушёвывает как раз самые глубокие и коренные противоречия
империализма: противоречие между монополиями и существующей рядом с
ними свободной конкуренцией, между гигантскими «операциями» (и
гигантскими прибылями) финансового капитала и «честной» торговлей на
вольном рынке, между картелями и трестами, с одной стороны, и
некартеллированной промышленностью, с другой, и т. д.

Совершенно такой же реакционный характер носит пресловутая теория
«ультраимпериализма», сочинённая Каутским. Сравните его рассуждение на
эту тему в 1915 году с рассуждением Гобсона в 1902 году:

Каутский: «… Не может ли теперешняя
империалистская политика быть вытеснена новою, ультраимпериалистскою,
которая поставит на место борьбы национальных финансовых капиталов
между собою общую эксплуатацию мира интернационально-объединённым
финансовым капиталом? Подобная новая фаза капитализма во всяком случае
мыслима. Осуществима ли она, для решения этого нет ещё достаточных
предпосылок» ^*.

Гобсон: «Христианство, упрочившееся в
немногих крупных федеральных империях, из которых каждая имеет ряд
нецивилизованных колоний и зависимых стран, кажется многим наиболее
законным развитием современных тенденций и притом таким развитием,
которое дало бы больше всего надежды на постоянный мир на прочной базе
интеримпериализма».

Ультраимпериализмом или сверхимпериализмом назвал Каутский то, что́
Гобсон за 13 лет до него назвал интеримпериализмом или междуимпериализмом. Кроме сочинения нового
премудрого словечка, посредством замены одной латинской частички
другою, прогресс «научной» мысли у Каутского состоит только в претензии
выдавать за марксизм то, что Гобсон описывает, в сущности, как
лицемерие английских попиков. После англо-бурской войны со стороны
этого высокопочтенного сословия было вполне естественно направить
главные усилия на утешение английских мещан и рабочих,
потерявших немалое количество убитыми в южноафриканских сражениях и
расплачивавшихся повышением налогов за обеспечение более высоких
прибылей английским финансистам. И какое же утешение могло быть лучше
того, что империализм не так плох, что он близок к интер-(или ультра-)
империализму, способному обеспечить постоянный мир? Каковы бы ни были
благие намерения английских попиков или сладенького Каутского,
объективный, т. е. действительный социальный смысл его «теории» один и
только один: реакционнейшее утешение масс надеждами на возможность
постоянного мира при капитализме посредством отвлечения внимания от
острых противоречий и острых проблем современности и направления
внимания на ложные перспективы какого-то якобы нового будущего
«ультраимпериализма». Обман масс — кроме этого ровно ничего нет в
«марксистской» теории Каутского.

^* «Neue Zeit», 30 апреля 1915, 144.

В самом деле, достаточно ясно сопоставить общеизвестные, бесспорные
факты, чтобы убедиться в том, насколько ложны перспективы, которые
старается внушить немецким рабочим (и рабочим всех стран) Каутский.
Возьмём Индию, Индо-Китай и Китай. Известно, что эти три колониальные и
полуколониальные страны с населением в 6–7 сот миллионов душ
подвергаются эксплуатации финансового капитала нескольких
империалистских держав: Англии, Франции, Японии, Соединённых Штатов и
т. д. Допустим, что эти империалистские страны составят союзы, один
против другого, с целью отстоять или расширить свои владения, интересы
и «сферы влияния» в названных азиатских

государствах. Это будут «интеримпериалистские» или «ультраимпериалистские»
союзы. Допустим, что все империалистские державы составят союз
для «мирного» раздела названных азиатских стран, — это будет
«интернационально-объединённый финансовый капитал». Фактические примеры
такого союза имеются в истории XX века, например, в отношениях держав к
Китаю ³⁸. Спрашивается, «мыслимо» ли предположить, при условии
сохранения капитализма (а именно такое условие предполагает Каутский),
чтобы такие союзы были некратковременными? чтобы они исключали трения,
конфликты и борьбу во всяческих и во всех возможных формах?

Достаточно ясно поставить вопрос, чтобы на него нельзя было дать иного
ответа кроме отрицательного. Ибо при капитализме немыслимо иное
основание для раздела сфер влияния, интересов, колоний и пр., кроме как
учёт силы участников дележа, силы общеэкономической, финансовой,
военной и т. д. А сила изменяется неодинаково у этих участников дележа,
ибо равномерного развития отдельных предприятий, трестов,
отраслей промышленности, стран при капитализме быть не может. Полвека
тому назад Германия была жалким ничтожеством, если сравнить её
капиталистическую силу с силой тогдашней Англии; тоже — Япония по
сравнению с Россией. Через десяток-другой лет «мыслимо» ли
предположить, чтобы осталось неизменным соотношение силы между
империалистскими державами? Абсолютно немыслимо.

Поэтому «интеримпериалистские» или «ультраимпериалистские» союзы в
капиталистической действительности, а не в пошлой мещанской фантазии
английских попов или немецкого «марксиста» Каутского, — в какой бы
форме эти союзы ни заключались, в форме ли одной империалистской
коалиции против другой империалистской коалиции или в форме всеобщего
союза всех империалистских держав — являются неизбежно лишь
«передышками» между войнами. Мирные союзы подготовляют войны и в свою
очередь вырастают из войн, обусловливая друг друга, рождая перемену
форм мирной

и немирной борьбы из одной и той же почвы империалистских связей
и взаимоотношений всемирного хозяйства и всемирной политики. А
премудрый Каутский, чтобы успокоить рабочих и примирить их с
перешедшими на сторону буржуазии социал-шовинистами, отрывает
одно звено единой цепи от другого, отрывает сегодняшний мирный (и
ультраимпериалистский — даже ультра-ультраимпериалистский) союз
всех держав для «успокоения» Китая (вспомните подавление
боксёрского восстания ³⁹) от завтрашнего немирного конфликта,
подготовляющего послезавтра опять «мирный» всеобщий союз для раздела,
допустим, Турции и т. д. и т. д. Вместо живой связи периодов
империалистского мира и периодов империалистских войн Каутский
преподносит рабочим мёртвую абстракцию, чтобы примирить их с их
мёртвыми вождями.

Американец Хилл в своей «Истории дипломатии в международном развитии
Европы» намечает в предисловии следующие периоды новейшей истории
дипломатии: 1) эра революции; 2) конституционное движение; 3) эра
«торгового империализма» ^* наших дней. А один писатель делит историю
«всемирной политики» Великобритании с 1870 года на 4 периода: 1) первый
азиатский (борьба против движения России в Средней Азии по направлению
к Индии); 2) африканский (приблизительно 1885–1902) — борьба с Францией
из-за раздела Африки («Фашода» 1898 — на волосок от войны с Францией);
3) второй азиатский (договор с Японией против России) и 4)
«европейский» — главным образом против Германии ^**. «Политические стычки передовых отрядов разыгрываются на
финансовой почве», — писал ещё в 1905 г. банковый «деятель»
Риссер, указывая на то, как французский финансовый капитал, оперируя в
Италии, подготовлял политический союз этих стран, как развёртывалась
борьба Германии и Англии из-за Персии, борьба всех европейских
капиталов из-за займов Китаю и пр. Вот она — живая действительность «ультраимпериалистских» мирных союзов в их неразрывной
связи с просто империалистскими конфликтами.

Затушёвывание самых глубоких противоречий империализма Каутским,
неизбежно превращающееся в прикрашивание империализма, не проходит
бесследно и на критике политических свойств империализма этим
писателем. Империализм есть эпоха финансового капитала и монополий,
которые всюду несут стремления к господству, а не к свободе. Реакция по
всей линии при всяких политических порядках, крайнее обострение
противоречий и в этой области — результат этих тенденций. Особенно
обостряется также национальный гнёт и стремление к аннексиям, т. е. к
нарушениям национальной независимости (ибо аннексия есть не что иное,
как нарушение самоопределения наций). Гильфердинг справедливо отмечает
связь империализма с обострением национального гнёта: «Что касается вновь открытых стран, — пишет он, —
там ввозимый капитал усиливает противоречия и
вызывает постоянно растущее сопротивление народов, пробуждающихся к
национальному самосознанию, против пришельцев; сопротивление это легко
может вырасти в опасные меры, направленные против иностранного
капитала. В корень революционизируются старые социальные отношения,
разрушается тысячелетняя аграрная обособленность «внеисторических
наций», они вовлекаются в капиталистический водоворот. Сам капитализм
мало-помалу даёт покорённым средства и способы для освобождения. И они
выдвигают ту цель, которая некогда представлялась европейским нациям
наивысшею: создание единого национального государства, как орудия
экономической и культурной свободы. Это движение к независимости
угрожает европейскому капиталу в его наиболее ценных областях
эксплуатации, сулящих наиболее блестящие перспективы, и европейский
капитал может удерживать господство, лишь постоянно увеличивая свои
военные силы» ^*.

^* «Финансовый капитал», 487.

К этому надо добавить, что не только во вновь открытых, но и в старых
странах империализм ведёт к аннексиям, к усилению национального гнёта
и, следовательно, также к обострению сопротивления. Возражая против
усиления политической реакции империализмом, Каутский оставляет в тени
ставший особенно насущным вопрос о невозможности единства с
оппортунистами в эпоху империализма. Возражая против аннексий, он
придаёт своим возражениям такую форму, которая наиболее безобидна для
оппортунистов и всего легче приемлема для них. Он обращается
непосредственно к немецкой аудитории и тем не менее затушёвывает как
раз самое важное и злободневное, например, что Эльзас-Лотарингия
является аннексией Германии. Для оценки этого «уклона мысли» Каутского
возьмём пример. Допустим, японец осуждает аннексию Филиппин
американцами. Спрашивается, многие ли поверят, что это делается из
вражды к аннексиям вообще, а не из желания самому аннектировать
Филиппины? И не придётся ли признать, что «борьбу» японца против
аннексий можно счесть искренней и политически честной исключительно в
том случае, если он восстаёт против аннексии Кореи Японией, если он
требует свободы отделения Кореи от Японии?

И теоретический анализ империализма у Каутского и его экономическая, а
также политическая критика империализма насквозь проникнуты
абсолютно непримиримым с марксизмом духом затушёвывания и сглаживания
самых коренных противоречий, стремлением во что бы то ни стало отстоять
разрушающееся единство с оппортунизмом в европейском рабочем движении.

X. Историческое место империализма

Мы видели, что по своей экономической сущности империализм есть
монополистический капитализм. Уже этим определяется историческое место
империализма, ибо монополия, вырастающая на почве свободной конкуренции
и именно из свободной конкуренции, есть переход от капиталистического к
более высокому общественно-экономическому укладу. Надо отметить в особенности четыре
главных вида монополий или главных проявлений монополистического
капитализма, характерных для рассматриваемой эпохи.

Во-первых, монополия выросла из концентрации производства на очень
высокой ступени её развития. Это — монополистские союзы капиталистов,
картели, синдикаты, тресты. Мы видели, какую громадную роль они играют
в современной хозяйственной жизни. К началу XX века они получили полное
преобладание в передовых странах и если первые шаги по пути
картеллирования были раньше пройдены странами с высоким охранительным
тарифом (Германия, Америка), то Англия с её системой свободной торговли
показала лишь немногим позже тот же основной факт: рождение монополий
из концентрации производства.

Во-вторых, монополии привели к усиленному захвату важнейших источников
сырья, особенно для основной, и наиболее картеллированной,
промышленности капиталистического общества: каменноугольной и
железоделательной. Монополистическое обладание важнейшими источниками
сырых материалов страшно увеличило власть крупного капитала и обострило
противоречие между картеллированной и некартеллированной
промышленностью.

В-третьих, монополия выросла из банков. Они превратились из скромных
посреднических предприятий в монополистов финансового капитала.
Каких-нибудь три — пять крупнейших банков любой из самых передовых
капиталистических наций осуществили «личную унию» промышленного и
банкового капитала, сосредоточили в своих руках распоряжение
миллиардами и миллиардами, составляющими большую часть капиталов и
денежных доходов целой страны. Финансовая олигархия, налагающая густую
сеть отношений зависимости на все без исключения экономические и
политические учреждения современного буржуазного общества, — вот
рельефнейшее проявление этой монополии.

В-четвёртых, монополия выросла из колониальной политики. К
многочисленным «старым» мотивам колониальной политики финансовый капитал прибавил борьбу за источники
сырья, за вывоз капитала, за «сферы влияния» — т. е. сферы выгодных
сделок, концессий, монополистических прибылей и пр. — наконец за
хозяйственную территорию вообще. Когда европейские державы занимали,
например, своими колониями одну десятую долю Африки, как это было ещё в
1876 году, тогда колониальная политика могла развиваться
немонополистически по типу, так сказать, «свободно-захватного» занятия
земель. Но когда ⁹/₁₀ Африки оказались
захваченными (к 1900 году), когда весь мир оказался поделённым, —
наступила неизбежно эра монопольного обладания колониями, а
следовательно, и особенно обострённой борьбы за раздел и за передел
мира.

Насколько обострил монополистический капитализм все противоречия
капитализма, общеизвестно. Достаточно указать на дороговизну и на гнёт
картелей. Это обострение противоречий является самой могучей
двигательной силой переходного исторического периода, который начался
со времени окончательной победы всемирного финансового капитала.

Монополии, олигархия, стремления к господству вместо стремлений к
свободе, эксплуатация всё бо́льшего числа маленьких или слабых наций
небольшой горсткой богатейших или сильнейших наций — всё это породило
те отличительные черты империализма, которые заставляют характеризовать
его как паразитический или загнивающий капитализм. Всё более и более
выпукло выступает, как одна из тенденций империализма, создание
«государства-рантье», государства-ростовщика, буржуазия которого живёт
всё более вывозом капитала и «стрижкой купонов». Было бы ошибкой
думать, что эта тенденция к загниванию исключает быстрый рост
капитализма; нет, отдельные отрасли промышленности, отдельные слои
буржуазии, отдельные страны проявляют в эпоху империализма с большей
или меньшей силой то одну, то другую из этих тенденций. В целом
капитализм неизмеримо быстрее, чем прежде, растёт, но этот рост не
только становится вообще более неравномерным, но неравномерность проявляется также в
частности в загнивании самых сильных капиталом стран (Англия).

Про быстроту экономического развития Германии автор исследования о
немецких крупных банках Риссер говорит: «Не слишком
медленный прогресс предыдущей эпохи (1848–1870) относится к быстроте
развития всего хозяйства Германии и в частности её банков в данную
эпоху (1870–1905) приблизительно так, как быстрота движения почтовой
кареты доброго старого времени относится к быстроте современного
автомобиля, который несётся так, что становится опасным и для
беззаботно идущего пешехода и для самих едущих в автомобиле
лиц». В свою очередь этот необыкновенно быстро выросший
финансовый капитал именно потому, что он так быстро вырос, непрочь
перейти к более «спокойному» обладанию колониями, подлежащими захвату,
путём не только мирных средств, у более богатых наций. А в Соединённых
Штатах экономическое развитие за последние десятилетия шло ещё быстрее,
чем в Германии, и как раз благодаря этому паразитические черты
новейшего американского капитализма выступили особенно ярко. С другой
стороны, сравнение хотя бы республиканской американской буржуазии с
монархической японской или германской показывает, что крупнейшее
политическое различие в высшей степени ослабляется в эпоху империализма
— не потому, чтобы оно было вообще не важно, а потому, что речь идёт во
всех этих случаях о буржуазии с определёнными чертами паразитизма.

Получение монопольно-высокой прибыли капиталистами одной из многих
отраслей промышленности, одной из многих стран и т. п. даёт им
экономическую возможность подкупать отдельные прослойки рабочих, а
временно и довольно значительное меньшинство их, привлекая их на
сторону буржуазии данной отрасли или данной нации против всех
остальных. И усиленный антагонизм империалистских наций из-за раздела
мира усиливает это стремление. Так создаётся связь империализма с
оппортунизмом, которая сказалась раньше всех и ярче всех в Англии благодаря тому, что некоторые
империалистические черты развития наблюдались здесь гораздо раньше, чем
в других странах. Некоторые писатели, например Л. Мартов, любят
отмахиваться от факта связи империализма с оппортунизмом в рабочем
движении — факта, который ныне особенно сильно бросается в глаза, —
посредством «казённо-оптимистических» (в духе Каутского и Гюисманса)
рассуждений такого рода: дело противников капитализма было бы
безнадёжно, если бы именно передовой капитализм вёл к усилению
оппортунизма или если бы именно наилучше оплачиваемые рабочие
оказывались склонны к оппортунизму и т. п. Не надо обманываться насчёт
значения такого «оптимизма»: это — оптимизм насчёт оппортунизма, это —
оптимизм, служащий к прикрытию оппортунизма. На самом же деле особенная
быстрота и особенная отвратительность развития оппортунизма вовсе не
служит гарантией прочной победы его, как быстрота развития
злокачественного нарыва на здоровом организме может лишь ускорить
прорыв нарыва, освобождение организма от него. Опаснее всего в этом
отношении люди, не желающие понять, что борьба с империализмом, если
она не связана неразрывно с борьбой против оппортунизма, есть пустая и
лживая фраза.

Из всего сказанного выше об экономической сущности империализма
вытекает, что его приходится характеризовать, как переходный или,
вернее, умирающий капитализм. Чрезвычайно поучительно в этом отношении,
что ходячими словечками буржуазных экономистов, описывающих новейший
капитализм, являются: «переплетение», «отсутствие изолированности» и т.
п.; банки суть «предприятия, которые по своим задачам
и по своему развитию не носят чисто частнохозяйственного характера, а
всё более вырастают из сферы чисто частнохозяйственного
регулирования». И тот же самый Риссер, которому принадлежат
последние слова, с чрезвычайно серьёзным видом заявляет, что «предсказание» марксистов относительно «обобществления» «не
осуществилось»!

Что же выражает это словечко «переплетение»? Оно схватывает лишь
наиболее бросающуюся в глаза чёрточку происходящего у нас перед глазами процесса. Оно показывает,
что наблюдатель перечисляет отдельные деревья, не видя леса. Оно рабски
копирует внешнее, случайное, хаотическое. Оно изобличает в наблюдателе
человека, который подавлен сырым материалом и совершенно не разбирается
в его смысле и значении. «Случайно переплетаются» владения акциями,
отношения частных собственников. Но то, что́ лежит в подкладке этого
переплетения, — то, что́ составляет основу его, есть изменяющиеся
общественные отношения производства. Когда крупное предприятие
становится гигантским и планомерно, на основании точного учёта массовых
данных, организует доставку первоначального сырого материала в
размерах: ²/₃ или ³/₄ всего
необходимого для десятков миллионов населения; когда систематически
организуется перевозка этого сырья в наиболее удобные пункты
производства, отделённые иногда сотнями и тысячами вёрст один от
другого; когда из одного центра распоряжаются всеми стадиями
последовательной обработки материала вплоть до получения целого ряда
разновидностей готовых продуктов; когда распределение этих продуктов
совершается по одному плану между десятками и сотнями миллионов
потребителей (сбыт керосина и в Америке и в Германии американским
«Керосиновым трестом»); — тогда становится очевидным, что перед нами
налицо обобществление производства, а вовсе не простое «переплетение»;
— что частнохозяйственные и частнособственнические отношения составляют
оболочку, которая уже не соответствует содержанию, которая неизбежно
должна загнивать, если искусственно оттягивать её устранение, — которая
может оставаться в гниющем состоянии сравнительно долгое (на худой
конец, если излечение от оппортунистического нарыва затянется) время,
но которая всё же неизбежно будет устранена.

Восторженный поклонник немецкого империализма Шульце-Геверниц
восклицает:

«Если в последнем счёте руководство немецкими банками лежит
на дюжине лиц, то их деятельность уже теперь важнее для народного
блага, чем деятельность большинства государственных министров» (о
«переплетении» банковиков, министров, промышленников, рантье здесь
выгоднее позабыть…) «… Если продумать до конца
развитие тех тенденций, которые мы видели, то получается: денежный
капитал нации объединён в банках; банки связаны между собой в картель;
капитал нации, ищущий помещения, отлился в форму ценных бумаг. Тогда
осуществляются гениальные слова Сен-Симона: «Теперешняя анархия в
производстве, которая соответствует тому факту, что экономические
отношения развёртываются без единообразного регулирования, должна
уступить место организации производства. Направлять производство будут
не изолированные предприниматели, независимые друг от друга, не знающие
экономических потребностей людей; это дело будет находиться в руках
известного социального учреждения. Центральный комитет управления,
имеющий возможность обозревать широкую область социальной экономии с
более высокой точки зрения, будет регулировать её так, как это полезно
для всего общества и передавать средства производства в подходящие для
этого руки, а в особенности будет заботиться о постоянной гармонии
между производством и потреблением. Есть учреждения, которые включили
известную организацию хозяйственного труда в круг своих задач: банки».
Мы ещё далеки от осуществления этих слов Сен-Симона, но мы находимся
уже на пути к их осуществлению: марксизм иначе, чем представлял его
себе Маркс, но только по форме иначе» ^*.

Нечего сказать: хорошее «опровержение» Маркса, делающее шаг назад от
точного научного анализа Маркса к догадке — хотя и гениальной, но всё
же только догадке, Сен-Симона.

^* «Grundriß der Sozialökonomik», 146.

Примечания

Указатель имён

А

Агад (Agahd), Ε. — немецкий мелкобуржуазный экономист. В
течение 15 лет служил в Русско-Китайском банке. — 50, 51–52,
111.

Агинальдо [Агвинальдо (Aguinaldo)], Эмилио (род. в
1869 г.) — филиппинский политический деятель. В 1896 году примкнул к
восстанию филиппинского народа против испанского господства,
представляя интересы помещиков и буржуазии. После организованного им
убийства вождя восстания А. Бонифацио в 1897 году встал во главе
движения. В 1899 году стал президентом только что образованной
Филиппинской республики. После того как США заняли место Испании на
Филиппинах, Агинальдо возглавил борьбу филиппинцев против американских
захватчиков. В марте 1901 года он был взят в плен американцами.
Впоследствии Агинальдо проводил политику американцев на Филиппинах. —
111.

Аксельрод, П. Б. (1850–1928) — один из лидеров меньшевизма. В
1883 году принимал участие в создании группы «Освобождение труда». С
1900 года — член редакции «Искры». После II съезда РСДРП — активный
меньшевик. В годы реакции и нового революционного подъёма — один из
руководителей ликвидаторов, входил в редакцию газеты
меньшевиков-ликвидаторов «Голос Социал-Демократа». В годы мировой
империалистической войны — социал-шовинист. — 108.

Б

Бауэр (Bauer), Отто (1882–1938) — один из лидеров
австрийской социал-демократии и II Интернационала, идеолог так
называемого «австромарксизма», прикрывавшего марксистской фразеологией
отказ от революционного марксизма, от классовой борьбы пролетариата.
Один из авторов буржуазно-националистической теории
«культурно-национальной автономии». К Октябрьской социалистической
революции отнёсся отрицательно. В 1918–1919 годах был министром
иностранных дел Австрийской буржуазной республики. В 1919, 1927 и 1934
годах активно участвовал в подавлении революционных выступлений
рабочего класса Австрии. В своих антикоммунистических выступлениях
смыкался с фашизмом, поддерживал пангерманскую пропаганду. —
8.

Бер (Beer), Макс (род. в 1864 г.) — немецкий историк
социализма. — 77.

Берар (Bérard), Виктор (1864–1931) — французский
мелкобуржуазный экономист, публицист и филолог. — 111.

«
»
143

Бернштейн (Bernstein), Эдуард (1850–1932) — лидер
крайнего оппортунистического крыла германской социал-демократии и II
Интернационала, теоретик ревизионизма и реформизма. В
социал-демократическом движении участвовал с середины 70-х годов. С
1881 по 1889 год — редактор центрального органа социал-демократической
партии Германии «Der Sozialdemokrat» («Социал-Демократ»). В 1896–1898
годах опубликовал в журнале «Die Neue Zeit» («Новое Время») серию
статей «Проблемы социализма», изданных затем отдельной книгой под
названием «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии», где
открыто выступил с ревизией философских, экономических и политических
основ революционного марксизма. Основной задачей рабочего движения
Бернштейн объявил борьбу за реформы, направленные на улучшение
экономического положения рабочих при капитализме, выдвинул
оппортунистическую формулу: «движение — всё, конечная цель — ничто». В
период мировой империалистической войны стоял на социал-шовинистских
позициях. В последующие годы продолжал поддерживать политику
империалистической буржуазии, выступал против Октябрьской
социалистической революции и Советского государства. — 8.

Бухарин, Н. И. (1888–1938) — публицист и экономист, в партии
состоял с 1906 года; работал пропагандистом в различных районах Москвы.
В 1911 году бежал за границу. В 1915 году сотрудничал в журнале
«Коммунист»; занимал антиленинские позиции в вопросах о государстве, о
диктатуре пролетариата, о праве наций на самоопределение и др. Накануне
Октябрьской социалистической революции выступал с защитой
меныпевистско-троцкистской теории о невозможности победы
социалистической революции в России. После Октябрьской революции — член
Политбюро ЦК, редактор «Правды», член Исполкома Коминтерна.
Неоднократно выступал против ленинской политики партии: в 1918 году при
обсуждении Брестского мира возглавлял антипартийную группу «левых
коммунистов»; во время дискуссии в партии о профсоюзах (1920–1921)
занимал сначала «буферную» позицию, а затем присоединился к
антиленинской группе Троцкого; с 1928 года возглавлял правую оппозицию
в партии. В 1929 году был выведен из Политбюро ЦК и президиума ИККИ. В
1937 году за антипартийную деятельность Пленумом ЦК ВКП(б) (25 февраля
— 5 марта) исключён из рядов партии. — 41.

В

Вильгельм II (Гогенцоллерн) (1859–1941) — германский император и
король Пруссии (1888–1918). — 57.

Г

Гавемейер (Havemeyer), Джон К. (1833–1922) — американский
промышленник, владелец крупнейшего сахарного треста, участник
железнодорожных и других компаний. — 52.

Гайндман (Hyndman), Генри Майерс (1842–1921) — английский
социалист, реформист. В 1881 году основал Демократическую федерацию,
преобразованную в 1884 году в Социал-демократическую федерацию. Являлся
одним из лидеров Британской социалистической партии, из которой вышел в
1916 году, после того как партийная конференция в Солфорде осудила его
социал-шовинистскую позицию. — 8.

Гвиннер (Gwinner), Артур (1856–1931) — крупный германский
финансист. С 1894 по 1919 год — директор «Немецкого банка», затем
заместитель председателя наблюдательного совета банковского объединения
«Немецкого банка» и «Дисконтогезельшафт». — 70.

Гейман (Heymann), Ганс Гидеон — немецкий буржуазный
экономист. — 15, 47.

Гейниг (Heinig), Курт (1886–1956) — немецкий
социал-демократ, экономист и публицист. — 68.

Гильдебранд (Hildebrand), Гергард — немецкий экономист,
публицист, был членом социал-демократической партии Германии; в 1912
году за оппортунизм был исключён из партии. — 104.

Гильфердинг (Hilferding), Рудольф (1877–1941) — один из
оппортунистических лидеров германской социал-демократии и II
Интернационала; теоретик так называемого «австромарксизма». С 1907 по
1915 год — редактор центрального органа Германской
социал-демократической партии — газеты «Vorwärts» («Вперёд»). В
1910 году опубликовал работу «Финансовый капитал», которая сыграла
определённую положительную роль в исследовании монополистического
капитализма, вместе с тем книга содержит серьёзные теоретические ошибки
и оппортунистические положения. В годы мировой империалистической войны
— центрист, отстаивал единство с социал-империалистами. После войны
выступил как автор теории «организованного капитализма», апологет
государственно-монополистического капитализма. С 1917 года — лидер
«Независимой социал-демократической партии Германии», открытый враг
Советской власти и диктатуры пролетариата. Неоднократно входил в состав
буржуазного правительства Веймарской республики. После прихода к власти
фашизма эмигрировал во Францию. — 9, 11, 14, 45, 52, 55, 84,
98, 112, 121.

Гобсон (Hobson), Джон Аткинсон (1858–1940) — английский
экономист, типичный представитель буржуазного реформизма и пацифизма,
автор ряда книг, из которых наиболее известны: «Проблемы бедности»
(1891), «Развитие современного капитализма» (1894), «Империализм»
(1902). В последний период жизни Гобсон перешёл к открытой апологетике
империализма и проповедовал «теорию мирового государства». — 3,
9, 11, 77, 91, 92, 98, 100, 101–102, 103, 104, 106, 109, 111,
117–118.

Гомперс (Gompers), Самюэл (1850–1924) — деятель
американского профсоюзного движения. Один из основателей Американской
федерации труда (АФТ); с 1895 года был бессменным её председателем.
Проводил политику классового сотрудничества с капиталистами, выступал
против революционной борьбы рабочего класса. Во время мировой
империалистической войны — социал-шовинист. К Октябрьской
социалистической революции и Советскому государству относился
враждебно. — 8.

Гюбнер (Hübner), Отто — составитель и издатель
статистико-географических ежегодников «Geographisch-statistische
Tabellen aller Länder der Erde». — 79.

Гюисманс (Huysmans), Камиль (1871–1968) — один из
старейших деятелей бельгийского рабочего движения; профессор филологии,
журналист. В 1904–1919 годах — секретарь Международного
социалистического бюро II Интернационала, занимал центристскую позицию.
Неоднократно входил в бельгийское правительство, в 1946–1947 годах —
премьер-министр. С 1910 года — депутат парламента; в 1936–1939,
1954–1959 годах — председатель палаты депутатов. В последние годы
выступал за установление контактов социалистических партий с КПСС, за
восстановление единства международного рабочего движения. — 126.

Д

Давид (David), Эдуард (1883–1930) — один из лидеров
правого крыла германской социал-демократии, ревизионист, по профессии
экономист. Был одним из основателей журнала немецких оппортунистов —
«Sozialistische Monatshefte» («Социалистический Ежемесячник»). В 1903
году издал книгу «Социализм и сельское хозяйство», которую В. И. Ленин
назвал «главным трудом ревизионизма в аграрном вопросе». С 1903 года
был депутатом рейхстага. Во время мировой империалистической войны —
социал-шовинист. В книге «Социал-демократия во всемирной войне» (1915)
выступил с защитой оппортунистической позиции правого крыла немецкой
социал-демократии в империалистической войне. В 1919 году вошёл в
первое коалиционное правительство Германской республики, в 1919–1920
годах — министр внутренних дел, в 1922–1927 годах — представитель
правительства в Гессене; поддерживал реваншистские устремления
германского империализма, враждебно относился к СССР. — 78.

Давыдов, Л. Ф. — директор кредитной канцелярии в С.-Петербурге,
банковый делец. — 58.

Деникин, А. И. (1872–1947) — царский генерал; во время
гражданской войны — один из главарей белогвардейского движения. После
смерти генерала Корнилова — главнокомандующий антисоветскими
вооружёнными силами юга России. Посла разгрома его армий советскими
войсками (март 1920 г.) эмигрировал за границу. — 9.

Дешанель (Deschanel), Поль (1855–1922) — французский
государственный деятель, публицист. С 1889 по 1919 год — член палаты
депутатов, неоднократный её президент. — 65.

Дизраэли (Disraeli), Бенджамин, граф Биконсфилд
(1804–1881) — английский реакционный государственный деятель, лидер
консервативной партии, один из идеологов нарождавшейся
империалистической буржуазии. Неоднократно входил в правительство и
занимал пост премьер-министра. Известен также как писатель, перу
которого принадлежат романы «Вивиан Грей», «Сибилла» и другие. —
77.

Дрио (Driault), Ж. Эдуард — французский буржуазный
историк. — 86–87.

Ε

Ейдэльс (Jeidels), Отто — немецкий экономист. — 26,
27, 39, 40, 42, 43, 44–45, 67, 69.

З

Зюдекум (Südekum), Альберт (1871–1944) — один из
оппортунистических лидеров германской социал-демократии, ревизионист. С
1900 по 1918 год — депутат рейхстага. Во время мировой
империалистической войны — ярый социал-шовинист. Проповедовал
империалистические взгляды по колониальному вопросу, боролся против
революционного движения рабочего класса. В 1918–1920 годах — министр
финансов Пруссии. В. И. Ленин в ряде своих работ резко выступал против
Зюдекума, называя его и его сторонников бандой «презренных лакеев
кайзера и буржуазии». Слово «Зюдекум» приобрело нарицательное значение,
характеризуя тип крайнего оппортуниста и социал-шовиниста. —
78.

К

Кальвер (Calwer), Рихард (1868–1927) — видный немецкий
экономист, представитель реформизма и ревизионизма в Германской
социал-демократической партии. В 1909 году вышел из
социал-демократической партии. В 1908–1913 годах вёл хозяйственные
обзоры и корреспондентские листки Главной комиссии профсоюзов Германии.
— 94.

Карнеджи (Carnegie), Эндрю (1835–1919) — американский
миллиардер, выходец из Шотландии. В 1848 году эмигрировал в США. Во
время гражданской войны путём спекуляции нажил огромное состояние, в
1873 году вложил капитал в стальную промышленность и в 1889 году
основал стальную корпорацию Карнеджи. В 1901 году Карнеджи объединил
свои предприятия с стальным трестом П. Моргана. — 105.

Каутский (Kautsky), Карл (1854–1938) — один из лидеров
германской социал-демократии и II Интернационала, вначале марксист,
позднее ренегат марксизма, идеолог наиболее опасной и вредной
разновидности оппортунизма — центризма (каутскианства). Редактор
теоретического журнала германской социал-демократии «Die Neue Zeit»
(«Новое Время»).

В социалистическом движении начал участвовать с 1874 года. Его
воззрения в то время представляли собою смесь лассальянства,
неомальтузианства и анархизма. В 1881 году познакомился с К. Марксом и
Ф. Энгельсом и под их влиянием перешёл к марксизму, однако уже в этот
период проявлял колебания в сторону оппортунизма, за что его резко
критиковали К. Маркс и Ф. Энгельс. В 80–90-е годы написал ряд работ по
вопросам марксистской теории: «Экономическое учение Карла Маркса»,
«Аграрный вопрос» и др., которые, несмотря на допущенные в них ошибки,
сыграли положительную роль в пропаганде марксизма. Позднее, в 1910–1911
годах, переходит от марксизма к оппортунизму. Во время мировой
империалистической войны Каутский стоял на позициях центризма, т. е.
социал-шовинизма, прикрываемого фразами об интернационализме. Автор
реакционной теории «ультраимпериализма». После Октябрьской
социалистической революции открыто выступал против пролетарской
революции и диктатуры рабочего класса, против Советской власти.

В. И. Ленин в своих произведениях «Крах II Интернационала»,
«Империализм, как высшая стадия капитализма», «Государство и
революция», «Пролетарская революция и ренегат Каутский» и ряде других
подверг каутскианство уничтожающей критике. — 4, 8, 9, 11,
25, 74, 89–93, 94, 96, 107, 110, 111, 112, 113, 114, 116,
117–118, 119, 120, 121, 122, 126.

Кестнер (Kestner), Фриц — немецкий экономист. —
23–25.

Колчак, А. В. (1873–1920) — адмирал царского флота, монархист,
один из главных руководителей российской контрреволюции в 1918–1919
годах, ставленник Антанты. В 1917 году — командующий Черноморским
флотом. После Октябрьской социалистической революции при поддержке
империалистов США и Антанты объявил себя верховным правителем России и
возглавил военную буржуазно-помещичью диктатуру на Урале, в Сибири и на
Дальнем Востоке. Удары Красной Армии и рост революционно-партизанского
движения привели к гибели колчаковщины; Колчак был взят в плен и 7
февраля 1920 года по постановлению Иркутского ревкома расстрелян. —
9.

Крупп (Krupp) — семья промышленников, возглавляющая
военно-металлургический концерн в Германии — один из основных арсеналов
германского империализма. Концерн развился из небольшой фирмы,
основанной в 1811 году Фридрихом Круппом (1787–1826). Руководители
концерна активно участвовали в подготовке первой и второй мировых войн,
в результате которых получили огромные прибыли. Согласно Ялтинским и
Потсдамским решениям 1945 года, военные заводы концерна подлежали
ликвидации. В Западной Германии эти решения не были выполнены, и заводы
семьи Крупп продолжают производить вооружение для реваншистской армии
ФРГ. — 39, 116.

Кунов (Cunow), Генрих (1862–1936) — немецкий правый
социал-демократ, историк, социолог и этнограф, профессор. С 1917 по
1923 год — редактор органа Германской социал-демократической партии —
«Die Neue Zeit» («Новое Время»). Сначала примыкал к марксистам, затем —
ревизионист и фальсификатор марксизма. В годы мировой
империалистической войны — теоретик социал-империализма. — 92,
93.

Л

Лансбург (Lansburgh), Альфред (род. в 1872 г.) — немецкий
буржуазный экономист, издатель журнала «Die Bank» (1908–1935), в
котором печатал свои работы по вопросам финансового капитала. — 57,
101, 111, 114, 115, 116.

Леви (Levy), Герман (род. в 1881 г.) — немецкий
буржуазный экономист, профессор Гейдельбергского университета, с 1921
года — Высшей технической школы в Берлине. Автор ряда работ по вопросам
финансового капитала. — 16.

Ленин, В. И. (Ульянов, В. И., Ильин, В., Ленин, Н.) (1870–1924)
— биографические данные. — 3–4, 5, 8.

Лизис (Lysis) [Летайер (Letailleur), Евгений] —
французский буржуазный экономист, автор ряда работ по финансовым и
политическим вопросам. — 53.

Линкольн (Lincoln), Авраам (1809–1865) — выдающийся
американский государственный деятель, один из лидеров республиканской
партии, президент США (1861–1865); в ходе гражданской войны в США под
воздействием народных масс осуществил ряд важных
буржуазно-демократических преобразований, означавших переход к
революционным методам ведения войны; в апреле 1865 года убит агентом
рабовладельцев. — 111.

Лифман (Liefmann), Роберт (1874–1941) — немецкий
буржуазный экономист, профессор. Автор ряда работ по экономическим и
социальным вопросам. — 26, 29, 44, 46, 73, 74.

M

Макдональд (MacDonald), Джеймс Рамсей (1866–1937) —
английский политический деятель, один из основателей и лидеров
Независимой рабочей партии и лейбористской партии. Проводил крайне
оппортунистическую политику, проповедовал теорию классового
сотрудничества и постепенного врастания капитализма в социализм. В
начале мировой империалистической войны занял пацифистскую позицию,
затем стал на путь открытой поддержки империалистической буржуазии. В
1918–1920 годах пытался помешать борьбе английских рабочих, выступавших
против антисоветской интервенции; проводил политику раскола рабочего
класса. В 1924 и в 1929–1931 годах занимал пост премьер-министра.
Лейбористское правительство Макдональда подавляло
национально-освободительное движение в английских колониях, проводило
антирабочую политику. В 1931–1935 годах Макдональд возглавлял так
называемое «национальное правительство», политику которого определяли
консерваторы. — 8.

Маркс (Marx), Карл (1818–1883) — основоположник научного
коммунизма, гениальный мыслитель, вождь и учитель международного
пролетариата (см. статью В. И. Ленина «Карл Маркс (Краткий
биографический очерк с изложением марксизма)», Сочинения, 5 изд., том
26, стр. 43–93). — 16–17, 34, 107, 128.

Мартов, Л. (Цедербаум, Ю. О.) (1873–1923) — один из лидеров
меньшевизма. В годы реакции и нового революционного подъёма —
ликвидатор, редактировал газету «Голос Социал-Демократа», участвовал в
антипартийной августовской конференции (1912). В период мировой
империалистической войны занимал центристскую позицию. После
Февральской буржуазно-демократической революции 1917 года возглавлял
группу меньшевиков-интернационалистов. После Октябрьской
социалистической революции выступал против Советской власти. В 1920
году эмигрировал в Германию, издавал в Берлине контрреволюционный
меньшевистский «Социалистический Вестник». — 108, 126.

Маслов, П. П. (1867–1946) — экономист, социал-демократ, автор
ряда работ по аграрному вопросу, в которых пытался ревизовать марксизм.
После II съезда РСДРП примкнул к меньшевикам; выдвинул меньшевистскую
программу муниципализации земли. В годы реакции и нового революционного
подъёма — ликвидатор, в период мировой империалистической войны —
социал-шовинист. После Октябрьской социалистической революции отошёл от
политической деятельности, занимался педагогической и научной работой.
С 1929 года — академик. — 78, 108.

Мильеран (Millerand), Александр Этьенн (1859–1943) —
французский политический деятель; в 80-х годах — мелкобуржуазный
радикал; в 90-х годах примкнул к социалистам, возглавил
оппортунистическое направление во французском социалистическом
движении. В 1899 году вошёл в реакционное буржуазное правительство
Вальдека-Руссо, где сотрудничал с палачом Парижской Коммуны генералом
Галифе. В. И. Ленин разоблачил мильеранизм как предательство интересов
пролетариата, как практическое выражение ревизионизма и вскрыл его
социальные корни. В 1909–1910, 1912–1913, 1914–1915 годах занимал
различные министерские посты. — 8.

Морган (Morgan), Джон Пирпонт (1867–1943) — американский
миллиардер, глава крупнейшего банкирского дома США, основанного в
середине XIX века. Банкирский дом Моргана возглавляет наиболее
реакционные и агрессивные круги американского финансового капитала,
определяющие империалистическую политику США. — 38.

Моррис (Morris), Генри К. (род. в 1868 г.) — американский
историк, юрист по образованию, автор ряда работ по истории и экономике.
— 76.

Η

Нахимсон, М. И. (Спектатор) (род. в 1880 г.) — экономист и
публицист. С 1899 по 1921 год — бундовец. В годы мировой
империалистической войны — центрист. В 1935 году работал в Москве в
Международном аграрном институте и Коммунистической академии. Автор
ряда работ по вопросам экономики мирового хозяйства. — 112, 114,
116.

Неймарк (Neymarck), Альфред — французский буржуазный
экономист-статистик. — 59, 60, 111.

Носке (Noske), Густав (1868–1946) — один из
оппортунистических лидеров Германской социал-демократической партии.
Задолго до мировой империалистической войны выступал в защиту
милитаризма. Во время войны — социал-шовинист. В 1918 году, во время
Ноябрьской революции в Германии, был одним из руководителей подавления
революционного движения матросов в Киле. В 1919–1920 годах был военным
министром; организатор расправы с рабочими Берлина и убийства К.
Либкнехта и Р. Люксембург, за что получил прозвище «кровавой собаки».
Позднее был президентом прусской провинции Ганновер. В годы фашистской
диктатуры получал государственную пенсию от гитлеровского
правительства.

В. И. Ленин называл Носке «социал-предателем», одним из «самых
отвратительных палачей из рабочих на службе у монархии и
контрреволюционной буржуазии» (Сочинения, 4 изд., том 29, стр. 283). —
9.

О

Оуэнс (Owens), Михаэл Джозеф (1859–1923) — американский
изобретатель машины для изготовления бутылок, впоследствии промышленник
в этой области. — 99.

П

Потресов, А. П. (1869–1934) — один из лидеров меньшевизма. В
годы реакции и нового революционного подъёма — идеолог ликвидаторства,
играл руководящую роль в журналах «Возрождение», «Наша Заря» и других
органах меньшевиков-ликвидаторов. Во время мировой империалистической
войны — социал-шовинист. После Октябрьской социалистической революции
эмигрировал, за границей сотрудничал в еженедельнике Керенского «Дни»,
выступал с нападками на Советскую Россию. — 78, 108.

Пэйш (Paish), Джордж (1867–1957) — английский буржуазный
экономист и статистик, пацифист. Был сотрудником редакции (1881–1900) и
одним из редакторов (1900–1916) английской консервативной газеты «The
Statist» («Статистик»). В 1914–1916 годах — советник английского
казначейства (министерства финансов) по финансовым и экономическим
вопросам. Был президентом и членом нескольких экономических и
статистических научных обществ. Автор ряда работ по вопросам мировой
экономики и политики. — 66.

Р

Риссер (Riesser), Якоб (1853–1932) — немецкий экономист и
банковый деятель. В 1888–1905 годах — директор Дармштадтского банка. В
1901 году он основал «Центральный союз немецких банков и банкового
дела», в 1909 году — «Ганзейский союз» и долгое время был председателем
этих обществ. С 1905 года издавал журнал «Bank-Archiv». В 1916–1928
годах был депутатом рейхстага. Автор ряда работ, в которых выступал как
апологет империализма и финансового капитала. — 29–30, 31, 32,
37, 46, 120, 125, 126.

Родс (Rhodes), Сесиль Джон (1853–1902) — английский
реакционный государственный и политический деятель, активно проводивший
английскую колониальную политику и проповедовавший империалистическую
экспансию; главный виновник возникновения англо-бурской войны. В
1890–1896 годах премьер-министр Капской колонии; организатор захвата
англичанами огромной территории в Южной Африке, названной по его имени
Родезией. — 77, 78, 84.

Рокфеллер (Rockefeller), Джон Дэвисон (1839–1937) —
основатель финансовой династии, нефтяной король США. В 1870 году создал
крупнейший нефтяной трест «Стандард ойл». Рокфеллеры — владельцы одного
из крупнейших коммерческих банков США — «Чейз нэшнел бэнк»; кроме того,
представитель семьи Рокфеллеров является одним из руководителей другого
крупнейшего банка США — «Нэшнел сити бэнк оф Нью-Йорк». Семья
Рокфеллеров играет большую роль в определении внешней и внутренней
политики США. — 38.

С

Сарториус фон Вальтерсхаузен (Sartorius von Waltershausen),
Август (род. в 1852 г.) — немецкий буржуазный экономист. В
1888–1918 годах — профессор Страсбургского университета; автор работ по
вопросам мировой экономики и политики. — 101.

Сен-Симон (Saint-Simon), Анри-Клод (1760–1825) — великий
французский социалист-утопист; подверг критике капиталистический строй
и выступил с программой его замены обществом, основанным на началах
ассоциации. Сен-Симон считал, что в новом обществе все должны трудиться
и роль людей должна соответствовать их трудовым успехам; выдвинул идею
о содружестве промышленности и науки, о централизованном и плановом
производстве. Но у Сен-Симона, как писал Энгельс, «рядом с пролетарским
направлением сохраняло ещё известное значение направление буржуазное»
(«Анти-Дюринг», 1957, стр. 18). Он оставлял нетронутыми частную
собственность и проценты на капитал, отрицательно относился к
политической борьбе и революции, не понимая исторической миссии
пролетариата, полагал, что правительственные реформы и нравственное
воспитание общества в духе новой религии приведут к уничтожению
классовых противоречий.

Основные произведения Сен-Симона: «Письма женевского обитателя к
современникам», «Введение к научным трудам XIX века», «Катехизис
промышленников», «Новое христианство». — 128.

Сименс (Siemens), Георг (1839–1901) — один из крупнейших
промышленников и финансовых королей Германии. В 1870 году основал
«Немецкий банк» и был его директором. Был членом прусской палаты
депутатов и депутатом рейхстага. — 48.

Скобелев, М. И. (1885–1939) — с 1903 года принимал участие в
социал-демократическом движении в рядах меньшевиков, инженер по
профессии. В 1906 году эмигрировал за границу, сотрудничал в
меньшевистских изданиях, входил в редакцию «Правды» Троцкого. Депутат
IV Государственной думы от русской курии Закавказья. В годы мировой
империалистической войны — центрист. После Февральской
буржуазно-демократической революции 1917 года — заместитель
председателя Петроградского Совета, заместитель председателя ЦИК
первого созыва; с мая по август 1917 года — министр труда Временного
правительства. После Октябрьской социалистической революции отошёл от
меньшевиков, работал в системе кооперации, затем в Наркомате внешней
торговли. С 1922 года состоял членом ВКП(б), был на ответственной
хозяйственной работе, в 1936–1937 годах — работал во Всесоюзном
Радио-комитете. — 108.

Стэд (Stead), Вильям Томас (1849–1912) — английский
журналист. — 78.

Супан (Supan), Александр (1847–1920) — немецкий географ,
профессор Готского и Бреславского университетов. — 75–76, 79.

Т

Тома (Thomas), Альбер (1878–1932) — французский
политический деятель, социал-реформист. С 1910 года — один из лидеров
парламентской фракции социалистической партии. Во время мировой
империалистической войны — социал-шовинист. Входил в буржуазное
правительство Франции в качестве министра по делам вооружений. В
1919–1932 годах возглавлял Международное Бюро труда при Лиге наций. —
8.

Φ

Фёлькер (Völker) — немецкий правительственный чиновник,
впоследствии — руководитель германского объединения стальной
промышленности. — 58.

Фогельштейн (Vogelstein), Теодор — немецкий экономист.
Автор работ «Финансовая организация капиталистической индустрии и
образование монополий», «Капиталистические организационные формы в
современной крупной промышленности» и др. — 73.

Х

Хилл (Hill), Давид Джейн (1850–1932) — американский
историк и дипломат, автор трёхтомной работы «A History of Diplomacy in
the International Development of Europe» («История дипломатии в
международном развитии Европы»). — 120.

Ч

Чемберлен (Chamberlain), Джозеф (1836–1914) — английский
политический деятель. В 1880–1885 годах — министр торговли, в 1886 году
— министр внутренних дел; в 1895–1903 годах — министр колоний; активно
проводил политику колониальных захватов, был одним из главных
организаторов англобурской войны 1899–1902 годов. — 77–78.

Чиршки (Tschierschky), Зигфрид (род. в 1872 г.) —
немецкий буржуазный экономист, находился на практической работе в
трестах и синдикатах. Автор исследования «Картель и трест»; издавал
журнал «Kartell-Rundschau» («Картельное Обозрение»). — 34.

Чхенкели, А. И. (род. в 1874 г.) — социал-демократ, меньшевик,
по профессии юрист. В годы реакции и нового революционного подъёма —
ликвидатор. Депутат IV Государственной думы. Во время мировой
империалистической войны — центрист. После Февральской
буржуазно-демократической революции 1917 года — представитель
буржуазного Временного правительства в Закавказье. В 1918–1921 годах —
министр иностранных дел меньшевистского правительства Грузии, затем
белоэмигрант. — 108.

Ш

Шильдер (Schilder), Зигмунд (ум. в 1932 г.) — немецкий
экономист, служил секретарём торгового музея. Автор работ «Тенденции
развития всемирного хозяйства», «Предпосылки всемирной войны в мировом
хозяйстве» и др. — 65, 82, 85, 101.

Штаус (Stauß), Эмиль Георг (род. в 1877 г.) —
немецкий финансист, банкир. С 1898 года начал служить в «Немецком
банке»; с 1906 года до конца мировой империалистической войны руководил
нефтяным обществом банка. С 1915 года — член правления и член
наблюдательского совета «Немецкого банка» и «Дисконтогезельшафт»
(«Учетное общество»). — 70.

Шульце-Геверниц (Schulze-Gaevernitz), Герхарт
(1864–1943) — немецкий буржуазный экономист, профессор политической
экономии Фрейбургского университета. В своих работах Шульце-Геверниц
пытался обосновать возможность установления социального мира,
«социальной гармонии» в капиталистическом обществе в целях улучшения
положения всех классов: капиталистов, рабочих и крестьян.

Пропагандистом идей Шульце-Геверница в России был П. Б. Струве. —
29, 31, 37, 38, 44, 46, 85, 100, 101, 104, 127.

Э

Эдуард VII (1841–1910) — английский король (1901–1910). —
58.

Энгельс (Engels), Фридрих (1820–1895) — один из
основоположников научного коммунизма, вождь и учитель международного
пролетариата, друг и соратник К. Маркса (см. статью В. И. Ленина
«Фридрих Энгельс». Сочинения, 5 изд., том 2, стр. 1–14). — 107,
114.

Эшвеге (Eschwege), Людвиг — немецкий мелкобуржуазный
экономист. Сотрудник немецкого экономического журнала «Die Bank»
(«Банк»), в котором печатал свои статьи по вопросам финансового
капитала. — 56, 58, 111.