Обинтеллигентился как пишется

Большой человек — Александр Флеминг. Пошел вразрез гуманизму. Можно сказать, развязал руки. Теперь нас сколько? То-то и оно — семь миллиардов. Число! Цифра! Убивай — не хочу. А некоторые, между прочим, хотят. А другие, наоборот, помереть рвутся. Так лезут, что на говно исходят. Вот и давеча попался мне злющий таксист. Если бы нас, положим, был всего миллиард, так он бы с пассажиров пылинки сдувал, а не произносил всякое. Я, главное, джинсы новые намедни купил, туфельки, рубашку. Обинтеллигентился. Томик Заболоцкого еще в руках-то. Прям беда. А подруга моя, которая Юлия, та и вовсе с высшим образованием — социолог. Ладно. Расскажу спервоначалу.

Вызвал я, значит, такси к Почтамту. Стою — жду. Юлия тоже, того самого, не отстает. Погоды дивные вокруг. Напротив Оперный в зелени утопает. Весело катят трамваи. Подлетает белый «Ларгус». Садимся. Тут ругань. Крупный такой водитель лысой наружности с порога прямо окатил. Дескать, совсем, что ли, охренели к Почтамту вызывать, не знаете, мол, что здесь парковаться нельзя? А откуда мне знать? Я автомобилем сроду не управлял. Молчу, конечно, проявляю интеллигентность. Стишки все-таки пишу, негоже человека-то за лицо щупать. Да и пора уже отходить от грубых замашек, времена не те. Только водитель интеллигентность мою почему-то за слабость принял. Совсем уж стал напирать. Тут и Юлии досталось. В том смысле, что не дура ли она, так сильно дверью хлопать? Ладно, думаю, не маленькая, потерпит. От такой реакции таксист распоясался еще больше. Заговорил в том духе, что возишь тут всякую шушеру, а потом штрафы плати. Еще и другого водителя походя обругал, а она, между прочим, женщина. Пусть, размышляю, не в настроении человек. С кем не бывает.

Открыл я томик Заболоцкого, заскользил глазами по ладным строкам. Здесь-то лысый гражданин и перегнул. Чего, говорит, ты там за херню читаешь? Стишки, что ли? Ну, я, конечно, как на духу — поэзия, мол, Заболоцкий. Вот, говорю, послушайте, какая красота. А он мне — я чё, пидорас, стишками интересоваться? Тут мне пришлось проявить выдержку. Отложил я книжку и уточнил вкрадчиво: вы хотите сказать, что пидорас — я? На этот вопрос таксист рассмеялся и высказался в том ключе, что мне видней — шурует кто в моей заднице или нет. Здесь-то я и вспомнил про Флеминга. Нет, большой все-таки человек! Если б не он, разве стал бы я останавливать машину и прыгать новыми туфлями на лысой голове? Да ни в жисть! Пылинки бы сдувал. А тут, значит, насилие и, главное, обиды. Потому что когда таксист оклемался, я, конечно, заставил его завершить маршрут. Только он уже молча ехал, дулся.

Чего, говорю, дуешься-то? Фильм, что ли, не смотрел про Высоцкого с Безруковым в главной роли? Отвечай, говорю, а то щас достану тебя из машины и переломаю прямо на обочине, заморыш поганый. Ну, тот заморосил — смотрел, мол, как не смотрел! Очень жизненное кино. Великолепная актерская игра. Тут я его подрезал — херня, говорю, а не фильм. И Безруков твой черт мыльный. Таксист сразу «переобулся». Как есть, говорит, черт. Чертило даже. И фильм говно редкостное. А это, дескать, я так — шутил. Короче, доехали мы до хаты в лучшем виде. Я таких вежливых и предупредительных таксистов в жизни не встречал. Вот и попробуй — разбери, хороший человек Флеминг или плохой? С одного бока посмотришь, вроде хороший. С другого — плохой. Пес его знает. А Заболоцкий, конечно, поэт. Тут уж без вариантов.

Они-то Василия и охмурили. Начитался парень их трудов и пересмотрел свое внутреннее устройство. Подался в нестяжатели. Очень удобно, кстати. Раньше, чтобы нос задирать, надо было деньги где-то взять, а теперь и без денег можно. Освободили его бандиты-то от мучительной жажды наживы. Бедный, мол, и хорошо. Очень даже замечательно! Так держать. Ну его, это потреблинство! По душе пришлась Василию такая философия. Делать вроде ничего не нужно, а уже во франкфуртской ОПГ. Красота.

Под этим соусом прожил Васян два месяца. Презирал, конечно, всех. На каждом углу громил потребительское общество, ходил гоголем. А тут, значит, у него футболка поизносилась. Выцвела, нитка пошла. Дрянь, а не футболка. Смотреть больно. Делать нечего — скрипнул «франкфуртец» зубами, наблындил «косарь» и поехал на вражескую территорию — в магаз. Добрался на шестидесятом до Компроса, зашел в «Гостиный двор». Отыскал нужный отдельчик. Стал брезгливо перебирать товар. Продавщица, заблудшая душа, рядом суетится, проповедует капитализм. Выбрал мой приятель три футболочки, рванул в примерочную. Побыстрей хотел от потребительского бремени разрешиться. Перед пацанами-то неловко.

Герберт же с Эрихом только масла в огонь подливают. Дескать, не нужна тебе эта футболка. В старой живи. Нитки подрежь и ходи. Пустое это. Социальные условности. Детерминизм. Выше будь. Не прогибайся! А Васян дерзит, спорит. Как же, мол, с нитками-то? Некрасиво. Да и выцвела уже. Детерминизм, оно, конечно — да. Но ведь и приличия надо иметь. Как не прогибаться-то, когда там мужик тенью пальцев кошку на стене делает? Разругались. Зазвучали обидные слова: «буржуазность», «мещанство», «одномерность». Это с одной стороны. С другой раздавался преимущественно мат. А вскоре мой приятель и вовсе перестал слышать франкфуртских мужей. Им завладели злоба и желание обладать футболкой.

Может быть, поэтому, может быть, еще почему, но через месяц Василий организовал доходное предприятие — стал приторговывать фенюгой и гидропоникой. Бросился в омут обогащения. Конечно, сразу купил заветный товар. Правда, в тридцать восьмой колонии такого не носют. Но это ничего, потому что футболка ждет Василия дома. Уж он в ней находится! Лет через семь. А потому что не связывайся с бандой, живи своей головой. Такая вот философия — уголовного характеру.